![Нюрнбергский процесс в кино: золотой стандарт юридической кинодрамы от Стэнли Крамера](https://homsk.com/upload/media/posts/2021-05/09/nyurnbergskiy-process-v-kino-zolotoy-standart-yuridicheskoy-kinodramy-ot-stenli-kramera_1620569356-b.jpg)
Как потерять друзей и заставить всех тебя ненавидеть
В 1963 году философ Ханна Арендт совершает возмутительное непотребство — она отказывает отвечавшему за «окончательное решение еврейского вопроса» казнённому Адольфу Эйхману в звании худшего монстра всех времён. Это производит эффект разорвавшейся бомбы — прогрессивный мир в бешенстве, Арендт критикуют даже друзья. В представлении общественности военный преступник Эйхман — чудовище, сознательно отправившее на гибель миллионы людей. Но Ханна Арендт, присутствовавшая на обвинительном процессе, считает нацистского функционера слишком недалёким и обыкновенным для сверхзлодея. Её скандальное эссе так и называется — «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме».
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-1-1620569356.jpg)
Кошмарные злодеяния Адольфа Эйхмана, полагает Арендт, — следствие как раз его заурядности и исполнительности. По её впечатлению, он хотел хорошо делать свою работу — и не важно, в чём она состояла. При таком раскладе целенаправленное уничтожение людей ничем не отличалось бы, скажем, от бухгалтерского учёта или организации логистики на предприятии. Разумеется, всё это никак не снимает с преступника ответственности — зато значительно расширяет поле для неудобных вопросов морального свойства. Ведь если Арендт права в своей оценке, выходит, за ужасы нацизма ответственны не только главные боссы, но и вообще все, кто был облечён властью во время Третьего рейха. А заодно и те, кто исполнял решения этих властей. И не в последнюю очередь те, кто знал или догадывался о незаконности таких решений, но продолжал их выполнять.
В общем, эссе Ханны Арендт обернулось тем ещё скандалом — а ведь она была не первой, кто копнул глубже самого очевидного слоя. Ещё во время суда над Эйхманом, в декабре 61-го, Стэнли Крамер показал миру «Нюрнбергский процесс», грандиозное трёхчасовое полотно, которое без всяких прелюдий задало зрителю главный вопрос — и оно же спустя три часа выдало единственно возможный ответ.
Метод Крамера — Манна
Сегодня фильм Крамера считается одной из лучших юридических драм всех времён — и если на этих словах вас начало клонить в сон, именно вы целевая аудитория «Нюрнбергского процесса». Стэнли Крамер не был новатором своего поколения, в его фильмах едва ли нашлось бы место какому-нибудь необычному для своих лет режиссёрскому приёму; метод Крамера — подробный и обстоятельный рассказ. Он считал, что основным в любой картине должен быть сюжет, а зритель не обязан ломать голову над тем, что и зачем смотрит. Отсюда и творческий почерк режиссёра — предельно чёткий, разборчивый и с чуть заметным уклоном влево. Почерк серьёзного человека, который пришёл рассказать нелёгкую историю. И он, чёрт возьми, это сделает, так что садитесь и слушайте.
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-4-1620569356.jpg)
Видимо, только при таком подходе всё это и могло сработать. На дворе 1961 год — кодекс Хейса постепенно теряет позиции, голливудское кинопроизводство становится либеральнее, народ начинает привыкать к зрелищным постановкам вроде «Бен-Гура» или «Спартака» — и на этом фоне Крамер выпускает трёхчасовой чёрно-белый фильм о суде над нацистскими судьями. Никаких масштабных батальных сцен, ноль спецэффектов — «Нюрнбергский процесс» подчёркнуто камерный и в сравнении с именитыми пеплумами больше напоминает театральную постановку.
Что не мешает ему в последующем претендовать на 11 номинаций Американской киноакадемии. И пусть победа фильму Крамера достаётся только в двух — «Оскар» получают Эбби Манн за лучший адаптированный сценарий и Максимилиан Шелл за лучшую мужскую роль, — «Нюрнбергский процесс», эта тяжеловесная судебная драма, становится настоящей жемчужиной жанра, а вместе с тем одной из самых нестареющих картин, когда-либо появившихся на свет.
Слишком громкое заявление, а? Золотой стандарт юридического кино — допустим, с этим легко согласиться. В конце концов, жанр слишком специфический, далеко не каждый зритель способен оценить такое по достоинству — так что тут вполне можно довериться ценителям и позволить великодушно «Нюрнбергскому процессу» занять своё место в этой узкой нише. Но как быть с его возрастом? 60 лет назад фильмы снимали совсем не так, как сегодня. Сам технологический процесс был другим, и он накладывал вполне конкретные ограничения на всех, занятых в производстве.
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-6-1620569356.jpg)
Ответом будет та самая доктрина Стэнли Крамера, по которой каждый фильм просто должен быть интересным, тогда его будут смотреть вообще все и всегда, а не только высоколобые критики да любители жанра в год выхода. «Нюрнбергский процесс» исключительно диалоговое кино, зачастую такие фильмы смотреть нелегко, — но при этом у него всё в порядке с композицией и драматургией. Сценарий Манна и режиссура Крамера ведут зрителя все три часа, ни на секунду не давая ему отвлечься. А чтобы не замыливался глаз, акты перемежаются интерлюдиями — деление очень чёткое и интуитивно ожидаемое. После окончания каждого действия наступает своеобразный антракт — нас перемещают из зала заседаний в другую локацию, где можно позволить себе слегка расслабиться.
Правда, в отличие от театра антракт здесь — часть повествования. Очень многое о героях мы узнаём именно в таких интерлюдиях — и в конечном счёте это влияет на наше отношение к самому процессу. В этом смысле Крамер с Манном не дают зрителям особого выбора — аудиторию практически вынуждают думать в том направлении, которое определили для неё авторы.
Голос разума
Впрочем, это вовсе не значит, что картина наполнена трюизмами в духе «все нацисты плохие, пусть горят в аду». «Нюрнбергский процесс» не боится острых углов — в нём полно неуютных эпизодов, связанных не столько с военными преступлениями, сколько с попытками «перевернуть страницу». Подобные сцены — одно из важнейших достоинств фильма Стэнли Крамера. Направление, которое он выбирает, чтобы вести зрителей, не самое прямое, в нём полно зигзагов. В какой-то момент мы ловим себя на мысли, что логика и голос разума, в общем-то, велят жить дальше и забыть весь кромешный ужас нацистского режима. Ну было и было.
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-9-1620569356.jpg)
Здесь на первое место выходит Максимилиан Шелл, исполняющий невероятно сложную роль адвоката дьявола. Его персонаж не нацист, он не сочувствует преступникам — но именно его гражданская позиция (позиция немца-патриота), а также неубиваемая логика сообщают всему залу заседаний (а заодно и нам, зрителям) сомнения в необходимости подобного судебного процесса. Что удивительнее всего, происходит это уже в первый час просмотра. И словно в пику этому голосу разума нам дают героя Ричарда Уидмарка — обвинителя на процессе. Полковник армии США, он освобождал лагеря смерти в 45-м; он видел такое, от чего можно сойти с ума; он готов рыть землю до тех пор, пока последний нацистский функционер не будет наказан по закону совести.
Да, да, разумеется, мы на стороне полковника Лоусона. Но… как задушить в себе этот червячок сомнения? В конце концов, война закончилась, главных преступников уже судили, а эти — всё же видные немцы, пусть и бывшие нацисты. За ними может подняться с колен весь немецкий народ — так стоит ли этому мешать?
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-11-1620569356.jpg)
Голос разума звучит так спокойно и здраво — в отличие от заходящегося в истерике голоса справедливости. Да что тут вообще происходит?! Мы пришли смотреть, как этих нелюдей будут судить — а спустя час чуть ли не сочувствуем им! Что он себе думает, этот чёртов умник-режиссёр?!
Хлебные крошки
Но Крамер себе на уме. Он для того и замыслил весь этот процесс, чтобы мы пришли к единственно возможному выводу через сомнения и споры. И голос разума здесь вовсе не адвокат Рольф в исполнении Максимилиана Шелла, а судья Хейвуд, чью роль взял на себя Спенсер Трейси. Именно отошедший от дел провинциальный юрист, от которого вроде бы никто уже ничего не ждёт, выносит в итоге то самое единственно верное решение — и, что важно, на сто процентов убеждает в его верности нас, зрителей.
В этом ещё одна удивительная черта «Нюрнбергского процесса» — мы вроде бы знаем, на чём основана его история; мы понимаем, что в 1961 году особого заигрывания с такой сложной темой ждать не стоило. И тем не менее мы до последней минуты не уверены, каким оно будет, решение судьи Хейвуда.
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-14-1620569357.jpg)
Между тем Крамер оставляет хлебные крошки по всему фильму. Попробуйте, например, проследить за тем, как работает оператор Эрнест Ласло. В картине полно круговых проездок — наверняка в начале 60-х организовать их было довольно трудно, но результат того стоил. Ласло очень часто использует эти проездки вместо стандартной смены планов — и заканчивает их всегда в кульминации. Так, в сцене допроса свидетеля камера, как правило, останавливается после круговой проездки ровно на том персонаже, чьё эмоциональное состояние сейчас важнее всего для зрителя. Точно так же Ласло использует двойной фокус — это когда в сцене одинаково чётко видны ближний и дальний планы. Всё это — мелочи, которые подсказывают зрителю дальнейшее направление и помогают прийти к задуманному автором выводу чуть раньше финальной сцены. И, даже если не думать об этом непосредственно при просмотре, такие приёмы всё равно воздействуют на аудиторию на глубинном уровне.
Последнее испытание
В процессе напряжённого, но довольно ровного рассказа Крамер с Манном неожиданно вписывают в историю твист. Герой Берта Ланкастера, главный подсудимый Эрнст Яннинг в один момент переворачивает весь процесс с ног на голову — это ружьё должно было выстрелить. Новый зигзаг в повествовании словно специально вызван окончательно запутать зрителя в его моральных исканиях. С одной стороны, именно с этого момента нам становится понятно, к чему ведёт режиссёр. С другой — мы ещё больше сочувствуем тем, кому вроде бы сочувствовать никак нельзя.
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-17-1620569357.jpg)
Но этот твист — обманка, специальный ход для отвлечения внимания. Крамер проверяет нас: вынесли мы уже своё решение или ещё нет? И что мы, интересно, будем делать теперь, после монолога Эрнста Яннинга?
Эта сцена своей громкостью скрывает от нас куда более важные эпизоды. Так, ещё в первом акте фильма немецкая благообразная чета (потерявшая на войне сына и дочь!) объясняет суде Хейвуду, как могло произойти то, что произошло: «Гитлер… А Гитлер тоже кое-что сделал… Нельзя сказать, что он не сделал ничего хорошего… Он строил шоссе. Люди могли найти работу. Нельзя сказать, что он не сделал ничего хорошего… А в остальном… То, что, говорят, он делал с евреями, с остальными… Мы ничего не знали. Мало кто из немцев об этом знал. Даже если бы мы знали, чтобы мы могли поделать?»
Крамер намеренно ставит эту сцену ближе к началу — это шанс для нас с вами выбрать короткую дорогу и сделать верный вывод раньше, чем закончится фильм. Судья Хейвуд, конечно, не может себе такого позволить — его путь долог и обстоятелен. Но ответ на главный вопрос — всегда ли прав тот, кто поступает логично и вроде бы в соответствии с голосом разума — так или иначе один. Худшая катастрофа, говорит нам Крамер, начинается с первого незаконного шага: «Герр Яннинг, до этого дошло, когда вы впервые приговорили к смерти человека, зная, что он невиновен».
![](https://homsk.com/upload/media/entries/2021-05/09/33745-entry-19-1620569357.jpg)