Стечение обстоятельств Александра Вампилова

Провинциальные анекдоты

…В подзаголовке – первая фраза рассказа «Стечение обстоятельств» Александра Вампилова, опубликовавшего свой первый опус 4 апреля 1958 года в газете «Иркутский университет» под псевдонимом А. Сатин. Ему, студенту филологического факультета, в ту пору было всего двадцать.

А вот последняя фраза другого его рассказа, «Студент»: «Ветер тихо постукивал раскрытыми оконными створками и смахнул со стола несколько исписанных энергическим почерком драгоценных листов».

Вампилов вновь, прошло уже три года, скрывается под псевдонимом Сатин, уже на страницах газеты «Советская молодежь». В том же году, 1961-м, в Иркутском книжном издательстве небольшим тиражом выходит его тонкая книжица, единственная прижизненная, названная так же как и рассказ, – «Стечение обстоятельств».

Первую свою пьесу он написал своим «энергическим почерком» уже в следующем году. Одноактную, под названием «Двадцать минут с ангелом» (первое название - «Сто рублей новыми деньгами»). Это трагифарс или, скажем так, трагикомический анекдот. Впоследствии он объединит ее с другой пьеской, «Случай с метранпажем» (1968), включив обе в сценическую дилогию «Провинциальные анекдоты».

«Двадцать минут с ангелом» - о том, как человек хотел бескорыстно помочь каким-то двум типам, сильно принявшим на грудь в захолустной гостинице и страшно мучащимся с похмелья. Но, как вы знаете, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, и пьяницы в благодарность за неожиданную помощь связали своего благодетеля как опасного сумасшедшего. Ну, не понимают люди доброго отношения, потому-то и не распознали в своем благодетеле… ангела, спустившегося на землю в ординарном советском пиджаке, без белых крыльев за спиной. Слава богу, что просто связали, могли бы ведь, шокированные его странным, в сущности, невероятным, не укладывавшимся ни в какие рамки поступком, просто взять и убить.

Как это?! Просто так, без каких-либо условий подарить сто рублей на опохмел? Это тогда, при советской власти, когда сто рублей были целым состоянием, месячной зарплатой, да и то не у всех, это ведь примерно 200 долларов нынешними? Невероятно.

Ну представьте: предположим, слышите вы, мирно идя по улице, как кто-то кричит, высунувшись из окна: «Помогите, люди добрые! Душа горит! Дайте не опохмел!» Дадите вы ему 200 долларов? Пусть и в рублевом эквиваленте?

Сомневаюсь. Но герой вампиловской пьесы, человек с опечаленным сердцем, только что похоронивший мать, которой за долгие годы так и не выслал ни копейки, видимо, хочет усыпить свою совесть столь экзотическим способом.

Интересная коллизия, которая могла прийти в голову разве что Вампилову: ангелы, хоть в ординарных пиджаках, хоть с крыльями, по таким мелочам себя не утруждают. Они вообще нигде не появляются просто так: ну, разве что изредка, в редчайших случаях и при стечении особенных обстоятельств.

Вот разве что в одноактных пьесах молодых талантливых драматургов…

Посмертная суета

Писать о нем стали много, активно, серьезно и развернуто только после его трагической гибели, когда в нескольких метрах от берега его сердце разорвалось в ледяной воде Байкала.

И пьесы тоже стали ставить, много и активно, порой с шумным успехом и аншлагами: пока он был жив, такого рвения не наблюдалось.

Свою первую большую пьесу, «Прощание в июне», он написал уже в 1964-м. Поехал в Москву, многим показал, мечтал, чтобы ее поставили на одной из столичных сцен.

Не случилось: не поставили ни на одной.

Правда, в других театрах, не столичных, постановками удостаивали, а вот две столицы, Северная Пальмира и надменная Москва высокомерно его третировали.

Олег Ефремов, уже в семидесятые, как-то заметил:

«Пьесы Вампилова в шестидесятые у многих не вызвали интереса. Играли Розова, Володина, мечтали о «Гамлете», а «завтрашнего» драматурга просмотрели. Очень распространено мнение, что пьесам Вампилова мешали только некоторые не в меру ретивые чиновники. К сожалению, мешали и стереотипно устроенные наши собственные мозги».

О столичном равнодушии к его огромному таланту сам Вампилов сказал значительно откровенней и резче:

«Это вот на что похоже. Шайка головорезов (актеры) с матерым рецидивистом, с вором в законе (режиссером) во главе проигрывают в карты несчастного прохожего (автора). А дальше? Если автор случайно останется жив, за углом его ждет местный из управления культуры... Скажите, ради Бога, при чем здесь искусство?».

«Настырного бурята», как его называли московские снобы, порой даже не пропускали в здание театра, натравливая на него охрану. А настырный бурят, в свою очередь, нелицеприятно заметил, что «устал переделывать пьесы в угоду хамам и чиновникам».

Будучи одаренным, как мало кто, драматург от Бога, Вампилов въяве столкнулся с мощным советским стереотипом, позволявшим, как он сам говорил, выводить на сцену «бронепоездА» и устраивать на ней «штормА», а человека, который у нас всегда лишний, оставлять за кулисами.

Несоветская пьеса

…Ну, а если этот человек еще и мятущийся, рефлексирующий, во всем сомневающийся, не обделенный таким старомодным понятием как совесть, то он нам явно ни к чему, пусть даже это сам Гоголь или, господи прости, Чехов.

Гоголь, кстати, если уж о нем зашла речь, будто предвидя судьбу Вампилова, да и не только его одного, советовал молодым писателям пристально наблюдать за жизнью:

«Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!».

Интересно: такое чувство, что внутреннее устройство Вампилова скроено по гоголевскому принципу. Невероятно требовательный к собственному творчеству и в то же время знающий себе цену, он был убежден, что сцена – место для наблюдения за мельчайшими движениями души, а не демонстрация ходульных штампов, конъюнктуры и требований момента. То самое священное место, где драматург должен сказать нечто важное, развивая уроки великих учителей. На материале, знакомом ему лично, должен воссоздать из знакомых ему человеческих типов архетипы, вечные образы, сделать драматургию живой, а не абстрактной. То есть сотворить свой персональный космос, опираясь на саму жизнь, на ту среду, которую он чувствует сам, всеми порами:

«Среда – это то, как каждый из нас работает, ест, пьет, что каждый из нас любит и чего не любит, во что верит и чему не верит, а значит, каждый может спросить самого себя со всей строгостью: что в моей жизни, в моих мыслях, в моих поступках есть такого, что дурно отражается на других людях?»

…Эти слова Вампилова и есть сжатая идея великолепной «Утиной охоты», лучшей его пьесы. Самой конфликтной и рефлексирующей, самой «несоветской» из всех, что он успел написать. Ставить ее никто разумеется, не хотел, никто из тогдашних действующих режиссеров и представить себе не мог, даже во сне, что это в принципе возможно.

Этот шедевр драматургии, вечно актуальный, уже совсем было собрались опубликовать в одном журнале, но тут же примчался насмерть перепуганный чиновник из местного обкома, на ходу выкрикивая: «Рассыпать! Рассыпать набор!».

Разумеется, ему подчинились, набор рассыпали…

Пройдет больше десяти лет, прежде чем «Утиную охоту» наконец поставят на сценах нескольких театров, а в 1979-м один из лучших советских режиссеров, Виталий Мельников, снимет «Отпуск в сентябре», телефильм по пьесе, лишь заменив название. С Олегом Далем в главной роли Зилова - наверно, лучшей в послужном списке этого выдающегося актера.

Вампилова уже не было в живых, но шлейф неудач тянулся за ним и после смерти: Мельникову пришлось ждать целых восемь лет, до перестройки, когда наконец фильм, лежавший под спудом, «на полке», показали по ТВ. Таким образом эта картина вошла, наравне с «Комиссаром», в позорный для советской цензуры список шедевров, поразивших европейцев сразу после падения железного занавеса. Недаром на Западе наши «полочные», запрещенные фильмы назвали «неизвестным советским кино», удивительным феноменом - как выяснилось, существовавшим вопреки официальным «достижениям».  

Мельников вспоминает:

«Картину в Останкино приняли хорошо — с реверансами и комплиментами. После многолюдной премьеры я приехал в Останкино узнать, когда фильм выйдет в эфир. Меня уверили, что начальство только и ждёт удобного момента чтобы выпустить картину, но «момент как раз сейчас неудачный, и международное положение тоже». Потом на ТВ ждали «удобного момента» ровно восемь лет - до самой перестройки».

В общем, «Отпуск в сентябре» показали лишь в 1987-м, когда в живых уже не было ни Даля, ни Вампилова…

Не успел

Да и со «Старшим сыном», пьесой менее жесткой, более лиричной, нежели «Охота», были проблемы. Однако в 1969-м, в Иркутском драматическом, ее все-таки удалось поставить. Друзья Вампилова, актеры, придя в восторг от читки пьесы, уговорили местных партократов пойти на эксперимент и дать возможность молодому режиссеру осуществить постановку по пьесе молодого, в свою очередь, драматурга – мол, поглядим, что из этого получится.

Получилось. И еще как получилось. Уже на первый спектакль нельзя было достать билетов, а через несколько лет, в 1975-м, опять-таки Мельников, режиссер изумительно тонкий, обладающий каким-то своим секретом, тайной негромкой человечности, снял телефильм с одноименным названием. Правда, Вампилова, погибшего в 34, уже три года не было на свете. Получается, он не успел посмотреть и оба этих фильма…

Как я уже говорил, он, слава богу, застал хотя бы театральные постановки своих пьес: начиная с 1970-го «Прощание в июне» поставили восемь театров, хотя и не столичных.

Зато «Старшего сына» увидела вся страна, фильм мгновенно стал хитом. Зрители были поражены талантом и режиссера Мельникова, и драматурга Вампилова, и актерами; такого уровня постановками нас баловали нечасто. Недаром картина до сих пор не сходит с экрана телевизора - всякий раз, лениво переключая каналы и случайно наткнувшись на этот почти полувековой давности шедевр, непременно зависнешь. Не оторваться.

Кастинг здесь выше всяких похвал: Николай Караченцов, Евгений Леонов, Светлана Крючкова, да и другие, менее знаменитые, - все блистают. И именно здесь великий Леонов в роли кларнетиста Сарафанова, обретшего сына благодаря трагифарсовым обстоятельствам, произносит те самые заветные слова, которые можно назвать кредо Вампилова:

«Зачерстветь, покрыться плесенью, раствориться в суете - нет, нет, никогда... Каждый человек родится творцом, каждый в своем деле, и каждый по мере своих сил и возможностей должен творить, чтобы самое лучшее, что было в нем, осталось после него».

На поезде - в большую литературу

…Последняя законченная пьеса «драматурга на все времена» - «Прошлым летом в Чулимске».

А вот водевиль «Несравненный Наконечников» остался лежать на его рабочем столе недописанным, как и эти, как ни горько, «несколько исписанных энергическим почерком драгоценных листов»…

Настоящая слава, как водится, - и боюсь, так не только у нас - настигла Вампилова после смерти. Трудно сказать, в репертуаре какого современного театра нет хотя бы одной пьесы Вампилова - провинциала, выросшего в сибирском поселке Кутулик, сына учителя, расстрелянного через год после его рождения, в 1938-м…

Да и где этот Кутулик? Где этот затерянный на просторах нашей великой родины, в пяти тысячах километрах от Москвы, нищий поселок? Прославленный гением места, выдающимся драматургом Александром Вампиловым, «надоедливым бурятом» из глубинки. Именно здесь, в богом забытом селении, прошли его послевоенное детство и ранняя юность. И отсюда, по чьему-то меткому выражению, «он уехал на поезде в большую литературу».

А в 1968-м, посетив родные края, привез очерк «Прогулки по Кутулику». Очерк он закончил так:

«Да, конечно, прежде всего человеку нужны еда, одежда и крыша над головой. Но не хлебом единым жив человек, гласит старинная истина. Истиной она была в старину, истиной она остается и по сей день. И особенное значение она, на мой взгляд, приобретает сейчас, когда крыши наши становятся поновей, еда посытнее, одежда покрасивее».

…Его аскетизм, стремление жить только ради творчества, то бишь, извините за патетику, ради духа (какая сытость, помилуйте, и тем более одежда в те времена?), его понимание природы вещей, удивительным образом помещавшиеся в глубине сложного внутреннего мира совсем еще молодого человека, поражают воображение до сих пор. О мастерстве, неизвестно откуда взявшемся, и говорить нечего.

И это в архаичной, тяжеловесной, неповоротливой стране, где новаторство никогда не было в чести, к тому же в стране   тяжелейших бытовых условий, нищеты, духовного одиночества, внутреннего и внешнего сиротства.  

Поистине дух веет, где хочет.