История любви Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой в картинах

Они явились в этот мир летом 1881 года с разницей в один месяц: Михаил Ларионов — 3 июня, Наталья Гончарова — 3 июля. И это не единственное совпадение, которое отмечают биографы. Семьи художников в один и тот же год переехали в Москву, в один и тот же год оба поступили в одно и то же училище — живописи, ваяния и зодчества. И здесь в 18 лет встретились, чтобы полюбить друг друга и остаться вместе на всю жизнь.

Наталья Гончарова училась у скульпторов Сергея Волнухина и знаменитого Паоло Трубецкого, Михаил Ларионов — у живописца Константина Коровина. «Говорить о Гончаровой, не говоря о Ларионове, невозможно. Во-первых и в-главных: Ларионов был первый, кто сказал Гончаровой, что она живописец, первый раскрывший ей глаза — не на природу, которую она видела, а на эти же ее собственные глаза. «У вас глаза на цвет, а вы заняты формой. Раскройте глаза на собственные глаза!» — так Марина Цветаева описывает историю перехода художницы от скульптурных к живописным образам.

Гончарова Ларионова услышала, почувствовала, и действительно «раскрыла глаза» на цвет — устроив, впрочем, Ларионову небольшой скандал. Но в те три дня после размолвки, пока художники не виделись, из скульптора родился живописец. Заполнив свою комнату огромным количеством рисунков, Гончарова никак не могла остановиться — она рисовала и рисовала, наслаждаясь цветом, формой, возможностью немедленного выражения мысли и чувств.

«Я вдруг поняла, что-то, чего мне не хватает в скульптуре, есть в живописи… есть — живопись». Всего три дня решили судьбу всей ее дальнейшей жизни, ее — и его. Придя к Гончаровой, увидев множество рисунков и картин, восхищенный Ларионов спросил Гончарову — «кто же все это сделал?», и услышал в ответ: «Я!»

Найдя созвучия в творчестве, они нашли их и в личной жизни. Несмотря на протест родителей Гончаровой, пара сняла квартиру и стала жить самостоятельно. Официально они в брак не вступили — то ли из протеста к буржуазной морали, то ли, в самом деле, Ларионов находился в таких стесненных финансовых обстоятельствах после смерти отца, что молодым людям было не до свадеб. Гончарова же позднее обозначила этот период так: «Мой роман и уход из дома». Точка.

Факт покупки Третьяковской галереей картины Ларионова примирил родителей Гончаровой с выбором дочери. Молодые поселились в трехкомнатной квартире дома в Трехпрудном переулке, принадлежавшем Гончаровым, где и жили вплоть до своего отъезда из России в 1915 году. Свои отношения Ларионов и Гончарова оформили в самом конце жизни, и то исключительно по практическим соображениям — оба хотели, чтобы их общее наследие, работы, коллекция и архивы сохранились и попали на родину.

Художники почти все время проводили вместе. Но был в их жизни период, который они посвящали только личным впечатлениям, работе наедине с самими собой. Летом Ларионов уезжал на родину, в Тирасполь, Гончарова предпочитала крымское побережье или ехала в деревню, которую любила с самого детства. Осенью же, съехавшись опять в Москве, они воссоединялись душой и телом, погружались в артистическую жизнь. Было все — скандальные выходки, аресты Гончаровой и ее картин «за порнографию», изгнание Ларионова из МУЖВЗ, авангардистские общества, круг друзей, чьи мысли были устремлены в будущее и нацелены на постоянный поиск новаторских решений в живописи.

Вслед за мужем Наталья Сергеевна «распробовала» всю прелесть искусства, далекого от традиционализма, дающего возможность полного самовыражения. Ларионов организовал общество «Бубновый валет», вокруг которого сплотился весь цвет русского авангарда: Давид Бурлюк, Казимир Малевич, Петр Кончаловский, Роберт Фальк, Илья Машков, Александр Куприн, Аристарх Лентулов… Его горячая натура, новые идеи, эмоции, которые «по-новому строили глаз зрителя», увлекали Гончарову, дарили свободу ее личным творческим амбициям и видению.

В дореволюционной Москве было очень мало женщин-художников, и нужна была достаточная смелость и твердость характера, чтобы открыто выступать в рядах арт-новаторов. Гончарова говорила о муже: «Ларионов — это моя рабочая совесть, мой камертон. Есть такие дети, отродясь все знающие. Пробный камень на фальшь. Мы очень разные, и он меня видит из меня, не из себя. Как я — его».

Выставка «Бубнового валета» стала скандальной, ей сопутствовал большой успех, билеты раскупались, пресса изобиловала критическими материалами. Ларионов на этом не успокоился — он виток за витком выходил на новые уровни манифестации передовых направлений искусства. «Лучизм» — изображение предметного мира при помощи цвета и света, которые излучают предметы и живые существа — стал одной из наиболее популярных теорий, которую Ларионов не только придумал, но и показал зрителям, увлекая новыми идеями и жену.

Гончарова не осталась в стороне и также публично высказывала собственные мысли, созвучные времени: «Искусство моей страны несравненно глубже и значительнее, чем все, что я знаю на Западе… Источник вдохновения Запада — Восток и мы сами. Я заново открываю путь на Восток, и по этому пути, уверена я, пойдут другие».

Лучизмом Михаила Ларионова увлеклась не только Гончарова; это направление создало фундамент для появления абстрактной живописи в России, можно сказать — стало первым абстрактным лучом в царстве предметности.

После выставок «Бубнового валета», а впоследствии и «Ослиного хвоста», Ларионов и Гончарова были завалены заказами. Они иллюстрировали книги, разрабатывали рисунки для текстиля и обоев, Гончарова делала эскизы женских моделей одежды, Ларионов писал картины… До Первой мировой они успели принять участие в оформлении артистического кабаре «Розовый фонарь», а также сняться в первом русском футуристическом фильме режиссера Владимира Касьянова «Драма в кабаре № 13».

Грянула война, Михаила Ларионова призвали в армию. После тяжелого ранения и месяцев, проведенных в госпитале, он был демобилизован. Примерно в это время познакомиться с искусством Гончаровой и Ларионова в Москву приехали Михаил Фокин, Сергей Дягилев и Александр Бенуа. Именно Бенуа предложил Дягилеву рассмотреть Наталью Гончарову в качестве оформителя для его балета «Золотой петушок». И эта встреча стала поворотным событием в судьбе семьи художников.

Как писал в воспоминаниях хореограф Михаил Фокин, «после всех страстей, которые приходилось слушать о московских футуристах, я попал в общество людей милых, скромных и серьезных. Помню, с какой влюбленностью говорил Ларионов о красоте японского искусства, которым он тогда увлекался, помню, как серьезно обсуждала Гончарова каждую деталь в предстоящей постановке. Какая она тихая, сосредоточенная, искренняя во всем, что говорит». Дягилев не прогадал: художники сообща трудились над декорациями, лично их расписывая; костюмы вызывали восторг, а узоры повторяли в своих нарядах парижские модницы. «Русские сезоны» снова ждал большой успех.

«Так называемый „русский стиль“ гончаровского „Петушка“ до нее никогда не существовал. Все от самого маленького орнамента на костюме до комических дворцов последнего действия выдумано художником», — писал Ларионов в статье о Гончаровой.

Задумывая свои «сезоны», Дягилев был уверен, что они должны восхищать, поражать и шокировать, а значит, ему нужны самые смелые хореографы, самые прекрасные танцоры и, конечно, самые лучшие художники, чтобы создать костюмы и декорации, каких ещё не бывало.

Сергей Дягилев организовал для художников выставку картин в парижской галерее Гильома — и вновь большой успех, прекрасные отзывы в прессе. О «теории лучизма» заговорила вся Европа, а Гончарова и Ларионов получили и славу, и мировое признание. После успеха в Париже пара возвращается в Москву, где работает над спектаклем «Веер» по Карло Гольдони для Камерного театра. Художники творили с увлечением: Ларионов руководил изготовлением декораций, а Гончарова их расписывала.

Наступило лето 1915 года. По приглашению Сергея Дягилева художники едут в Швейцарию, готовить декорации к очередным гастролям «Русских сезонов». Едут ненадолго — на столах их квартиры в Трехпрудном переулке остаются незавершенные эскизы работ. Каким-то чудом избежав всех опасностей, Ларионов и Гончарова пересекают воюющую Европу. В Россию они больше не вернутся.

Вместе с балетом художники едут в Италию, затем — в нейтральную Испанию. Масса впечатлений, музеи, новые люди… Ларионов обнаруживает склонность к хореографии, и Дягилев доверяет ему постановку нескольких балетов. А Гончарова, которая эти балеты оформляет, обнаруживает, что мужу нравится не только хореография, но и некоторые балерины… Впрочем, их творческий и семейный союз по-прежнему крепок.

В конце 1917 года художники собрались домой, но из-за Октябрьской революции не отважились на поездку. Год спустя они обосновались в Латинском квартале Парижа, сняв квартиру на улице Жака Калло, 43. Популярное угловое кафе «Палитра», в котором обычно столовались художники (Гончарова готовить не любила), существует и по сей день.

После окончания войны Гончарова и Ларионов много путешествуют. Норвегия, Франция, Италия, Англия, опять Швейцария и Испания… И труд, постоянный труд: оформлены десятки балетов, художники ведут большую выставочную деятельность.

Поселившись в Париже, каждый из художников обустроил собственную личную жизнь. Однако семейный очаг они сохранили, соблюдая верность друг другу в творческом союзе. Уважая личную свободу, Ларионов и Гончарова по-прежнему общались, и в переписке всегда передавали поклоны и приветы «половинам» друг друга.

Новым сердечным другом Гончаровой стал Орест Иванович Розенфельд, или Оря, как ласково звала его Наталья Сергеевна; знакомы они были еще с 1917 года. Будучи меньшевиком, в эмиграции Розенфельд был военным атташе правительства А. Ф. Керенского в Париже. Служил в Иностранном легионе во Франции. Член Союза русских адвокатов во Франции, Орест Розенфельд публиковался в газете «Populaire», а с 1932 по 1939 годы был ее главным редактором. Преданный друг семьи, Розенфельд не раз в трудные для художников дни оказывал им материальную помощь. В частности, по заказу Розенфельда Гончарова делала рисунки для его газеты.

В сердце Михаила Ларионова поселилась Сашенька Томилина; выпускница Сорбонны, до встречи с Ларионовым Томилина работала библиотекарем. Для художника она стала секретарем, натурщицей и спутницей жизни на долгие годы. Через некоторое время она переехала в дом, где жили Ларионов и Гончарова, сняв квартиру этажом ниже. Ларионов много времени проводил в квартире Томилиной, однако ночевать всегда отправлялся домой. Что ж, Париж видал еще и не такие семейные «обустройства».

Наталья Сергеевна никогда не любила быт; поглощенная работой, Гончарова предоставила Томилиной возможность заниматься житейскими вопросами и даже шутила по этому поводу: «Если в доме несколько женщин, то старшая может ничего не делать». Иногда художники ездили на отдых вчетвером, со своими «половинами», иногда — вдвоем.

Гончарова и Ларионов всегда были востребованными художниками и с радостью откликались на интересные предложения. В 20-х годах, однако, интерес парижской публики к их творчеству несколько поостыл. Ларионов болел — у него начался ревматизм. Гончарова жила на два дома. Но, так или иначе, работу эти мастера себе находили.

В 1924 году Наталья Сергеевна сотрудничала со знаменитым в то время доме моды «Мырбор», который возглавляла жена французского сенатора Мария Куттоли. Художница создала для «Мырбора» ряд эскизов, вместе с ней над коллекциями работали такие знаменитости, как Пабло Пикассо и Фернан Леже. Интересно сотрудничество Гончаровой и Ларионова с кукольным театром Слонимской-Сазонова, для которого они в 1924 году создали эскизы кукол, а Ларионов написал либретто, поставил один из номеров, а также создал занавес и декорации.

Несмотря на творческие штудии, успех серии «Испанки» и новые проекты, Наталья Сергеевна чувствовала себя очень одинокой. Как вспоминал Михаил Ларионов, «когда Гончарова выставила простой пейзаж полей и маленьких садиков, то, увидев это на салоне, Пикассо сказал мне: „Ну вот, — тоже способ выброситься в окно“». В августе 1929 года умер Сергей Дягилев, и это отразилось на обоих художниках, за долгие годы сотрудничества полюбивших маэстро и его окружение, которое стало им своеобразной семьей.

В 30−40х годах художники по-прежнему работали на ниве театральной декорации; в частности, Наталья Сергеевна сотрудничала с Русским балетом Монте-Карло, а также с труппой Иды Рубинштейн. В 1938 году, после того, как Германия аннексировала Австрию, Розенфельд дал дельный совет — задуматься о натурализации, и Гончарова с Ларионовым подали документы на получение французского гражданства, которое вскоре получили. После оккупации Франции их образ жизни почти не изменился: они по-прежнему оформляют спектакли, Гончарова принимает участие в Салоне Независимых.

В 1940 году Орест Розенфельд попал в концлагерь. 4 февраля 1941 Гончарова пишет письмо, озаглавленное «Справка», в котором приводит доказательства того, что Розенфельд, отец которого в царской России имел чин генерала, уже поэтому не может быть урожденным евреем. Письмо вряд ли помогло Оре освободиться — Розенфельд находился в концлагере Любек до 1945 года. После войны он женился, в 1948 году стал директором социалистической газеты «Populaire dimanche» и в дальнейшем сделал большую политическую карьеру. До конца жизни Орест Розенфельд поддерживал с Гончаровой и Ларионовым дружеские отношения и обменивался с ними письмами.

Не привыкшие к трудностям быта, Гончарова и Ларионов в годы войны выживали во многом благодаря Шурочке Томилиной, которая умудрялась доставать продукты и готовить нехитрую снедь. Денег почти не было, связи с родиной были оборваны. Тяготы войны очень отразились на здоровье обоих художников: в 1946 году Михаил Федорович серьезно заболел, его прооперировали в Лондоне, а четыре года спустя у него случился инсульт.

Наталья Сергеевна окунулась в деловую жизнь, по-прежнему много работала, выхаживала Ларионова. Но без Шурочки Томилиной она вряд ли справилась бы. В одном из писем к Ларионову Гончарова пишет: «Ал. Кл. (Александру Клавдиевну — прим. ред.) я не ревную, она хороший человек и я отношусь к ней с большим уважением за ее серьезную работу и отношение к тебе, и ценю ее какой-то особый шарм… она недополучает свою долю счастья, и это меня огорчает. … Я думаю, что и Алекс. Клав. меня ревновать не надо…»

Ларионов и Гончарова оформили свои отношения только в 1955 году. Три года спустя Наталья Сергеевна сильно заболела — она страдала артритом, часто падала, ломала руки. Но все равно работала, создав на протяжении 1957−58 годов около 50 полотен. Ее последняя картина датируется 1960 годом.

Наталья Гончарова скончалась во сне 17 октября 1962 года. Через год Михаил Ларионов женился на своей «спутнице жизни» Александре Клавдиевне Томилиной, которую сделал наследницей их общего с Гончаровой архива. Он поручил верной Шурочке переправить все их наследие на родину, в СССР. Михаила Ларионова не стало 10 мая 1964 года.