Иван Грозный против Девлет-Гирея: перед осадой Тулы

«Крымский смерч» 1521 года положил начало долгой истории русско-крымского противостояния. Оно длилось более 250 лет, пока в 1783 году императрица Екатерина Великая не положила конец всей этой истории, присоединив Крым к своим владениям. В этой длинной летописи самой «горячей» страницей была, пожалуй, та, на которой описываются события растянувшейся на без малого четверть столетия «Войны двух царей». Именно так можно назвать конфликт между первым русским царем Иваном Грозным, венчавшимся на царство в январе 1547 года, и крымским «царем» Девлет-Гиреем I, пришедшим к власти в результате дворцового переворота осенью 1551 года. А первые залпы этой войны прозвучали летом 1552 года под Тулой.

Немного предыстории

С тех пор, как распалась Большая Орда и фактический основатель Крымского ханства Менгли-Гирей I, примерив на себя царский венец, пришел к выводу, что он ему в самый раз, идея воссоздания Ордынской империи под началом крымских Гиреев надолго стала генеральной внешнеполитической идеей ханства. Понятно, что в Москве были не в восторге от таких планов – не затем столько лет боролись с бусурманами, что поменять одно ярмо на другое. Поэтому в Московском царстве всеми силами стремились помешать реализации этой идеи. И в Крыму очень скоро осознали, что ни понимания, ни помощи в осуществлении своего великого замысла от Москвы ожидать не приходится. Дружба и союз Москвы и Кыркора (здесь, а не в Бахчисарае, на первых порах находилась ханская ставка) пошли прахом, и «крымский смерч» 1521 года ознаменовал начало новой, кровавой главы в истории русско-крымских отношений.

В течении тридцати лет, разделивших поход Мухаммед-Гирея I на Москву и начало «Войны двух царей», эскалация взаимной неприязни и напряженности шла по нарастающей. Ханы требовали от Москвы богатых «магмет-киреевых поминок», которые интерпретировались в Крыму как возобновление выплаты ордынского «выхода» и «запроса», и пытались подчинить своему влиянию Казань (не без успеха) и Ногайскую Орду, а заодно и Астраханское ханство. Москва же старалась свести выплаты к минимуму и не допустить крымского преобладания в остальных татарских юртах. До поры до времени у нее это получалось, но со смертью Василия III влияние России в Казани и в Ногаях ослабело, и на казанский стол в конце концов воссел племянник Мухаммед-Гирея I Сафа-Гирей, злейший враг Москвы. Казанская «украина» запылала. От той войны «Низовская земля вся, Галич, и Устюг, и Вятка, и Пермь от казанцов запусте», писал автор «Казанского летописца», «многи грады русти роскопаша, и травою и былием заростивша села и деревни многия улусы орастеша былем от варвар…».

Пускай неизвестный русский книжник и преувеличил масштабы казанских набегов, но проблема была налицо, и, не решив ее, нельзя было приступать к решению других внешполитических, да и внутренних проблем и вопросов. После того, как в начале 40-х годов на московском политическом олимпе власть в очередной раз поменялась, и клан князей Бельских, выступавший за мирное разрешение конфликта, был свергнут, внешнеполитический курс Москвы стала определять «партия войны». Одним из её вождей был влиятельнейший и авторитетнейший митрополит всея Руси Макарий, ратовавший за крестовый поход против бусурман. И вот в 1545 году юный государь Иван Васильевич (не самолично, конечно, а вместе с Боярской думою, по боярскому приговору), послал на Казань «в судех полою водою воевод князя Семена Ивановича Микулинского с товарищи из Нижнева Новагорода», а с Вятки на Казань же «полою же водою» с вятчанами (у которых были давние счеты с казанцами) — воеводу князя Василия Серебряного-Оболенского со товарищи.

С этого похода началась растянувшаяся на долгих семь с лишком лет «казанщина», в конечном итоге изменившая политическую карту Восточной Европы и судьбы многих народов и государств. Активизация русской восточной политики (на казанском, ногайском и астраханском направлениях), совпавшая с активизацией переговоров России и Священной Римской империи о заключении антиосманского союза, возобновление перемирия Москвы с Великим княжеством Литовским — всё это, судя по всему, вызывало серьёзное беспокойство в Стамбуле. И вот султан Сулейман I, у которого и так хватало проблем в отношениях и с персидским шахом (который, кстати, в эти годы начал торить дорожку в Москву), и с императором, и с Венецией, решил не допустить неблагоприятного поворота событий.

Для этого нужно было, чтобы крымский хан вспомнил, наконец, о том, что он вассал Турецкой империи. И поскольку Сахиб-Гирей I после неудачного похода 1541 года все никак не собирался в поход на Москву, в Стамбуле решили поменять его на более понятливого и управляемого хана, благо татарских царевичей на выданье в Турции всегда было хоть отбавляй. Сахиб-Гирея вместе с сыном и наследником удавили шёлковым шнурком, а новому хану, Девлет-Гирею, вручили султанский фирман, бунчук, казну и письмо. В письме же было недвусмысленно прописано, что, поскольку он как крымский хан обладает «разнообразными сведениями и познаниями обо всех делах, касающихся этих областей – как Астрахани, так и ногаев и Московии, все связанные с этими землями дела препоручены [нами] вашему ясному разумению» с тем, чтобы дело ислама в этих землях не потерпело никакого убытка.

Девлет-Гирей, умный и осторожный политик, не был столь же воинственным, как его покойный дядя, но прекрасно понимал, чего от него ждут и что будет, если он воспротивится султанскому повелению. Сходив осенью 1551 года в набег на литовский украинный городок Браслав и убедившись, что татарская сабля ещё достаточно острая, он начал готовиться к походу на Москву.

Накануне

В Москве, тем временем, готовились к новому походу на Казань. Два предыдущих, зимой 1547–48 годов и 1549–50 годов, завершились неудачей – «аерное нестроение», оттепель и упорное сопротивление казанцев не позволили взять город. Правда, после неожиданной смерти Сафа-Гирея, который, по словам автора «Казанского летописца»,упившись вином, поскользнулся и волею Божие умре, «ударися во умывалны теремец главою своею», казанские «лутчие» люди решили не испытывать судьбу и вернули на царство изгнанного прежде касимовского «царя», вассала Ивана IV Шах-Али. Увы, счастье было недолгим – Шах-Али, как с издевкой писал русский летописец, «велие тело имяше и не могы скоро на конех ездити; розумичен же царь преизлише, но нехрабр сый на ратех и дружине своей неподатлив…».

Недовольные его правлением казанцы договорились было с Иваном IV о заключении личной унии между двумя государствами с сохранением за Казанью чрезвычайно широкой автономии. И всё, казалось, шло к окончательному замирению – казанцы начали присягать на верность новому государю, а в Казань направился наместник Ивана князь С.И. Микулинский, как вдруг всё в последний момент переменилось. Ворота Микулинскому не открыли, казанцы вооружились и послали за помощью к ногаям (бий которых Юсуф, кстати, был в восторге от того, что к нему прибыл османский посол и посол от Девлет-Гирея с богатыми дарами и с предложением «содиначиться» против «московского»).

Разъярённому казанской изменой Ивану IV не оставалось иного выхода, как собирать рать против отступников. В апреле 1552 года царь собрал большой совет, на котором обсуждался план действий в будущем походе. И на том совете возможность нападения крымцев (в союзе с ногаями) рассматривалась как весьма вероятная. Посовещавшись, царь, его двоюродный брат Владимир Андреевич, князь Старицкий, и бояре решили следующее:

«А се приговор царя и великого князя, как ему итти на свое дело и на земское х Казани и как ему дела своего беречи от своего недруга, от крымскаго царя. Самому царю и великому князю, аже даст бог, итти на свое дело и на земское с Москвы на Коломну в первой четверг, заговев Петрова поста, июня 16 день; и пришед ему на Коломну, с людьми збиратися, кото­рым велено быти на Коломне, и ждати из Крыму вести. И будут про царя крымского полные вести, что ему на царевы и вели­кого князя украины не быти, и царю и великому князю, положа упование на бога, итти на свое дело с Колом ы х Казани часа того. А не будет вести про крымского царя до Петрова дни, и царю и великому князю, положа упование на бога, итти с Ко­ломны х Казани с Петрова дни; а итти ему с Коломны в Муром, а из Мурома итти полем».

Итак, решение было принято. Московские дьяки и подьячие, засучив рукава, очинили гусиные перья, достали чернильницы и баночки с песком, обложились столбцами с прежними полковыми росписями и принялись за тяжкое и ответственное дело составления полковой росписи на кампанию 1552 года.

Диспозиция перед битвой

Сложность стоявшей перед дьяками задачи состояла в том, что, по словам книжника, «аки два лва кровопиица из дубровы искочиста, и две огненные главии пожигающи и попаляющи христьянъство, аки терние траву, единомысленно совещашеся на стадо Христово Крымскии царь с Казанским царем…» (в Казань прибыл с ногайской дружиной астраханский царевич Едигер). Борьба предстояла на два фронта, и нужно было распределить не такие уж и многочисленные силы так, чтобы и казанский вопрос разрешить, и парировать крымскую угрозу.

Часть сил, припасы и артиллерия-наряд были отправлены водой и сушей на восток, в крепость Свияжск, которая должна была стать опорной базой для наступления на Казань. Но кто же должен был пойти с царем в Коломну навстречу крымскому «льву-кровопийце»? Увы, до нас не дошел дневник 3-го Казанского похода Ивана IV – дневник, подобный тому, который остался от Полоцкого похода, случившегося десятью годами позже. Однако сохранившиеся краткие разрядные росписи, летописное повествование и свидетельства участников тех событий (кстати, очень редкий для русской истории XVI века случай) позволяют достаточно детально реконструировать и состав сил, которые были с Иваном IV под Коломной, и сам ход событий в конце июня – начале июля 1552 года под Тулой.

Итак, какой была диспозиция и роспись полков на первом, коломенском, этапе 3-го Казанского похода? Характерной его чертой была калейдоскопичность и быстрота, с которой одно событие меняло другое, новая весть – прежнюю. Согласно первому варианту полковой росписи, составленной в апреле 1552 года, по итогам совещания в Москве, «царским умышлением» велено было ратным людям собираться «на Коломну, на Каширу дальним городом Новугороду Великому и иным городом, а Московским городом … збиратися в Муром». И дальше книжник, составивший официальную версию событий, указывал, что, расписывая полки для казанского и коломенского похода, Иван и бояре распределили силы следующим образом. В Коломне должен был собираться Большой полк во главе с воеводами князьями И.Ф. Мстиславским и М.М. Воротынским, Передовой полк (князья И.И. Турунтай Пронский, герой «стояния на Оке» летом 1541 г., и Д.М. Хилков), а также полк Левой руки (князь М.И. Микулинский и Д.М. Плещеев). Местом сбора полка Правой руки (князья П.М. Щенятев и А.М. Курбский – да-да-да, тот самый Курбский, друг Ивана, а потом его злейший враг) была назначена Кашира, а Сторожевого полка (князь В.С. Серебряный и С.В. Шереметев), составленного из людей московских городов, – Муром. Отдельным Государевым полком должны были командовать воеводы князь В.И. Воротынский и И.В. Шереметев Большой. Еще одна небольшая трехполковая рать развертывалась на Калуге.

Однако это расписание просуществовало недолго. 19 мая 1552 года в Путивль прискакал гонец от литовского черкасского державцы Ивана Хрщоновича Труфан Тинков с вестью, что крымский хан с ратью выступил в поход. Правда, на тот момент было неясно, куда именно он направит своих коней (кстати, потом Девлет-Гирей жаловался великому князю литовскому и королю польскому, что черкасский наместник послал своих людей предупредить «московского» о его, крымского «царя», намерении, напасть на Русскую землю и что его сторожи перехватили гонцов – да, как видно, не всех).

Эта весть, полученная в Москве после 21 мая, вынудила переписать «коломенскую» полковую роспись. Новое «розрядство воеводское» предполагало, что муромская рать окончательно отделяется от коломенской, а последняя – расписывалась на стандартные пять полков (не считая Государева). Теперь в ее состав входили Большой полк под водительством князей И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского, Передовой полк князей И.И. Пронского и Д.И. Хилкова, полк Правой руки во главе с князьями П.М. Щенятева и А.М. Курбского, полки Левой руки (воеводы князь Д.И. Микулинский и Д.М. Плещеев) и Сторожевой (князья Д.И. Немой-Оболенский и М.И. Вороной-Волынский) ну и, само собой, Государев полк.

Главные силы русской рати собирались под Коломной, и только лишь полк Правой руки должен был разбить свои шатры и палатки в окрестностях Каширы. Государев полк съезжался в Москве, откуда он под водительством самого Ивана и его дворовых воевод по получению подлинных вестей о приближении хана пошел бы к Коломне.

Силы сторон

Сколько ратных людей должно было направиться навстречу крымскому «царю» с Иваном IV? Увы, точных данных нет. Правда, князь Курбский в своей «Истории о великом князе московском» пишет, что было тогда русских 15 тысяч (но из контекста его сообщения как будто следует, что речь идет о русском авангарде, который первым пришел на помощь осажденным тулянам). Иван Грозный в переписке с Курбским называет ту же цифру в 15 тысяч воинов, но и здесь неясно – имеет ли он в виду всю рать, пошедшую на Казань, или же только коломенскую. Зато в подробной росписи Полоцкого похода указано общее число ратников и подробная роспись их по «городам». Она позволяет определить более или менее правдоподобную нижнюю планку царского войска, собравшегося в июне 1552 года на «берегу».

Из летописной повести известно, что на Коломне и в Москве собирались «со государем на Коломне бояре его и жильцы и выбором дети боярские, а в полкех Новгородцкие люди…». Роспись Полоцкого похода показывает, что в царском полку было «бояр и околничих и приказных людей 41 ч., столников и стряпчих и жилцов 244 ч., дворян выборных 374 ч.», всего 659 человек. Новгородцев (и, надо полагать, псковичей, торопчан, тверичей и иных «далних городов», а также коломнич и каширян с тулянами – ну не посылать же их от родных стен в Муром и дальше?) же в том же походе участвовало чуть больше 5 тысяч. И, поскольку мы исходим из того, что в росписи указаны только сами дети боярские, без их послужильцев, то это число (почти 5700) нужно ещё увеличить. На сколько – это вопрос, но вот что примечательно. В знаменитой «Боярской книге», составленной спустя несколько лет после третьей «казанщины», перечислены 180 «добрых» детей боярских, входивших в Государев полк. Из данных этой книги следует, что вместе с этими детьми боярскими на смотр явилось почти 700 послужильцев (без учета пеших и кошевых) – в среднем по 3–4 конных бойца на каждого. И вряд ли за 10 лет состав Государева полка радикально переменился. В итоге с высокой степенью уверенности можно предположить, что 659 занесенных в списки Государева полка бояр, околничих и прочих служилых людей должны были иметь с собой еще и около 2000 послужильцев – в сумме не меньше 2 −2,5 тысяч ратных на весь полк. Примерно столько же или несколько меньше было их, отборных «кутазников и аргумачников», и летом 1552 года.

Точно также можно попытаться прикинуть, сколько послужильцев (по нижней планке) могли иметь дети боярские «далних городов» в этом походе. Подсчет размеров поместий в Новгородской земле на 1540 год и на 1580 год показывает, что самыми распространенными размерами поместий были поместья размером от 51 до 100 коробей (одна коробья обычно считалась за 5 четвертей пашни «в поле»). Еще примерно треть составляли поместья от 100 до 250 коробей и около того же – 26–50 коробей. И если считать по норме один воин-всадник со ста четвертей «доброй угожей земли», то выходит, что дети боярские «далних городов» могли выставить примерно от 5 до 7–7,5 тысяч послужильцев.

В сумме выходит, что без учета двора Владимира Андреевича Старицкого и митрополичих и епископских ратных людей с Иваном IV на Коломне должны были собраться примерно 15–16 тысяч конных ратных людей без учета обозных, пеших, и, возможно, некоторого количества стрельцов и казаков, посаженных на-конь для увеличения скорости передвижения. И в таком случае, Иван Грозный не так уж и был неправ, когда писал Курбскому в ответе на первое послание князя, что с ним тогда было «пятинадесять тысещь». Сила, что и говорить, по тем временам серьезная, хотя, судя по всему, хан должен был иметь больше людей – во всяком случае, султан потребовал от него направить летом того же года (вскоре после завершения тульского похода) в Молдавию 30–40-тысячное конное войско.

Продолжение следует: