Саския, Гертье и Хендрикье: музы Рембрандта

«Но дело просто в том, что Рембрандт не может и не стремится разделять царство высокого искусства и низменную сферу физической, ощущаемой кончиками пальцев жизни, как того требуют своды художественных правил. Полунагая женщина, разбросавшая вокруг себя снятые одежды, не может считаться обнаженной, а значит, ее изображение в этом временном, переходном состоянии поневоле должно смущать или казаться непристойным. Однако Рембрандт умел не просто непрерывно пересекать границу между искусством и повседневной жизнью, но и сделать из этого „странствия“ восхитительно насыщенный смыслами сюжет».
(Саймон Шама. В книге «Глаза Рембрандта»)

«Голландский живописец Рембрандт ван Рейн — художник очень грустный. Жизнь у него была только вначале легкая, а потом стала тяжелая, и он в зрелые годы не рисовал смеющихся людей».
(Максим Кантор. В книге «Чертополох. Философия живописи»)

Саския ван Эйленбург

Саския с красным цветком Рембрандт Харменс ван Рейн 1641

Широко расставленные глаза, глядящие с лёгкой снисходительностью. Мягкий округлый подбородок. Нерешительная (недоброжелатели говорят — кривая) улыбка. Слегка вьющиеся и лёгкие, точно пух, разлетающиеся рыжие волосы, по которым её вычисляют даже на гравюрах, где она изображена со спины.

Это — Саския ван Эйленбург, дочка бургомистра городка Леуварден и любимая жена молодого живописца из Лейдена — Рембрандта Харменса ван Рейна. На портрете (вверху) она двусмысленным жестом, целомудренным и одновременно соблазнительным, прикрывает грудь одной рукой, а другой протягивает художнику маргаритку — символ нерушимой супружеской верности.

Не странно ли? Леуварден — на севере Голландии, Лейден — на юге. Она — чистокровная, хоть и провинциальная, дворянка, он — сын мельника, моловшего и поставлявшего на рынок не муку, а пивной солод. Как же и где они умудрились встретиться?

Местом их встречи стал Амстердам, куда амбициозный Рембрандт приехал, чтобы разбогатеть и прославиться, а скромная Саския — погостить у родни. Вообще-то к моменту их встречи она по факту являлась вовсе не избалованной младшей дочкой бургомистра, а вот уже несколько лет — круглой сиротой. Мать Саскии умерла, когда ей было 7 лет, отца не стало, когда девочке исполнилось 12. У родителей Саскии было восьмеро детей, и по крайней мере, три её родных сестры к моменту встречи с Рембрандтом не только были в здравии, но и удачно вышли замуж, так что могли с удовольствием приютить младшенькую, такую исполнительную и кроткую. Саския жила под крышей то одной, то другой из сестёр и многочисленных кузин, помогала им вести домашнее хозяйство. Рембрандт же дружил с её старшим кузеном — Хендриком ван Эйленбургом, талантливым и успешным купцом-антикваром и, выражаясь современным языком, ведущим амстердамским арт-дилером.

Хендрик и Рембрандт сошлись так близко, что решили стать компаньонами. Они открыли мастерскую живописи и реставрации с сопутствующей лавочкой, торгующей и принимающей на комиссию предметы искусства.

Дела Рембрандта в то время идут вгору так резво, а исполненные им портреты пользуются такой популярностью, что он, при поддержке ван Эйленбурга, позволяет себе безбожно задирать цены — одно только изображение лица стоит у молодого гения 50 флоринов, а за портрет в полный рост он может затребовать до шестисот! Пожалуй, никогда в жизни Рембранда — ни до, ни после — больше не будет такого периода успеха в обществе. Ван Эйленбург и ван Рейн ведут активную светскую жизнь, и как-то совершенно естественно выглядит желание Рембрандта посвататься к приглянувшейся ему родственнице друга — Саскии, приехавшей в Амстердам из своей Фрисландии и скромно и тихо живущей в доме реформатского проповедника Яна Корнелиса Сильвия, мужа её очередной кузины, Алтье.

Этот портрет смеющейся Саскии сделан Рембрандтом в год их знакомства — 1633-й. Художнику 27, а его будущей супруге — на 6 лет меньше. Молодая женщина выглядит здесь кокетливо и лукаво — как все без исключения молодые женщины, у которых учащённо бьётся сердце от верного предчувствия непременного, неотменимого счастья.

Строгость, благочестие и добродетель — вот атмосфера, в которой живёт Саския в доме Корнелиса Сильвия и которая в целом присуща протестантсткой Голландии того времени.

В мае 1633 года Рембрандт, за неимением в живых родителей невесты, просит руки Саскии у её сестёр и зятьёв и обсуждает с ними детали предстоящей помолвки. По-видимому, ему важно было произвести положительное впечатление на этих людей (а Эйленбурги принадлежали к общине меннонитов — одной из самых пацифистских и благочестивых протестантстких деноминаций), ни в коем случае не показаться им «гулякой праздным», богемным прожигателем жизни. И, судя по полученному согласию, на тот момент ему это удалось.

В Берлинском гравюрном кабинете хранится графический «Портрет Саскии в соломенной шляпе» (он же «Портрет Саскии-невесты»), исполненный карандашом с наконечником из чистого серебра на загрунтованном пергаменте. Рукою Рембрандта подписано: «Это моя жена в возрасте 21 года, три дня спустя после нашей помолвки, 8 июня 1633». Со временем нежные серебристые линии потемнели, и сейчас портрет предстаёт перед нами в коричнево-чёрных тонах, но, несмотря на это, пожалуй, нигде у Рембрандта Саския, наряженная в лёгкую шляпу для прогулок, не выглядит столь свежей и безмятежной.

«Ее черты прочерчены легкими, но необычайно точными линиями, словно художник обвел их кончиками пальцев, — пишет Саймон Шама в бестселлере „Глаза Рембрандта“, — Он быстро подметил ряд сокровенных деталей с пристальным вниманием любовника, тщательно запоминающего череду маленьких сокровищ: вот прядь волос, прильнувшая к ее правой щеке, вот детские складочки на шее, охваченной жемчужным ожерельем…, вот чуть приподнятый кончик вздернутого носа, вот сборки на полотняной блузе, там, где ее грудь возлежит на правой руке, вот изящный, сужающийся к концу пальчик, слегка прижатый к левой щеке, вот видимая изнанка большого пальца, на который она опирается подбородком. А в центре, оттеняемое эффектно изогнутыми полями широкополой шляпы, ее лицо в форме сердечка, со слегка курносым носом, со ртом — луком Купидона, с губами, разделяемыми темной, четко прочерченной чертой, нижней — чуть-чуть отвисающей, с миндалевидными глазами, взор которых, задумчивый, польщенный, говорит о том, что она снисходительно терпит его пристальное внимание… Она сама — его роза и его радость, дитя природы, голландская нимфа, явившаяся к нему с фрисландского цветущего луга и вместе с ярким, напоенным росой букетом принесшая весеннее плодородие».

10 июня 1634 года Рембрандт и Саския зарегистрировали брак в ризнице церкви Аудекерк. На церемонии, как и на предстоящем венчании, присутствовала многочисленная родня невесты, но не было никого из лейденских Рембрандтов (за исключением, разумеется, жениха) — успешный художник предпочёл на время забыть о том, что происходит из семьи простых, хотя и далеко не бедных, мельников.

Если этот брак и был идиллическим, то всё же не вполне — родительского благословения-то Рембрандт так и не получил. А года через три-четыре придёт черед оскорбиться и вознегодовать и Эйленбургам, родственникам Саскии. Их зять-художник напишет автопортрет с Саскией, слишком далёкий, да что там — прямо противоположный так ценимым ими аскетизму и благочестию.

Знаменитый дрезденский «Блудный сын», имеющий несомненное портретное сходство с Рембрандтом и сидящий спиной к зрителю, оборачивается к нам и, весело смеясь, протягивает кубок с вином, будто приглашая немедленно разделить его торжество. На столе таверны — жареный павлин, символ безудержной роскоши, а на коленях библейского персонажа (не будем забывать: это всё же не художник, а блудный сын, и что с ним произойдёт дальше, Рембрандт напишет потом) — блудница с лицом Саскии.

Эта картина на стыке жанровой и исторической живописи сослужит репутации Рембрандта скверную службу: его первые биографы будут опираться в том числе и на неё, живописуя Рембрандта как развратника, кутилу и мота, с удовольствием игнорируя тот факт, что «Блудный сын» совсем не обязательно имел биографическую подоплёку. Впрочем, даже если и так, то репутации Саскии ничего не угрожало: даже в такой разгульной атмосфере она сохраняет на лице строгое и серьёзное выражение.

Дела Рембрандта первые 5−6 лет брака шли хорошо, и у него появляется настоящая страсть к антиквариату. Бывая на аукционах, организуемых Хендриком ван Эйленбургом, он с удовольствием скупает редкие книги, экзотические предметы и обязательно — драгоценности и редкостные вещицы для Саскии. Ему доставляет большое наслаждение собственноручно украшать любимую, наряжать её в тончайшие вуали, дорогие ткани и крупные жемчуга.

Несколько раз Рембрандт изобразит свою Саскию в обличье Флоры — римской богини цветов и плодов. Очевидно, что она в восприятии мужа — олицетворение и его собственного жизненного расцвета, периода счастливого благодатного цветения, и он ждёт от неё не только радости, но и плодородия.

Однако первенец Рембрандта, названный в честь отца Саскии Ромбертусом, проживёт всего два месяца, погубленный опустошительной амстердамской чумой 1636-го года, а к 1640-му году, как свидетельствуют биографы, в церкви Зюйдеркерк неподалёку от их дома будет уже три принадлежащих семье небольших надгробия. Вслед за Ромбертусом умрут еще две их маленьких дочки — обеих в честь матери Рембрандта будут звать Корнелиями (Нельтген). Рембрандт словно заглаживал вину перед матерью за то, что не взял у неё благословения.

О том, как менялось лицо Саскии и как росло и мужало физиономическое мастерство её мужа, способного чем далее, тем точнее отражать тончайшие нюансы человеческих переживаний, говорит хотя бы этот лист набросков с портретом Саскии. Ведь не только отчаянную печаль женщины, теряющей одного за другим своих детей, читаем мы в её выражении — здесь также и смирение верующей души перед жестокой волей Творца, трансформирующее печаль в особую одухотворённость.

В 1639 году Рембрант сделает гравюру «Влюблённые и смерть». Смысл её — явно зловещий. Кавалер в берете с плюмажем (в таком Рембрандт нередко изображал себя на автопортретах) застыл у края могилы, а его дама с волосами, так напоминающими лёгкие кудри Саскии, протягивает цветок не возлюбленному (как когда-то Саския маргаритку Рембрандту), а смерти. Смерть традиционно изображённой в виде скелета и её жадно тянущаяся навстречу рука готова вот-вот забрать в могилу кого-нибудь еще. И так оно и случится.

В начале 1640-х Саския опять ждёт ребёнка, однако и муж, и её родственники догадываются, что она обречена — у Саскии чахотка. Рембрандт многократно гравирует её больной — по самому типу своего художественного сознания он не из тех, кто отворачивается от страшного, болезненного и печального. Скорее даже наоборот: Рембрандт — величайший художник Нового времени в том числе и потому, что одним из первых в истории искусства способен показывать жизнь не приукрашивая.

В согласии и любви Рембрандт и Саския нянчат полугодовалого золотоволосого Титуса, и точно так же вместе, в полном взаимопонимании в один из дней составляют завещание Саскии. Её наследство достанется Титусу и Рембрандту, однако в случае если Рембрандт надумает жениться повторно, права на распоряжение наследством перейдут к родственникам Саскии. Рембрандту не приходит в голову возражать: всё справедливо.

В 1640-м году в возрасте 29 лет Саския отошла в вечность. Хоронить её рядом с детьми в Зюйдеркерк Рембрандт не стал — тело жены он отвёз в Аудекерк. Там в ризнице они когда-то заключили союз и там до сих пор трудился свояк Рембрандта — Корнелиус Сильвий. Что ж, пусть его благочестивые молитвы облегчат её участь хотя бы на том свете — раз уж не сумели на этом.

Вернувшись в опустевший дом (за который Саския немало ругала — три года назад, чтобы купить его, Рембрандт влез в долги), художник снял со стены портрет почти десятилетней давности и неожиданно принялся переделывать его. Написанный в самом начале брака, он изображал Саскию в красной шляпе, строго в профиль. Сохранилась копия этого первоначального варианта, сделанная Говертом Флинком, по которой специалисты установили, что изначально портрет выглядел иначе.

Рубашка и верхнее платье жены художника была едва намечены и не декорированы такой обильной отделкой, алую шляпу ранее не украшало перо, а плечи Саскии — меховая накидка. Картина отличалась большей простотой и безыскусностью. Теперь же Рембрандт превратил любимую в ренессансную принцессу, окутал в меха и бархат, навесил дорогие украшения и вместе с тем — как будто лишил чего-то важного. В отличие от других портретов, Саския здесь кажется хоть и необычайно красивой, однако холодной и отчуждённой. «Возникает впечатление, — пишет Саймон Шама, — словно Саския, склонившись под тяжестью жемчужных ожерелий, превратилась в сияющую драгоценность и навеки скрылась вместе с другими сокровищами в „кунтскамере“ свеого мужа».

Видимо, так Рембрандт попрощался с женой и отдал ей, по своему разумению, последнюю дань.

Гертье Диркс

Женщина в северноголландском наряде (Гертье Диркс?) Рембрандт Харменс ван Рейн Рисунки и иллюстрации, 1636

«Ее лицо? Его невозможно найти в произведениях Рембрандта. Нам она знакома лишь со спины. На одном рисунке она стоит на пороге дома, разговаривая с прохожим на улице, одетая в традиционный костюм крестьянок северных провинций. Ее портрет, написанный Рембрандтом, исчез…» (Поль Декарг. «Рембрандт»)

О существовании Гертье Диркс и о том, что ожидало её в отношениях с Рембрандтом, многие из тех, кто восхищен гением художника, предпочли бы забыть. Будто бы и не было никакой соблазнительной няньки маленького Титуса, ради которой Рембрандт сначала скоропостижно предал память Саскии, а потом — еще более жестоко и бесчестно предал саму Гертье.

Но она была, неопровержимо существовала в жизни Рембрандта — и никуда от этого факта не деться.

Когда умерла Саския, Титусу было девять месяцев. Его отец, хотя и боготворил малыша, всё же не мог уделять ему достаточно внимания, проводя львиную долю времени в мастерской. Крупные заказчики начали обходить Рембрандта стороной, смущённые все возрастающим натурализмом его портретов, а Рембрандт упорно и фанатично пытался найти свою новую манеру и с головой погрузился в работу.

Ребёнку было срочно необходимо внимание и опека — так в доме Рембрандта появилась молодая вдова трубача по имени Гертье Диркс. И очень скоро няня всецело завладела вниманием не только девятимесячного мальчика, но и его отца. Гертье разделила с Рембрандтом постель, художник кругом появлялся с ней и, казалось, не собирался скрывать от людских глаз эту греховную связь, своё эротическое утешение. Он даже подарил ей некоторые украшения Саскии!

Трудно сказать, что это было, — любовная горячка, закрывающая глаза на неэтичность подобных подарков, или же прагматичное желание таким образом избавиться от памяти умершей жены, продолжающей ранить и причинять боль, но Рембрандту еще не раз предстоит об этом своём поступке пожалеть.

Пока же он, по-видимому, наслаждается страстью — в его гравюрах именно во время связи с Гертье настойчиво возникает эротическая тема («Любовная пара и спящий пастух», «Монах в поле», «Французская постель»). Нужно сказать, что в богатом собрании гравюр, которые Рембрандт всё время покупал и коллекционировал, имелись классические экземпляры эротики — серия «Сладострастие» Агостино Карраччи или «Любовные позы» Маркантонио Раймонди и Джулио Романо, иллюстрирующие сонеты Пьетро Аретино. Но эротические гравюры Рембрандта не заигрывают с мифологией, подобно работам предшественников, — они, как формулирует Саймон Шама, изображают «тяжеловесную неуклюжесть животного акта». Рембрандт словно не желает искусственно облагораживать эту нынешнюю сторону своего бытия: это просто постель, просто соитие, и никаких сантиментов.

Спустя несколько лет после начала романа с Рембрандтом Гертье явилась к нотариусу — заверить своё завещание. В нём женщина указывала, что все драгоценности, подаренные ей Рембрандтом, и свой портрет, который он написал (вероятно, не сохранился), после её смерти должны перейти в собственность Титуса.

Её поступок биографы художника трактуют по-разному. Поль Декарг считает, что Гертье по-матерински привязалась к Титусу и таким образом пыталась прочнее войти в семью — Рембранд, продолжая спать с нею, жениться явно не собирался: помня о завещании Саскии, он сейчас находился не в том финансовом положении, чтобы от него отказываться. А вот Саймон Шама полагает, на этот шаг Гертье вынудил сам Рембрандт, которого заело запоздалое раскаяние, что из рук Титуса навсегда уйдут драгоценности его матери, которые по справедливости должны бы достаться ему, а не любовнице его отца. К тому же известно, что к концу 1640-х годов в доме Рембранда появилась юная экономка Хендрикье Стоффельс, и художник, изрядно охладевший к Гертье, перенаправил всё своё внимание на 23-летнюю прелестницу.

Он собирался расстаться с Гертье мирно, предложив ей ежегодное содержание в 160 гульденов (всё подкреплялось официальным договором), и она поначалу даже согласилась. Но, съехав от Рембрандта и оказавшись в пугающем одиночестве, уязвлённая обидой женщина передумает. Сначала она назло любовнику отправится закладывать драгоценности Саскии, а потом — и вовсе подаст на художника в суд.

В суде, на первые заседания которого Рембрандт покорно являлся, Гертье заявляла, что он «во всеуслышание обещал жениться на ней и подарил кольцо и что, более того, он неоднократно спал с нею, и потому она настаивает, чтобы ответчик либо женился на ней, либо назначил ей денежное содержание». Но ведь Гертье же подписывала бумаги, где соглашалась на содержание в 160 гульденов? Нет, теперь она хочет большего! Суд постановил увеличить её содержание до 200 гульденов. Этого тоже оказалось недостаточно.

И тогда Рембрандт, чьей репутации был нанесен серьёзный ущерб, задумал недоброе. Подговорив свидетелей, он сумел доказать недееспособность Гертье Диркс (она, якобы, повредилась в уме и к тому же ударилась в распутство) и упёк её в «исправительный дом для женщин» Спинхёйс — были в Голландии и такие заведения. Там в атмосфере аскетичной суровости (чтобы не сказать жестокости) блудниц и бродяжек перевоспитывали путём нелёгкой работы и ограничений в еде и свободе. Это была, по сути, почти что тюрьма: в тусклые стены въелся невытравляемый запах щелока и варёного гороха, натруженные пальцы обитательниц к концу дня нестерпимого ныли от многочасовой работы за прялкой, а их души и уши годами не воспринимали ничего, помимо нудных «исправительных» проповедей.

Гертье выйдет оттуда через 5 лет (хотя Рембрандт хотел заточить ей в Спинхёйсе на все 11) совершенно больным человеком. В середине 1650-х она умрёт, не успев порадоваться тому, как судьба наказала её обидчика — Рембрандт растерял почти всех влиятельных заказчиков и полностью разорился.

Но действительно ли мы и не подозреваем, как выглядела Гертье Диркс, или же все-таки откуда-то интуитивно знаем?

В середине ХХ века сцециалист Эрмитажа Юрий Кузнецов решил подвергнуть «Данаю» Рембрандта рентгенографическому исследованию. Картина, знаменитая своей всепоглощающей чувственностью и эротизмом на грани фола, вызывала немало вопросов. Рембрандт писал её примерно в третий год своего брака с Саскией, а на левой руке Данаи красовалось обручальное кольцо. Резонно предположить, что моделью для этого призывно распростёртого тела была супруга художника, но отчего её чеканные черты совсем не похожи на полное и немного расплывчатое лицо Саскии, так хорошо знакомое нам по портретам Рембрандта?

«Аппарат высветил лицо Данаи, и в ее чертах вдруг проступила сама Саския, — повествует Валентин Пикуль в исторической миниатюре „Под золотым дождем“. — Неужели? Неужели опять она? Да, в лучах рентгена возникла прежняя Саския — мало похожая на ту женщину, которую мы привыкли видеть в эрмитажной „Данае“. Рентген продолжал фиксировать сокрытое ранее:

— В первом варианте картины Даная имела прическу, какую мы видим и на портрете Саскии из Дрезденской галереи. А вот и ожерелье на шее, тоже известное по портретам Саскии! Под рентгеном выявилось, что Даная-Саския раньше смотрела не прямо перед собой, а именно вверх — на золотой дождь.

Аппарат переместил свои лучи на ее руку:

— Положение руки совсем другое! В первоначальном варианте Даная держит руку ладонью вниз — жест прощания, а в картине уже исправленной ладонь обращена кверху — призывно… Наконец, рентген определил важную деталь: раньше бедра Данаи были стыдливо прикрыты покрывалом, и это было понятно, ибо художник оберегал сокровенность своей Саскии.

— Когда же он „сорвал“ с нее покрывало?

— Когда разделил одиночество с Гертье Диркс, тогда же изменил и черты лица Данаи, более близкие к типу лица той же Гертье… Амур рыдает, оплакивая счастливое прошлое!»

Хендрикье Стоффельс

Портрет Хендрикье Стоффельс Рембрандт Харменс ван Рейн 1656

Она была черноглазая, миниатюрная и, несмотря на некоторую (впрочем, неизменно привлекавшую Рембрандта) полноту, по-своему грациозная. И еще она была почти вдвое моложе знаменитого на всю Голландию художника, «амстердамского Апеллеса», к которому пришла наниматься в экономки.

Другая женщина, Гертье, никак не могла решить, кто она в этом доме — тоже служанка или всё-таки хозяйка. И между нею и Рембрандтом то и дело вспыхивали скандалы — то ужин не был вовремя подан, то простыни не вытрушены, да мало ли какие придирки еще можно придумать, когда страсть поутихла, не сумев смениться дружбой?

Но маленькая Стоффельс не испугалась. Она была дочкой сержанта, все её братья служили солдатами, а сёстры были замужем за военными. Хендрикье тоже была «стойкий оловянный солдатик». Когда потребовалось явиться в суд и засвидетельствовать, что Гертье Диркс добровольно согласилась на отступные в 160 гульденов, Хендрикье спокойно сделала это.

«Хендрикье, скромная и простая служанка, — сообщает биограф художника Мелисса Рикетс, — превратилась в любимицу Рембрандта, который начал использовать её в качестве модели для своих рисунков и некоторых картин, например для картины „Женщина в постели“. Эти картины говорят о том, что Рембрандт не мог не испытывать к Хендрикье сексуального влечения, так нравилось ему воссоздавать детали её юного тела. Рембрандт никогда не скрывал от Хендрикье своих отношений с Гертье, равно как и Хендрикье никогда не надоедала ему, в отличие от последней, постоянно выяснявшей отношения».

После изгнания Гертье Хендрикье Стоффельс заняла место хозяйки дома, став доброй мачехой для подрастающего Титуса и верной и любящей спутницей для его отца. В сложившихся обстоятельствах молодую женщину трудно обвинить в корысти: она не могла не понимать, во-первых, что художник стоит на грани разорения (позднее они вместе переживут тяжёлые процедуры описи имущества и банкротства), а во-вторых, что Рембрандт, связанный завещанием Саскии, никогда не женится на ней, как бы ни любил.

И это были еще далеко не все испытания, выпавшие на долю Хендрикье.

В 1654-м году Рембрандт начал картину с самой, как считают, прекрасной обнажённой во всём его творчестве. Библейская Вирсавия, жена Урии хеттеянина, сидит в купальне, держа в руках письмо своего любовника — царя Давида. Отринув всю предыдущую традицию (включая даже Рубенса), изображавшую Вирсавию кокеткой, Рембрандт здесь выставляет её страдалицей. Она знает, что беременна, а её муж-военный уже несколько месяцев не был дома — и значит, совсем скоро факт грехопадения Вирсавии будет позорно изобличён.

Хендрикье Стоффельс не только подарила Вирсавии плавные очертания своего тела, но и в общих чертах повторила её поступок и её историю.

Она долгое время старалась не замечать, как шепчутся у неё за спиной, называя подстилкой и падшей женщиной за то, что живёт в невенчанном браке с художником. Но именно к 1654-му году дело приняло более серьёзный оборот. В начале года Хендрикье забеременела, а в июле, когда её живот стал отчетливо обрисовываться под платьем, Хендрикье и Рембрандт по отдельности получили повестки — обоим надлежало явиться на заседание церковного суда.

Основная претензия к Рембрандту заключалась в том, что он давно не посещает службу в реформатской церкви. Его пожурили, напомнив про неизбежный Господень суд, и с миром отпустили. Но положение Хендрикье было куда серьёзнее. Её дергали повестками еще и еще. Она являлась, с растущим под сердцем ребёнком, свидетельствовать против себя — за то, что «живёт в грехе с художником Рембрандтом». Святоши честили её на все лады, живописали всю глубину её падения и позора и в конце концов официально запретили Хендрикье принимать причастие в кальвинистской церкви. Отлучение должно было продлиться до тех пор, пока грешница не раскается и не прекратит беззаконных отношений с Рембрандтом.

В октябре 1654 года стойкая и мужественная в своём чувстве к художнику Хендрикье благополучно родила дочь. Рембрандт не мудрствовал над именем. Он и третью свою девочку назвал Корнелией. И, в отличие от двух малышек Саскии, не перешагнувших рубеж одного года, эта дочка Рембрандта выживет. По крайней мере, о ней известно, что в 1670-м году она выйдет замуж, а своих сыновей назовёт Рембрандт и Хендрик.

Хендрикье Стоффельс умрёт в 1663-м году в возрасте 38 лет, безраздельно посвятив 15 лет своей жизни Рембрандту. Что ж, художнику было суждено похоронить и её — вспомним об этом, вглядываясь в лицо много повидавшего невесёлого старца на его поздних автопортретах.