«Великий Исход»: болезни, голод и прочие тяготы

«Великий Исход» беженцев из западных регионов Российской империи в начальный период Первой мировой войны приобрёл черты и масштабы гуманитарной катастрофы. Она проявлялась в огромных организационных проблемах, транспортном коллапсе и высокой смертности среди беженцев. Но перечень бед бегущих от войны людей на этим далеко не исчерпывался. Список дополнялся голодом и межнациональными конфликтами — в первую очередь, антисемитизмом.

Голод

Единых установленных норм дневного рациона беженцев, выдававшихся на питательных пунктах, не существовало. Однако составить представление о них мы можем по сведениям о беженском пайке на местах — например, в Омске. Прибыв в город, беженец прямо на вокзале регистрировался чиновниками Омского комитета по оказанию помощи беженцам и получал обед, состоявший из горячего (супа, сваренного на ½ фунта мяса), фунта белого и фунта чёрного хлеба, двух кусков сахара и ½ золотника чая. Следует подчеркнуть, что беженцы, следующие далее в Новониколаевск (ныне Новосибирск), были лишены возможности питаться в дороге ввиду отсутствия питательных пунктов между двумя городами. Поэтому омский паёк считался усиленным и даже шёл впрок.

Между тем был ли подобный рацион сытным на деле? По сравнению с «блокадной» ленинградской пайкой времён Великой Отечественной войны — безусловно, хотя такое сравнение будет некорректным. Однако даже «усиленная» омская суточная норма продуктов заметно уступала по размерам провиантскому довольствию нижних чинов действующей армии.

По имеющимся в научной литературе сведениям, на питательных пунктах Всероссийского союза городов по путям следования войск, раненых и беженцев было накормлено 8,6 млн беженцев. Иногда случались курьёзы. Например, на Бологовском пункте Управления по устройству беженцев Северо-Западного фронта беженцы из числа евреев предпочитали голодать, нежели есть трефную пищу.

Национальный вопрос

Насущной проблемой являлись проявления межнациональной розни между автохтонным населением Польши и Прибалтики и евреями. Даже локальные проявления этого конфликта порой приобретали сильный резонанс, усугубляя положение беженцев и препятствуя организации помощи им.

Часто дело ограничивалось вспышками бытового антисемитизма. Например, когда 14 октября 1914 года еврейскому населению Гродзиска Блонского уезда Варшавской губернии было приказано покинуть город в течение трёх часов, поляки, по словам очевидцев, провожали их криками: «До Бейлиса!», «До Вислы!», «До Палестины!»

Из Скерневиц в начале мобилизации пропала разменная монета, которую забрали с собой запасные. Предвидя негодование горожан-поляков, раввин во избежание столкновений предписал евреям закрыть торговые лавки и не покидать жилищ, проводя время за молитвой и постом. Среди поляков незамедлительно распространился слух о том, что евреи молятся за немцев. В итоге одновременно со стычками с противником на подступах к Скерневицам в самом городе начались грабежи и аресты. Солдатами были задержаны даже несколько мальчиков по обвинению в подаче войскам противника в день солнечного затмения сигналов с ветвей грушевых деревьев. Ситуация потребовала вмешательства варшавского губернатора, и дети были освобождены. Неудивительно, что попытка сформировать единый обывательский комитет взаимопомощи в Скерневицах провалилась.

Ситуация в Прибалтике обстояла не менее остро. В Митаве толпой латышей был искалечен еврей, шедший на рынок за молоком. При выселении из Тукума Курляндской губернии латыши обвиняли евреев в шпионаже, и подозреваемый из числа последних был задержан и избит. В Кандаве латыши в восемь раз (с 3 до 24 рублей) завысили стоимость проезда до железнодорожной станции для евреев. Вынужденные покинуть город в течение суток, те соглашались на эти разорительные условия и терпели насмешки и издевательства.

Конфликт достиг своего апогея весной 1915 года. В ночь на 28 апреля вставший на отдых в деревне Кужи близ Шавлей 151-й пехотный Пятигорский полк был атакован немецкими частями. Они подожгли дом, в котором расположился на ночлег командир полка полковник Данилов. Тот был убит; кроме того, было потеряно полковое знамя. Виновными в измене объявили проживавших в Кужах евреев, будто бы спрятавших немецких солдат в подвалах собственных домов. Инцидент был растиражирован в прессе и приобрёл резонанс. Между тем, большинство населения местечка составляли литовцы, а еврейских семейств насчитывалось лишь несколько — Каплан, Кибальт, Левин и Шмильтон. Да и те на момент боя отсутствовали в Кужах, прячась от возможного артиллерийского обстрела в заранее подготовленных земляных укрытиях за деревней. В итоге стычка местного значения, вызванная ненадлежащим боевым охранением позиций полка, стала поводом к наиболее массовому выселению евреев из Ковенской и Курляндской губерний в апреле-мае 1915 года.

Евреи, со своей стороны, также не оставались в долгу. Протестуя против «травли евреев поляками», они угрожали ростом сионистских настроений в обществе. Еврейская пресса сообщала о погромах и убийствах, чинимых поляками в регионах «Исхода». Рознь между оказавшимися под угрозой этническими группами лишь разрасталась вширь и вглубь. В итоге, например, в многонациональном Вильно было создано и параллельно функционировало несколько самостоятельных комитетов помощи жертвам войны — польский, еврейский, литовский, белорусский и старообрядческий.

Болезни

Ещё одной острой проблемой было распространение среди беженцев венерических заболеваний. Как писал земский врач-ветеран Дмитрий Жбанков, «голодные беженки вынуждены заниматься развратом за кусок хлеба». И этим пользовались далеко не только солдаты русской армии. В тылу владельцы публичных домов зачастую превращали беззащитных беженок в проституток. Как следствие, в одной лишь Киевской губернии количество случаев заражения венерическими инфекциями, которые лечили в госпиталях, за 1915 год выросло более чем в десять раз. Проблема требовала скорейшего разрешения, однако армейское командование, напротив, использовало её в качестве одного из оправданий депортаций евреев. Начиная с августа 1914 года в распространении сифилиса обвинялись как беженки, так и врачи-евреи. В представлении начальника штаба Верховного главнокомандования генерала Н. Н. Янушкевича, Германия посредством них вела ни много ни мало биологическую войну, нанося урон русскому офицерскому корпусу.

Кстати, похожая проблема в те же годы стояла перед главнокомандующим армией и флотом нейтрального Королевства Нидерландов К. Снейдерсом после размещения на территории его страны сотен тысяч бельгийских беженцев. Офицерам голландской армии было приказано пресекать контакты подчинённых с проститутками из числа беженок, а министр внутренних дел даже пошёл на их изоляцию в специально отведённых бараках лагеря беженцев в городе Нунспит.

Накал антисемитизма подчас становился причиной противодействия оказанию медицинской помощи беженцам на местах. Например, новгородский губернатор запретил проживание в городе сёстрам милосердия и врачам иудейского вероисповедания, командированным туда Всероссийским союзом городов. Евреев-военврачей, санитаров, фельдшеров увольняли с должностей в действующих армиях Северного и Юго-Западного фронтов, а также в Киевском и Одесском военных округах. В последнем ничто, однако, не помешало откомандировать 15 студентов-медиков из числа евреев в строевые роты.

В целом, число инфекционных заболеваний резко возросло на протяжении 1915–1916 годов, демонстрируя прямую связь с периодами наибольшего потока беженцев. В октябре 1915 года один из земских врачей подчеркнул в своём докладе и другую зависимость:

«Кроме разных инфекционных болезней, вплоть до холеры, жертвами которых падают беженцы, важное место занимают здесь заболевания от недостаточного питания».

Последнее также заслуживает внимания в череде иных тягот «Великого Исхода».

Истоки бед

Можно перечислить множество причин проблем, сопровождавших вынужденные переселения до их спада к 1916 году. В первую очередь их обусловила несогласованность действий государственных и общественных организаций. Эпидемическая угроза, нависшая над глубоким тылом, отражала положение дел с медицинской помощью в России. Ещё в 1908 году на высочайшем уровне признавалось: «Каждый русский имеет вдвое более шансов умереть, чем любой англичанин или датчанин». Однако учреждение Главного управления государственного здравоохранения состоялось лишь 31 августа 1916 года.

Спорадичность мер Татьянинского комитета по учёту беженцев была очевидна даже для его председателя А. Б. Нейдгарта:

«…Комитет не берёт на себя задачи регистрации в широком смысле. <…> Татьянинские комитеты, опирающиеся на местные административные учреждения, совершенно не располагают достаточными силами на местах для производства сколько-нибудь сложных статистических работ».

Совершивший в конце 1915 года поездку по территории внутренних губерний Российской империи, американский историк Томас Уитмор в своем отчёте Комитету великой княжны Татьяны Николаевны отмечал почти повсеместные антисанитарные условия жизни беженцев, провоцирующие распространение инфекционных заболеваний. Между тем государственного вмешательства в решение этого вопроса на должном уровне не происходило. Так, до 1 января 1916 года по инициативе Всероссийских земского и городского союзов в городах было открыто всего лишь 2020 коек для больных беженцев. В Центральной Азии жизнь и здоровье порядка 80 тысяч беженцев зависели от менее чем ста врачей и фельдшеров, и это в условиях распространения сыпного тифа и натуральной оспы!

Вспышка межнациональной напряжённости в беженской среде и обществе в целом в свою очередь явились закономерным следствием многолетнего проведения политики антисемитизма, подогреваемой Ставкой шпиономании и борьбы с «немецким засильем».

В 1916 году «Великий Исход» в основном завершился. На центральную и местную власть легла колоссальная ответственность за судьбы переселенцев во внутренних губерниях. Несколько миллионов человек, лишившихся всего, нуждались в помощи небывалых масштабов, притом в кратчайшие сроки. Каждому беженцу и депортированному подданному Российской империи предстояло начинать новую жизнь на новом месте.