«Великий Исход»: как жители западных регионов Российской империи бежали от Первой мировой

Сегодня мы можем практически в прямом эфире наблюдать, как сотни тысяч людей бегут от войны. Но мало кто помнит, что такие же вереницы изгнанников, начиная с 1914 года, брели по землям Российской империи, соединяясь в людские реки. Одна из столичных газет военной поры окрестила это явление «Великим Исходом». Несколько миллионов беженцев из западных окраин – такой была изнанка Великой войны.

Организация, а точнее её отсутствие

История беженства в годы Первой мировой войны условно делится на несколько этапов. В ходе первого из них, завершившегося весной 1915 года, вынужденные переселения носили преимущественно стихийный характер и ограничивались западным порубежьем.

Кризис на фронте и последующее «Великое Отступление» в течение всего лета и осени сопровождались гораздо более массовыми депортациями. 2 марта следующего, 1916 года были утверждены министром внутренних дел А. Н. Хвостовым и опубликованы «Руководящие положения по устройству беженцев». Они закрепили опыт организации вынужденных переселений и оказания помощи их участникам. Статья 15 данного документа гласила:

«Нуждающимся беженцам оказываются, сообразно местным обстоятельствам и имеющейся потребности, следующие виды помощи: 1) бесплатная, за казённый счёт, перевозка по железным дорогам и водным путям…».

В действительности же начиная с осени 1914 года вопросы транспортировки выдворяемых не слишком заботили местные власти.

Например, 14 октября 1914 года еврейскому населению гмины Гродзиск было приказано покинуть город в течение трёх часов без указания пункта назначения и маршрутов следования. Евреи (всего порядка 4000 человек) брали детей, некоторый запас пищи и выходили на шоссе по направлению к Варшаве. Эта дорога проходила через соседнюю гмину Блоне, однако тамошний бургомистр пригрозил утопить беженцев и закрыл её. Группа была вынуждена двигаться по затопленным лугам. Среди них были 110-летняя старуха и слепой старик, ведомый внучкой.

Дополнительной иллюстрацией к творившемуся тогда безумию могут служить следующие факты. В мае 1915 года приказ по XVIII армейскому корпусу предписывал «гнать евреев в сторону неприятеля», а осенью того же года градоначальником Слуцка было строго запрещено передвижение евреев по дорогам, ведущим на запад.

Железнодорожный паралич

В Могилёве, где на тот момент находилась Ставка, были выгружены несколько эшелонов беженцев-евреев в количестве до 6000 человек. Им надлежало следовать на левый берег Днепра. Военное командование не допускало их пребывания в городской черте. Для дальнейшей эвакуации было собрано множество крестьянских подвод. Однако они в течение двух следующих дней бесцельно простаивали на улицах и площадях города. Евреи же слонялись по городу и не спешили приступать к погрузке. Вице-губернатор сумел начать её лишь серьёзным ужесточением условий отправки, дав беженцам на сборы не более трёх часов. Вскоре ряд подвод уже следовал через мост в заднепровское предместье Могилёва, Луполово. При этом в городе остались заложники из числа евреев, позднее ходатайствовавшие о своём освобождении.

Неимущим беженцам действительно полагался бесплатный проезд по железной дороге по проходным свидетельствам, но сами они порой стоили денег выдворяемым. В Новой Александрии Люблинской губернии, например, за получение документа взимали по 30–50 копеек.

Весной 1915 года ряд военных неудач действующей армии на Юго-Западном фронте вынудил её к отходу из западных губерний. Вкупе с эвакуацией их населения «Великое отступление» резко затруднило работу транспортной сети. В декабре 1915 года начальник штаба Ставки генерал М. В. Алексеев признавал:

«Производившееся в августе и сентябре выселение мирного населения и последовавшая затем перевозка его вглубь империи совершенно расстроила железнодорожный транспорт…».

Сеть коммуникаций действительно функционировала на пределе возможностей. В ней возникали тромбы из составов с беженцами, порой приобретавшие черты локальной гуманитарной катастрофы. Например, в сентябре 1915 года в районе станции Речица скопилось порядка 58 поездов с 64 тысячами пассажиров-беженцев. Для их пропитания в экстренном порядке требовалось выпечь не менее 3150 пудов хлеба. У властей Речицы, уже едва обеспечивающих проживание нескольких тысяч переселенцев, не было даже теоретической возможности для этого. Северо-западнее, в привокзальных районах от Бобруйска до Минска, более 75 тысячам человек переставали выдавать продовольствие. Беженцы питались полусырым картофелем. Как следствие, к концу года только на станции Минск было погребено 1893 беженца.

Бытописатель беженства в годы Первой мировой войны Е. Шведер передавал в своих рассказах чувство безнадёжности пассажиров одного из сотен подобных эшелонов:

«Длинный ряд товарных вагонов отвезли на запасный путь и, казалось, забыли о них. Паровоз уехал, сопровождающие поезд кондуктора ушли, а люди из вагонов разбрелись по откосу <…> и с тоскливою покорностью ждут, когда, наконец, о них вспомнят».

Сплошная чёрная полоса

Тяжёлым испытанием для переселенцев оказывались потери в пути родственников, близких людей. Наиболее незащищённой категорией вынужденных переселенцев оказывались дети. Отстав в дороге от своих семей либо лишившись умерших родных, они оказывались в специально учреждаемых приютах. В заполняемых их сотрудниками анкетах на подопечных малоправдоподобные сведения о родителях (например, «отец в Америке») соседствуют с куда более распространёнными «отец на войне, мать умерла».

Порой дети оказывались там и при живых родных. Восьмилетняя дочь гродненских крестьян-беженцев Вера Савчук трагически пострадала в пути, лишившись правой руки. Её мать 14 февраля 1916 года ходатайствовала в Центральный обывательский комитет губерний Царства Польского о приёме девочки в приют, решившись на расставание навсегда ради шанса выжить для дочери. О родных девятилетнего беженца из Риги Игнатия Дикаса, умершего от менингита в больнице св. Владимира села Богородское Московского уезда, узнать вовсе ничего не успели…

Весьма острой в беженской среде была проблема здравоохранения. На втором году войны число беженцев и военнопленных в России дошло до 6 млн. Вместе с ними по стране распространились эпидемические заболевания. Они были зарегистрированы в 39 губерниях: брюшной тиф в 107 местах, сыпной — в 43-х и возвратный — в 25-ти.

По словам очевидца событий — вероятно, жителя Поневежа Ковенской губернии,

«при выселении начальство проявило крайний формализм. Ни тени сочувствия к больным, старикам, женщинам и детям. Выселяли приюты и богадельни. Слепые, калеки, старики с трясущимися руками, старухи с котомками, все вталкивались в вагоны, битком набитые людьми и вещами. Больных уложили на открытые товарные платформы».

Смертность среди выселяемых в столь суровых условиях следования оказывалась неизбежно высокой. Скончавшихся беженцев с лета 1915 года было разрешено хоронить в братских могилах в соответствии с правилами, установленными для войск. Однако и эта необходимая с точки зрения этики и санитарии мера соблюдалась не всегда. На подъездах к Гомелю с делавших остановку составов трупы умерших от холеры выбрасывались по ночам на полосу отчуждения. А на следующий день власти вновь размещали эти тела по вагонам с беженцами, тем самым выполняя приказ хоронить скончавшихся в пути только в местечке Новобелица за Гомелем. Руководству Всероссийских Земского и Городского союзов поступали сообщения о необходимости устройства погребальных костров, организации новых кладбищ и помещений для карантина в окрестностях Гомеля.

Это далеко не все тяготы, постигшие беженцев Первой мировой в пути и на местах. Тяжёлый рассказ о них будет продолжен в следующих публикациях.

Продолжение: «Великий Исход»: болезни, голод и прочие тяготы.