Второй год восстания Хмельницкого: тревожный мир

Выигранная кампания 1649 года принесла Хмельницкому и его государству неожиданно мало результатов. Война закончилась, гетман во главе казаков возвращался в теперь уже своё государство, где он стал почти самовластным правителем. Но радости не было, и повода для оптимизма тоже. Гетман потратил целый год на формирование антипольской коалиции, но в решающий момент оказался только с крымцами на своей стороне. Очень удачно провёл кампанию 1649 года — но смог добиться сравнительно малого. Триумф, которого можно было ожидать после столь решительной победы как Зборовская, не состоялся. Впереди было очень много проблем, которые предстояло решать.

Расплачиваться за компромисс казакам предстояло немедленно. Союзники-татары, нимало не стесняясь, пополняли ясырь тысячами местных жителей, многих мужчин убивали просто так, забавы ради. Полки Даниила Нечая и Мартына Небабы шли вместе с ордой, чтобы при случае урезонивать зарвавшихся татар. Как они собирались это делать, не понимал никто — Ислам-Герай был в своём праве.

Пустели целые районы Волыни и Подолья, были разграблены окрестности Острога, Заслава, Сатанова, Бара, Меджибожа, Ямполя и многих других городов. Народу такое разорение нравиться не могло, и авторитет Хмельницкого начал быстро падать. Теперь про всесильного гетмана сочиняли совсем не хвалебные песни:

«Бодай того Хмельницького

Первая куля не минула,

А другая устрелила,

У серденько уцілила!»

Где найти союзников?

Разозлённый бессилием что-либо изменить в свою пользу, Хмель печалился, искал виноватых и нашёл их, например, в лице московского царя — послу Алексея Михайловича он выговаривал, что если бы царь «учинил им вспоможенье по их челобитью ратными людьми, так бы де белорусцы в полон поиманы от татар не были». В письмах трансильванским владыкам Дьёрдю и Сигизмунду Ракоци он называл Зборовский договор «обманом, а не миром». Доселе у казацкого вождя на поле боя всё получалось гораздо лучше, чем на дипломатическом фронте. Проведя переговоры едва ли не со всеми соседями, Хмельницкий добился лишь благожелательного нейтралитета единоверного русского царя — не так уж много, учитывая изначально неплохие отношения с Москвой и православным клиром. Долгие переговоры с трансильванцами, османами и поддержка на выборах Яна Казимира пока никаких выгод не дали.

В надежде на помощь гетман благосклонно принимал посланцев от русских порубежных воевод — те жаловались, что татары мешают жить не только полякам, но и им, совершая набеги. Хмель обещал компенсации и уверял, что хан спит и видит как бы напасть на Москву, и только уговоры самого Богдана не дают набегу состояться. Вместе с тем казацкий вождь негодовал, не видя активных действий со стороны восточного соседа — послов от царя и воевод он (возможно, небезосновательно) считал шпионами, зондирующими обстановку. Раздражение гетмана иногда не удавалось скрыть. Так, 6 сентября в Чигирин прибыли посланцы путивльских воевод В. Бурый и М. Антонов. Помимо прочего, они жаловались на то, что казаки самовольно застолбили часть порубежной русской территории и там «землю пашут и пасеками стоят и всякими угодьи владеют». Справедливость этих претензий Хмельницкий понимал, поэтому сначала возражать не стал и отправил полковнику Небабе универсал не чинить беды россиянам и карать виноватых. Однако потом гетман сорвался и сделал заявление, которое могло стоить казакам добрых отношений с Москвой. Через послов он передал царю, что собирается пойти «войною тотчас на твое государево Московское государство».

Хмельницкому повезло — никаких санкций за такое непочтение к самодержцу не последовало. Возможно, в Москве понимали, что у гетмана, не получающего помощи второй год, имеются причины бушевать, и закрыли глаза на непочтительность. В поход на Москву казаки, разумеется, не отправились, хотя послов Хмель прогнал «нечестьем» (видимо, нарушив этикет). Впрочем, следующего посла путивльских воевод Луку Лекора гетман принял с привычной вежливостью и заверениями в православном братстве и мире.

С трансильванцами, чьё посольство приехало в Чигирин 6–8 сентября, как обычно, строили грандиозные планы совместных атак на Польшу. Гетман заявил, что с Речью Посполитой у него теперь мир, но уверял, что это ненадолго, и поляки обязательно его нарушат.

С Крымом было, как ни странно, сложнее, чем с другими. Говоря, что хан собирается напасть на Россию и зовёт казаков с собой, Хмель нисколько не врал — Ислам-Герай действительно собирался в поход на Москву. Впрочем, что именно требовал от гетмана хан, толком неясно: то ли полноценного участия в походе, то ли просто нейтралитета. Сам Хмельницкий был не прочь улучшить отношения с ханом, отправив войско на Северный Кавказ и принудив к покорности неких «горских черкас», сбросивших власть Бахчисарая. Для этого он был готов выделить до 3000 казаков.

Наконец, удалось договориться и с победителем Кричевского литовским польным гетманом Янушем Радзивиллом. Посольство Силуяна Мужиловского, отправленное к нему в конце осады Збаража, вернулось с согласием Радзивилла на мир, что было неудивительно — разгром казаков под Лоевом большого влияния на ход войны не оказал. Отказавшись от идеи наступать на Киев, Радзивилл не получил от лоевской победы никаких выгод.

«Без дальнейшей войны быть не может»

Куда сложнее Хмельницкому было договориться с собственными подданными. Компромиссный Зборовский договор для многих из них стал крахом всех чаяний, и гетман понимал это настолько чётко, что точных условий соглашения не знал практически никто, кроме старшины (так, были засекречены границы казацкого государства, и многие казаки продолжали думать, что оно простирается до самого Бара и Новоконстантинова).

Наиболее серьёзной проблемой оказалось ограничение казацкого реестра сорока тысячами. В державе Хмельницкого теперь жило около полутора миллионов человек, среди которых — многие десятки тысяч мужчин, уже успевших подержать в руках оружие, омочить его в крови и почувствовать себя хозяевами своей судьбы. Теперь большинству из них надлежало вернуться в своё прежнее, зачастую жалкое состояние — подчиняться пану или управляющему имением, вновь стать крепостным. Если раньше реестр сокращало ненавистное польское правительство, то сейчас за борт казацкой жизни людей выбрасывал сам гетман — надежда и опора. Это могло быть расценено как предательство.

Ситуация усугублялась экономическим кризисом. Из-за летней кампании на сев не хватило рабочих рук, часть пахотной земли осталась незасеянной, да и год выдался неурожайным — уже в ноябре казаки и мещане жаловались послам русского царя, что «ныне помирают они голодною смертью…»

Видя, что происходит, гетман решил не торопиться с определением нового реестра, хотя из Польши торопили, прося, чтобы всё было сделано до того, как начнёт работу сейм. Наконец, в середине октября Хмель решил собрать старшинскую раду, чтобы определить, «кому в леистровых казакех быть, кому не быть». В то же время приходилось решать не менее сложную задачу: шляхту следовало вернуть в родные фольварки на Украине, где её никто не рад был видеть. Хмельницкий разослал универсалы, призывая, «чтобы поспольство во всех местах утихомиривалось», и объясняя, что это сделано «для утверждения наших прав и вольностей, а также для умиротворения нашей православной веры». Гетман пытался тянуть время, говоря, что сначала пусть сейм одобрит договор, а там видно будет. И всё же без кровопролития не обошлось — в ряде городов начались выступления мещан, которые, не дожидаясь никаких решений сейма, убивали шляхтичей. Адам Кисель с грустью отмечал, что плебс не собирается прекращать резню и отказывается расходиться. В Брацлавском воеводстве доведённая до отчаяния шляхта собралась на сеймик и вынесла вердикт (всего через полтора месяца после заключения мира):

«Без дальнейшей войны быть не может».

Кисель просил поскорее вернуть шляхту в её владения, утверждая, что она не только не будет мешать составлять реестр, но и станет в этом помощником, чтобы поскорее удалить из своих поместий самых буйных и тех, кто хочет стать казаками. Воевода был то ли сверхнаивен, то ли очень циничен — понять, что казаками захотят быть все, было довольно просто. 1 ноября в Корсуне наконец собралась рада, которая начала записывать казаков в реестр. Было решено «в казаки писать тех, которые служат старо и со всякую службу их будет».

Хмельницкий продолжал улаживать дела с поляками, а православная церковь не получала от его побед почти ничего. Есть данные, что уже в октябре гетман соглашался на то, чтобы киевский митрополит Сильвестр (Косов), который по Зборовскому договору должен был получить место в сенате, без этого как-нибудь обошёлся. Хмельницкий по-прежнему просил ликвидировать Брестскую унию и вернуть православным церквям ранее отнятое имущество, но если об этом не договорились на поле казацкой победы, сейчас подобное было невозможно.

В ноябре к Хмельницкому прибыло очередное посольство от крымского хана. Послы жаловались, что пока орда сражалась за гетмана под Зборовом, на татарские улусы ударили донские казаки. Далее хан просил отправить силы Хмельницкого против донцов — казаков против казаков! Гетман пока ответа не дал, но сурово выговорил за поведение донских казаков русским послам Неронову и Богданову, прибывшим 4 ноября. Послы оправдались стандартно — донцы сами себе хозяева, царя слушают плохо, и урезонить их нет никакой возможности. В итоге стороны решили не ссориться. 26 ноября, отпуская послов восвояси, Хмельницкий заявил, что никогда на Россию не пойдёт, а если казаки не смогут сопротивляться Речи Посполитой, то перейдут «со всем Войском Запорожским от проклятых ляхов царского величества сторону, под ево государеву высокую руку». Заодно гетман пообещал напасть на Турцию вместе с татарами, молдаванами, валахами и сербами.

Коррупция, недовольство и компромиссы

Отпустив татарских и русских посланников, Хмельницкий вплотную занялся реестром. Организовать его было нелегко ещё и потому, что некоторые отряды казаков до сих пор оставались за границами казацкого государства. Ещё в начале ноября польский король в письмах требовал у гетмана вывести контингенты из Стародуба, Любеча и Лоева; в руках казаков оставались Бар, Летичев и другие города.

Тем временем наиболее ушлые представители казачества, отлично устроившиеся в новых условиях, начали обогащаться доступными им способами — например, брать деньги за право быть записанным в реестр. Сохранились сведения, что за право стать «настоящим казаком» могли брать по 15 злотых — для простого воина сумма неподъёмная. Иеремия Вишневецкий писал, что только из его владений в казаки записалось 10 000 самых зажиточных крестьян и мещан. Голоте вход был закрыт. Такой подход нравился не всей старшине — часть её так или иначе поддерживала чаяния народных масс. Даниил Нечай, Матвей Гладкий, Прокоп Шумейко, Александр Кривоносенко и другие были не в восторге от разгула коррупции и чинимых бедным казакам обид, возмущались пренебрежением интересами православной церкви. По некоторым данным, Хмельницкому даже намекнули, что если он будет так плохо заботиться о нуждах своих людей, то они изберут другого гетмана. Для начала Хмель пошёл на паллиативную меру — позволил части не попавших в реестр остаться в войске в качестве обозной прислуги и джур, разрешив каждому реестровому иметь при себе «одного хлопа з самопалом, колясу з одним конем, а при ней другого хлопа з самопалом». К концу 1649 года работа над составлением казацкого реестра была в основном завершена.

В конце ноября Хмель наконец подготовил указания для казацких послов, отбывавших на сейм в Варшаву. Помимо утверждений пунктов Зборовского договора, он снова завёл речь о ликвидации унии и опять велел требовать возвращения православным отнятого имущества — с этим послы 1 декабря отбыли к полякам.

В первой половине декабря к Хмельницкому прибыло посольство от донских казаков, серьёзно обеспокоенных тем, что запорожцы собрались воевать против них с крымским ханом, и желавших удостовериться, что это не всерьёз. Хмель разубеждать донцов не стал, отпустил их домой и приказал казакам, которые собирались в Полтаве, чтобы идти с крымцами на Дон, разойтись. Одновременно гетман дал согласие польскому королю и Ислам-Гераю воевать против Османской империи (смысл этого демарша неясен до сих пор).

Сейм утверждает Зборовский договор

Тем временем в Варшаве начинался сейм. Мирные инициативы короля большинством делегатов были встречены неодобрительно. Зборовское поражение стало для шляхты шоком, хотя королевские пропагандисты не жалели сил, пытаясь доказать, что это была практически победа — почти как под Хотином в 1621 году.

Сейм начал работу 12 ноября; позицию короля отстаивали канцлер Ежи Оссолинский, великопольский генерал Б. Лещинский, краковский стольник С. Корицинский и другие. С другой стороны стояли сторонники Иеремии Вишневецкого, поддерживаемые шляхтой Русского воеводства. Сам Вишневецкий, по свидетельству русского посла Кунакова, «на том и приехал на сойм, чтоб ему дана была корунново великого гетманства булава… хотя отомстить запорожским казакам многие свои шкоды». С самого начала «непримиримые» стали требовать, чтобы реестр был сокращён до 12 000 человек, некоторые вовсе не соглашались на ратификацию договора. 27 декабря в Варшаву прибыл митрополит Сильвестр с казацким посольством. Владыка потребовал ликвидировать унию — разумеется, безуспешно. Сильвестр с самого начала согласился не настаивать на своём месте в сенате (католические священники на сенаторских постах заявили, что если православный митрополит получит кресло рядом с ними, они незамедлительно покинут свои места).

В начале января 1650 года договор, наконец, был ратифицирован. Реестр официально становился сорокатысячным, Хмельницкому лично отдавался Чигирин, православное духовенство не получило ничего.

Теперь полякам предстояло выполнить сложнейшую задачу — вернуть собственность шляхте, чьи владения лежали на территории, ставшей казацкой. По букве закона, шляхтичи просто возвращались в свои имения и дальше жить спокойно, фактически же никакие универсалы не могли вернуть послушание крестьянам и мещанам, ещё недавно уничтожавшим шляхту. Возвращения владельцев постоянно сопровождались восстаниями, карательными акциями, убийствами и поджогами. Так, князь Самуил Корецкий, пытаясь вернуть контроль над имениями на территории Кальницкого полка, не смог добиться своего даже с помощью карательного отряда и отступил. Некоторые казацкие полковники сознательно поддерживали крестьян в их нежелании возвращаться под господскую руку — особенно грешили этим Кривоносенко и Небаба, открыто принимавшие восставших в свои отряды. В феврале вспыхнуло восстание Худолея уже на самом Запорожье — это означало, что авторитет гетмана сильно упал.

В начале 1650 года посланцы крымского хана, прибывшие к Хмельницкому, сильно обрадовали его — Ислам-Герай отказался от идеи бить донцов, а потому непопулярный среди казаков поход на братьев по вере отменялся.

Восстание против Хмельницкого?

В конце января к Хмельницкому пришли сведения из Варшавы о ратификации Зборовского договора и необходимости снова встретиться с Адамом Киселём для обсуждения деталей соглашения. Для этого гетман решил собрать расширенную старшинскую раду, допустив к работе в ней заслуженных реестровцев. Во второй половине февраля в Чигирине собрались старшины и «лутчие черкасы» (авторитетные казаки). 24 февраля «высшее общество» отправилось в Киев, чтобы говорить там с представителями Варшавы. Туда же со всех концов державы двинулись выписчики (бывшие крестьяне и мещане, изгнанные из казацкого сословия), чтобы добиться от своего вождя справедливости.

Когда правда расходилась с законом, Хмельницкий безоговорочно становился на сторону последнего — так, узнав, что на Уманщине крестьяне обижают шляхтича Ильяша Пекулицкого, гетман издал универсал, повелевавший «никаких бунтов, свовольств не чинить», а нарушителей «жестоко казнить, как бунтовников и непослушников».

Адама Киселя в Киеве приняли с привычным негостеприимством. Хмельницкий не соизволил даже обратить на вельможу внимания (в момент появления Киселя гетман был на службе в церкви), чем несказанно обидел оппонента. 5 марта началась работа рады. Лояльность некоторых полковников в свете недавних событий виделась Хмелю сомнительной — он боялся созыва «чёрной рады», на которой низы бы стали решать свою судьбу самостоятельно. До казацкого вождя доходили слухи, что полковники Кривоносенко, Нечай и Гладкий за глаза именуют его ляхом и предателем.

6 марта народный гнев наконец прорвался. Стихийно организовавшиеся отряды выписчиков окружили замок, в котором находился Кисель, и собрались «воеводу сносить». Хмельницкий понимал, что убийство польского посла вряд ли порадует короля, и нужно действовать быстро. Все бунтовщики, окружившие замок, тут же были записаны в реестр, и беспорядки закончились. Тогда же стало известно, что восстание на Запорожье подавлено, и арестованный Худолей привезён в Чигирин.

7 марта рада завершила работу. Существенные изменения были внесены в права шляхты на владение имениями в Гетманщине. Собственность оставалась за ними, но шляхта римского вероисповедания отныне не смела показываться на казацких землях — для управления имениями нужно было нанимать православного «менеджера». Отменялся подымный и другие налоги, теперь шляхтичу предстояло кормиться доходами с шинков и мельниц. 10 марта послы отправились в Варшаву со скорректированными требованиями и списком нового реестра.

Тем временем волна восстаний против несправедливости новой власти поднялась уже по всей Гетманщине. Хмельницкий принял некоторые меры по подавлению выступлений — так, пятерых казаков, убивших шляхтича, казнили прямо в присутствии Киселя, а полковникам, не явившимся на раду, было строго указано карать повстанцев, где бы их ни встретили. В письмах к гетману Николаю Потоцкому, вернувшемуся из крымского плена, в который он угодил под Корсунем, Кисель писал о «бешенстве плебса» и жаловался, что отправленные в имения управляющие сидят там «гостями, а не хозяевами», а прибылей от владений нет. На Брацлавщине полковник Нечай был целиком на стороне низов и даже позвал на подмогу татар очаковского бея. В конце марта король отправил Хмельницкому требование наказать Нечая и других бунтовщиков. Гетман для проформы велел посадить буйного полковника под замок, но вскоре отпустил.

Дипломатия на всех фронтах

Тем временем крымский хан послал в Варшаву предложение совместно напасть на Россию, пообещав королю все захваченные города кроме Казани и Астрахани — предлагалось даже «чтоб над Московским государством был польский король государем». Впрочем, московские послы, прибывшие в Варшаву примерно в то же время, вели себя не более реалистично — они предложили отправить на казнь Вишневецкого, Потоцкого и нескольких других высших сановников за «искажение царского титула» в корреспонденции, а заодно отдать за это Смоленск, Стародуб, Оршу и Могилёв. В случае неисполнения послы обещали прервать переговоры и уехать в Москву — не исключено, что таким образом они пытались запугать оппонентов, узнав о переговорах с Крымом. В пользу этой версии говорит и тот факт, что послы, помимо прочего, добивались от короля создания польско-русского союза против хана. В итоге 13 июля был ратифицирован договор, в целом продлевающий Поляновский договор 1635 года, заключённый после Смоленской войны. Бумаги с «искажённым царским титулом» подлежали сожжению, но казнить, естественно, никого не стали.

Тем временем очередное крымское посольство вновь потребовало от Хмельницкого предоставить войска для похода на Северный Кавказ с целью усмирения номинально подвластных хану горцев. Последние гетману друзьями не были, и он согласился, приказав пяти тысячам казаков идти в конце мая на помощь Ислам-Гераю.

Посольство, вернувшееся из Варшавы, доложило, что король отнёсся благосклонно к казацким нововведениям. Было дано согласие на православных управляющих в Киевском, Черниговском и Брацлавском воеводствах, шляхтичам-католикам запретили возвращаться в свои имения.

В июне к державам, пытавшимся втянуть Гетманщину в войну против своих соперников, присоединилась Венеция. Посланник дожей Альберто Вимина да Ченеда страстно желал, чтобы казаки, наконец, вступили в войну с турками. Интересно, что казаки не отвергли предложение сходу — морские походы были делом прибыльным, так что в начале июня гетман собрал очередную раду и спросил, желает ли старшина идти за море. Старшина ответила утвердительно, но в итоге от идеи всё же отказались: хан, с которым предстояло координировать действия, вряд ли бы стал охотно воевать против своего сюзерена. В качестве временной меры венецианцам предложили заручиться полной поддержкой Ислам-Герая.

Будто узнав об интригах против Османской империи, 8 июля в Чигирин прибыл турецкий посол Осман-ага. Он очень попросил Хмельницкого не давать казакам ходить в морские походы, взамен обещая военную поддержку против Речи Посполитой. В итоге гетман согласился не враждовать с турками, за что кроме турецких войск в войне с Польшей вытребовал право сменить господаря Молдавии на более лояльного. Здесь впервые прозвучало имя Василе Лупу, молдавского владыки — ему и его княжеству ещё предстоит сыграть немалую роль в событиях Хмельниччины.

Кипящий котёл дипломатических интриг внезапно прорвало. Ислам-Герай, с которым вроде бы уже удалось договориться о совместном походе на Кавказ, вдруг отказался от всех договорённостей. 23 июля его посол безапелляционно заявил: на горцев идти больше не надо. Вместо этого посол потребовал срочно идти с ханом на Россию всеми возможными силами, не меньшими, чем в походе на Збараж. В случае отказа хан угрожал разрывом союза.

На Молдавию!

Подобный поход для Хмельницкого стал бы катастрофой. Идти на Москву всей армией, оставляя за спиной жаждущую реванша Речь Посполитую, было никак нельзя. Но терять единственного союзника с его незаменимой конницей тоже было невозможно, и гетман решил тянуть время. В письме к хану Хмельницкий логично указал, что собрать многотысячное войско в срок (до 5 августа) он никак не успеет. В письме к калге-султану (первому министру Ислам-Герая) гетман попросил пока не наступать на Россию, а вместо этого соединиться с казаками на Днепре, так как предстоит интересное дело. Одновременно был кинут клич всем добровольцам собираться у Маслова Става с оружием. Во второй половине июля Хмель узнал, что под Каменцем собирается очередное коронное войско с неясными намерениями. Насколько серьёзны были намерения поляков, оставалось неизвестным, но гнев Хмельницкого был неописуем — он тут же отправил гонца к Александру Конецпольскому с посланием, что теперь «Будет Конец Польский». Упирая на то, что поляки вот-вот ударят в тыл, гетман уже решительно отказался участвовать в походе на Россию.

В одиночку хан идти на Москву не решился, но и союз разрывать не стал. Вместо этого орда, уже подошедшая к Днепру, начала требовать у калги-султана, чтобы тот вёл воинов куда-нибудь в другое место — не зря же собирались. В итоге выбрали Молдавию — Василе Лупу очень не нравился крымцам за обыкновение ходить на ханство набегами. Против этого у гетмана аргументов не было, и казаки вместе с татарами отправились в первый молдавский поход.

Продолжение следует: