Зинаида Серебрякова и ее одаренные родственники

Детство, омраченное ранней смертью отца и такая же ранняя смерть мужа. Выживание в послереволюционной России с четырьмя детьми на руках и последующая эмиграция во Францию, чтобы хоть как-то заработать средства на их содержание. Разлука с двумя из них длиною в полжизни, безвестность на чужбине и признание на родине, пришедшее лишь за год до кончины художницы — этого синопсиса достаточно для представления о том, какой насыщенный сценарий прописала для нее жизнь.

Рай в Нескучном

Зинаида происходила родом из настоящей богемной семьи. Она принадлежала к клану Бенуа-Лансере, в котором каждый был если не архитектором, то художником. Как рассказывала впоследствии младшая дочь Серебряковой Екатерина, также художница, в одном из интервью: «Мы все ни у кого не учились, и мама ни у кого не училась. Как только ребенок рождается, дают в руки карандаш — и сразу рисуем».

Отец Серебряковой, Евгений Лансере, был скульптором-анималистом, но она его, к сожалению, практически не знала: он умер от чахотки, когда она была еще совсем маленькой. Мать Зинаиды, Екатерина Николаевна, была художником-графиком, дочерью архитектора Николая Бенуа, ее братьями были художник, архитектор и академик Альберт Бенуа и художник, писатель-искусствовед Александр Бенуа.

«Дядя Шура» оказывал немалое влияние на жизнь и карьеру Серебряковой, хотя он сам отрицал это, скорее из интеллигентной скромности: «Младшая из дочерей Кати — Зина оказалась обладательницей совершенно исключительного дара, — писал он. — Однако ее я уже не имею права считать своей ученицей. Прибыв к нам в младенческом возрасте (двух лет), она росла с сестрами, как-то «вдали от моего кабинета».

В холодное время года семья Лансере жила в просторной квартире деда Николая Бенуа в Санкт-Петербурге, по соседству с Мариинским театром, а лето проводили в имении Нескучном (на территории современной Харьковской области), где и родилась Зинаида. Время проводили за чтением и обсуждением книг, домашними театральными постановками, игрой на музыкальных инструментах и, конечно, рисованием — в семействе Бенуа-Лансере это было «так же естественно, как и дышать».

Изгнание из Эдема

Муж Зинаиды происходил из того же семейства и приходился ей двоюродным братом (сын родной сестры отца художницы). Они познакомились в Нескучном, когда были еще совсем детьми, и скрывали возникшие со временем чувства. Родители поддержали молодых влюбленных, а вот за официальное оформление семейного союза пришлось побороться: в округе далеко не сразу нашелся священнослужитель, согласившийся обвенчать близких родственников, и то за 300 рублей, солидную по тем временам сумму.

Они поженились в 1905 году, и спустя восемь лет у них было четверо детей — Женя, Саша, Тата и Катя. Вплоть до Октябрьской революции Серебряковы были упоительно счастливы, проживая наполненные любовью дни в любимом Нескучном. Но уже в декабре смутного 1917 года им пришлось практически бежать из родового гнезда, вокруг то и дело происходили грабежи и разорения зажиточных имений.

В отличие от всей творческой родни, Борис Серебряков не принадлежал миру искусства. Он был востребованным специалистом по строительству железных дорог, и часто ездил в командировки по рабочим вопросам. В 1919 году он в очередной раз уехал по долгу службы, заразился в поездке сыпным тифом и по возвращении умер на руках у Зинаиды. По роковому совпадению, ему было всего 39 лет, как и ее отцу на момент смерти, а ей самой — 36 лет, как и ее маме в аналогичной ситуации.

Художница знала, что больше никогда не сможет полюбить так, как она любила мужа, и с его уходом закончилась ее счастливая жизнь: «Ах, так горько, так грустно сознавать, что жизнь уже позади, что время бежит, и ничего больше, кроме одиночества, старости и тоски, впереди нет, а в душе еще столько нежности, чувства, — писала она. — Я в отчаянии, все так безнадежно для меня. Хотя бы уехать куда-нибудь, забыться в работе, видеть небеса, природу». Семейное счастье Серебряковой рассыпалось в одно мгновение, как хлипкий карточный домик.

Единственной радостью в жизни Зинаиды оставались ее дети. Харьковская подруга художницы Галина Тесленко описывала их так: «Меня поразила красота всех детей Зинаиды Евгеньевны. Каждый в своем роде. Младшая, Катенька — остальные дети называли ее Котом — это фарфоровая хрупкая статуэтка с золотистыми волосами, нежным личиком восхитительной окраски».

«Вторая, Тата — старше Катеньки — поражала своими темными материнскими глазами, живыми, блестящими, радостными, жаждущими что-нибудь совершать вот сейчас, в данный момент. Она была шатенка и тоже с великолепными красками лица. Первое впечатление впоследствии полностью оправдалось. Тата оказалась живой, шаловливой девочкой, Катя более тихой, спокойной».

«Сыновья Зинаиды Евгеньевны не были похожи один на другого. Женя блондин с голубыми глазами, с красивым профилем, а Шурик — шатен с темными волосами, слишком нежный и ласковый для мальчика».

Впроголодь в Петрограде

Пожив некоторое время в Харькове, где Серебрякова зарабатывала в археологическом институте, выполняя эскизы археологических находок, она перевезла семью в Петроград. Там они поселились в квартире деда Николая Бенуа. Новая власть «уплотнила» Серебряковых: художница с четырьмя детьми и мамой Екатериной Николаевной заняли три комнаты, которые отапливали буржуйкой, а в остальные комнаты заселили жильцов.

По удачному стечению обстоятельств это были искусствовед Сергей Эрнст и художник Дмитрий Бушен. Благодаря им у Зинаиды появился пропуск в новый чудесный мир, где она могла отвлекаться от реальности, в которой деликатесом к обеду были котлеты из картофельной шелухи.

«Вообще эту зиму мы окунулись в балетный мир, — писала Екатерина Николаевна осенью 1921 года. — Зина рисует балерин раза три в неделю, кто-нибудь из молодых балерин ей позирует, затем Таточка в балетной школе, и два раза в неделю Зика ходит с альбомом за кулисы зарисовывать балетные типы. Все это благодаря тому, конечно, что наши два жильца увлекаются балетом и два раза в неделю — в среду и воскресенье — обязательно ходят в балет».

Зарабатывала Зинаида преимущественно выполнением портретов на заказ. Но гонорары за них проедались скорее, чем были окончены сами работы, поэтому ей едва удавалось прокормить детей. Несмотря на то, что мама помогала художнице с хозяйством и детьми, у нее все равно не оставалось достаточно времени и сил на полноценную работу: «Дядя Шура советует поступить по-мужски — отбросить ежедневные заботы и всерьез приняться за работу, — рассказывала она. — Результаты работы, в чем он не сомневался, принесут свои плоды, а, следовательно, и возможность создать приблизительно нормальное существование. Но дядя Шура не мог понять, что мать, хотя бы временно, не может видеть абсолютно голодных детей, тем более что Шурик таял буквально на глазах».

В конце концов она решается поехать к Александру Бенуа в Париж, где намечался большой заказ на панно, в надежде заработать денег и вернуться. Но этому не суждено было случиться: нога художницы больше никогда не ступит на родную землю, а двоих из четырех своих детей она увидит лишь спустя 36 лет.

Одиночество в Париже

Перспективы на чужбине оказались не такими радужными, как ожидалось. Работы было мало, к тому же впервые в своей жизни художница оказалась вдали от всех кто ей был близок и дорог. «Я вечно одна, нигде, нигде не бываю, вечером убийственно тоскую, — пишет она Эрнсту и Бушену после полутора месяцев нахождения во Франции, — Вы, конечно, судите и презираете меня за то, что пишу такие неинтересные и ноющие письма из Парижа и до сих пор ничего не успела нарисовать и заработать».

Все заработанные деньги, Серебрякова отправляла в Петроград, оставляя себе лишь средства на оплату аренды и еду. А выручить за свои работы ей удавалось не так много: в искусстве уже вовсю набирал популярность авангард, а с ним художница была совсем не в ладах, считая его произведения нелепой мазней. Кроме того, она совсем не умела заводить нужные связи, вращаться в обществе и презентовать себя и свое творчество с лучшей стороны.

Это очень возмущало Константина Сомова, с которым она близко общалась. «Зина ее, как все, что она делает, конечно, испортила тем, что не выставила множества интересных вещей, которые у нее были и в мастерской, и в частных руках, — писал он о персональной выставке Серебряковой весной 1927 года в Париже. — В особенности несколько отличных портретов, чем раздражила и разозлила своих моделей, которым, конечно, хотелось фигурировать на выставке. Они говорили: значит, она считает наши портреты плохими. Итак, несколько ходов и протекций она себе закрыла, продано на выставке всего три мелких вещи».

Стало легче, когда удалось врывать из-за железного занавеса двоих детей: сначала в Париж приехал младший сын Саша, а затем — младшая дочь Катя. Они оба пошли по семейной художественной стезе и хорошо рисовали, но 15-летняя Катя почти полностью взяла на себя работу по хозяйству — готовку, покупки, уборку, а вот брат стал вносить посильный вклад в бюджет семьи. «Ее сын ужасно симпатичный — совсем еще бебе (ребенок — прим. ред.), хотя ему 18 лет, и очень талантливый, — писал Сомов. — Теперь он делает по заказу какого-то магазина — и за гроши — абажуры с видами Парижа, которые сам сочиняет, очень остроумно и мило».

Признание на родине

Поскольку у Серебряковой часто не было возможности оплачивать работу натурщиков, дети стали ее главными моделями. Со временем они не могли так много времени уделять позированию: к середине 1930-х годов Александр был уже востребованным художником интерьеров, создавал декорации для театра и кино, а также книжные иллюстрации.

Екатерина писала пейзажи и натюрморты, изготавливала макеты исторических интерьеров. Но она по-прежнему была правой рукой матери, решала все бытовые вопросы и сопровождала в большинстве поездок по Франции и за ее пределами, потому у нее не хватало времени на собственную карьеру.

«Все мараю свою старую физию — моделей у меня нет», — писала Серебрякова о работе над поздними автопортретами. При том, что, несмотря на почтенный возраст художницы, на них изображена молодая женщина, не особо изменившаяся за последние несколько десятков лет. То, что Зинаида вовсе не льстила себе на этих картинах, подтверждают воспоминания старшей дочери Татьяны, которой наконец удалось встретиться с матерью спустя столько лет разлуки в 1960 году.

Она вспоминала об их первой встрече: «Мама никогда не любила сниматься, я не представляла себе, как она теперь выглядит, и была обрадована, увидев, что она до странности мало изменилась. Она осталась верна себе не только в своих убеждениях в искусстве, но и во внешнем облике. Та же челка, тот же черный бантик сзади, и кофта с юбкой, и синий халат и руки, от которых шел какой-то с детства знакомый запах масляных красок».

Дважды — в 1928 и 1932 годах — Серебрякова путешествовала по Марокко. Бельгийский промышленник барон Броуэр оплатил обе поездки с условием, что выберет несколько созданных там картин. Художница считала работы этого цикла одними из наиболее удачных среди написанных за границей, и даже предлагала их среди прочих для иллюстрации каталога выставки.

А в 1966 году художница впервые после отъезда во Францию увиделась со старшим сыном Евгением. По удивительному стечению обстоятельств, всего лишь за год до смерти художницы, она также успевает получить долгожданное признание своего таланта. В 1966 году персональные выставки картин Серебряковой прошли в Москве, Киеве и Ленинграде. Она становится чрезвычайно популярной в СССР. Ей писали письма художники и искусствоведы, пришла даже телеграмма из Москвы от благодарных зрителей. Крупные столичные и провинциальные музеи поменьше покупали на выставках ее картины для своих коллекций.

Что ж, и в этом случае судьба художницы не изменила своей кинематографической драматургии, разыграв настоящий, как по нотам, хеппи-энд.