Главная по математике: Эмми Нетер сумела пережить шовинизм, но не Гитлера

Когда молодую, подающую надежды учёную, несомненного гения математики, пытался устроить в университет приват-доцентом профессор Давид Гильберт, учёный совет пафосно спросил его: каково, мол, солдатам, вернувшимся с фронта, будет оказаться учениками… ЖЕНЩИНЫ? Гильберт на этот аргумент вопросил, не мужская ли баня часом тут вместо университета, но только ухудшил положение. Учёный совет надулся и от дальнейшей дискуссии отказался.

Тем не менее, Эмми Нётер, та самая гениальная особа, начала преподавать в университете. Правда, считалось, что она — просто добровольная (то бишь бесплатная) ассистентка Гильберта, а лекции составляет он. Но профессор не жалел языка, чтобы рассказывать каждому, кто готов слушать, о настоящем положении дел.

Шла Первая мировая война. Женщины во многих странах встали на пустующие рабочие места мужчин. И тем не менее, находились мужчины, которые, глядя на таких как Нётер, с негодованием спрашивали: «Откуда такие берутся?»

Нётер взялась из еврейской семьи, живущей в баварском городке. Её отец был математиком, притом внёсшим свой вклад в алгебраическую геометрию, а мать, как часто было с женщинами девятнадцатого века, никакой профессии не имела — зато в кругу семьи проявила себя замечательным педагогом. Трое из её четверых детей стали учёными, включая старшую и единственную дочь, Эмми. Более того, они стали ещё и счастливыми людьми. По крайней мере, пока в их жизнь не вмешивались фатум и злая воля других людей, они умели быть счастливы.

Учительница французского или незваная особа в мире математики? Интересный выбор

Эмми с детства легко давалось, кажется, всё. Музыка. Танцы. Контакт с людьми. Языки — родной ли немецкий, иностранные ли английский и французский. Ну и, конечно, всё, что связано с логикой и математикой. В школе предполагали, что растят будущую учительницу английского и французского: во‑первых, именно эти предметы девушка решила сдавать, во‑вторых, математике в школе обучали мужчины, так что куда уж ей было — в математику.

Но Нётер, успешно получив право преподавать в женских школах, вдруг пошла поступать в городской математический университет. И это несмотря на то, что, хотя в нём и преподавал её отец, вероятность обучения была крайне низка.

Как раз за несколько лет до поступления совет университета решил, что для науки будет очень вредным разрешить совместное обучение юношей и девушек. Впрочем, из любви к прогрессу и отсутствия предрассудков (конечно!) девушки допускались при соблюдении ряда условий. Они не могли даже претендовать на диплом — и они должны были получить отдельное разрешение каждого профессора, чьи лекции были намерены посещать.

Скорее всего, Нётер-старший, трезво оценивая учёный потенциал дочери, постарался — и Эмми получила разрешения на все нужные лекции. Пока она училась, университет со скрипом признал право получать диплом даже студенток. Так что на заре юности Эмми круто повезло.

Полусотней лет раньше многим девушкам пришлось ехать в другую страну, заключать фиктивные браки и как только ни изворачиваться для получения тех же результатов.

Профессор Нётер-младшая

После защиты диплома Нётер ещё бесплатно работала в альма-матер семь лет. Возможно, она частично выполняла работу своего отца, а он делился с ней доходами, как иногда бывало в таких случаях, но точных данных об этом нет. Через семь лет профессор Гильберт и профессор Клейн переманили Эмми в университет Гёттингена — работать вместе над теорией относительности. Гильберт обещал похлопотать, чтобы Нётер получила должность, но что из этого вышло, мы уже знаем.

Три года Эмми была официально никем, хотя неофициально студенты называли её точно так же, как её отца: профессор Нётер. Но для кошелька Эмми было бы лучше, чтобы так же её называли и в университетской ведомости.

Дело пошло на лад по окончании Первой мировой. Мир обновлялся. Женщины тут и там признавались людьми — на уровне не только биологической совместимости с мужчинами, но и гражданских, и трудовых прав. В 1919 году Нётер утвердилась на своей должности официально, а со следующего года ей даже стали выплачивать жалованье!

С официальным званием профессора Эмми наконец-то могла выступать на конференциях, делая доклады о своих наработках (а вклад её в науку уже в молодости начал поражать знающих людей), публиковаться, ездить с лекциями. На излёте двадцатых, например, Нётер читала лекции в МГУ, оказав большое влияние на новое поколение математиков в СССР.

Все задавались вопросом: не тяжело ли женщине променять возможную любовь на математику? Но её любовью и была математика. Неудивительно, что Эмми выглядела счастливой.

Плохая пора для Нётеров

Эта счастливая пора на родине закончилась в тридцать третьем году, когда ко власти в Германии пришли национал-социалисты. Евреев массово увольняли, поскольку они, по заявлению нацистов, разрушали Германию. Эмми срочно собрала вещи и уехала разрушать США. Её брат предпочёл Советский союз и устроился профессором математики в Томске.

Увы, но еврея, изгнанного нацистами, расстреляли в сорок первом на волне истерии с поиском немецких шпионов. Эмми, похоже, посчастливилось сделать более верный выбор, устранившись от Европы и её разборок вообще. Правда, поначалу ей пришлось довольствоваться местом преподавательницы в женском колледже — а уровень американских женских колледжей оставлял желать лучшего.

Уже через год ей удалось получить приглашение читать лекции в университете в Принстоне. Казалось, жизнь снова налаживается.

Хотя в Принстоне всякий старался ей продемонстрировать своё отношение к женщинам в науке, Эмми, по крайней мере, получала стабильные выплаты и занималась делом своей жизни.

К тому времени она открыла уже очень многое, успев даже затронуть не столько математические, сколько физические вопросы. Но увы — неожиданно для всех она заболела раком.

Обычно люди в возрасте около пятидесяти лет болеют раком подолгу, в то время, как молодые люди сгорают. Но Эмми сгорела на глазах, словно ей по-прежнему было лет двадцать. Словно что-то внутри говорило: жизнь окончена. Всё окончено.

Даже её убитый так несправедливо брат пережил её на шесть лет. Даже многие из тех, кого убили в газовых камерах, пережили её, спасшуюся от нацизма. Её смерть восприняли как личное горе множество разных учёных — и женщин, и мужчин. Ведь она дружила со столь многими, и могла ещё сделать — столь многое…

Некоторые из учеников Нётер стали выдающимися учёными. Некоторые — убеждёнными нацистами (и нет, их ничто не смущало). Некоторые погибли, сражаясь с нацизмом.

Некоторые из коллег хранили письма, так похожие на любовные — но посвящённые полностью одной математике. Но ничто так не сохранило её следы, огромный отпечаток её личности, как наука.