Журналисты и литераторы называли Антонину Пирожкову «последняя великая вдова»: женщина, которая строила наше первое метро и сохранила нам Бабеля

Валентина Ходасевич, художница, которая застала начало этого невероятного романа, вспоминала, что Исаак Бабель вдруг объявил, что женился на женщине по фамилии Пирожкова. По своей Пирожковой он сходил с ума — бегал встречать её после работы и каждый раз внимательно смотрел, висит ли ещё её портрет на доске почёта. Ему очень хотелось бы, чтобы висел! И действительно, всякий раз Бабеля встречал взгляд возлюбленной с фотографии. Это переполняло его гордостью.

А потом Бабель, наконец, привёл Пирожкову знакомиться с друзьями. Первая мысль, которая посетила всех: как они могут быть вместе? Он — толстый, лысеющий, невзрачной внешности болтун, обожающий отпускать несмешные, но и незлобивые шутки, и она — очень красивая, очень женственная, исполненная тихой властности и воли, одним взглядом заставляющая умолкать, если ей что-то не нравится в сказанном, к тому же типичная технарка… По ней сходили с ума мужчины и красивее, и обеспеченнее Бабеля. Может быть, её привлекала известность?

Время покажет, что дело было не в честолюбии, но сначала подозрений избежать Антонина не могла.

Бабель любил преувеличивать и рассказывал, что Тоня — поповна, а мать её — абсолютно неграмотна. Второе, впрочем, было правдой, а вот отец Тони просто в детстве жил некоторое время в семье священника. Когда произошли две революции, одна за другой, Тоне было восемь. Коснулись её революционные события мало, в основном — декретом по ликвидации безграмотности. В начале века, при царе, по стране действовало немало сельских школ, но нередко в них отпускали только мальчиков или вообще только первенцев — зачем в крестьянской семье много грамотеев? Кампания «ликбеза» включала в себя где уговоры, где принуждение отдавать учиться всех детей школьного возраста.

От села до Москвы: путь за две пятилетки

В четырнадцать Тоня осиротела — умер отец. Чтобы выживать, она стала после учёбы давать уроки по математике в частном порядке. Математика ей очень хорошо давалась. Через пару лет решила испытать удачу — поехала в Томск, поступать в технический институт. И поступила. В тридцатом закончила его с отличием. «У вас к инженерному делу талант», повторяли профессора. Это было чистой правдой.

После института попала на Кузнецкстрой. Тот самый талант так впечатлил начальство, что оно договорилось с вокзалом — Пирожковой билеты на поезда не продавать. Переманят! Убежит! Там, на Кузнецкстрое, Тоня впервые открыла книгу рассказов какого-то Исаака Бабеля — и зачиталась. Её, такую холодную, с медленными, как льдины на воде, эмоциями поразила и заразила кипучая эмоциональность автора; его слог заставлял сочувствовать героям с совсем другого края страны, которых она себе и представить-то могла смутно. Позже, когда она встретит живого Бабеля, она потянется к нему именно как к источнику этой необыкновенной эмоциональности.

А он, наивный, будет думать, что завоевал её какими-то особенными ухватками.

На пуск первой домны, в сооружении которой участвовала и Пирожкова, приехал из Москвы председатель Востокостали Иванченко. Тоня как инженер его впечатлила. Иванченко немедленно переманил её в Государственной институт по проектированию металлургических заводов (Гипромез). Дал с собой два письма в Москву: к начальнику Гипромеза и к своей сестре — чтобы Тоне было, где поселиться, пока Гипромез не выдаст комнату. Он, мол, всё равно нескоро ещё в Москву вернётся, так что смело можно располагать пока его уголком.

Сестра Иванченко оказалась женщиной доброй, и Пирожковой у неё жилось замечательно. Тоне отдали всю комнату Иванченко, где она могла спокойно работать. В Москве Пирожкова была не впервые — приезжала сюда на студенческую практику, так что освоиться труда не составило. Комнату от Гипромеза дали довольно быстро, и Тоня переехала от доброй хозяйки в общежитие.

Всё нравилось в новой комнате — отапливаемая, меблированная, но без занавесок и душа в общежитии не было. Мыться в тазике при возможности каждому любопытному глянуть в окно было некомфортно, и Тоня обошла чуть не всю Москву, но ткани на шторы достать не смогла. Это её очень расстроило. Зато она купила электрическую плитку, чтобы не толкаться на общей кухне. На плитке, в основном, грелась вода: ела Тоня на работе в столовой.

Со шторами вскоре помогла бывшая хозяйка — брат ей прислал талоны для специального магазина для ответственных работников (талоны только давали право на покупки, оплачивать товар надо было ещё и деньгами). Тоня купила кроме ткани на занавески ещё отрез на два платья и пару туфель. Так началась московская жизнь.

Принцесса Турандот московского метро

Печи для заводов для Тони были рутиной. Мечталось о другом, хотелось особых вызовов — и в тридцать четвёртом она устроилась в Метропроект, очень быстро сделав карьеру до главного конструктора. Все коллеги вспоминали позже Пирожкову как необычайно одарённого в инженерном деле человека. Маяковская, Павелецкая, Арбатская, Киевская, Площадь Революции — эти станции конструировала Пирожкова со своей командой. В Маяковской она добилась изменения (и притом без лишней мороки в техническом исполнении) уже возведённой конструкции здания так, чтобы появились округлые своды. Эти своды потом украсил мозаикой легендарный художник начала советской эпохи — Дейнека.

В тридцать четвёртом случилось и другое знаменательное событие — Пирожкова съехалась с Бабелем. Они знакомы были уже два года. В те времена в моде был гражданский брак, так что расписываться они не стали. Много позже это доставит Антонине много проблем с чиновниками и бумагами, но тогда — тогда всё казалось идеально. Исаак в Тоне души не чаял, Тоня упивалась его эмоциями, живостью, невероятной подвижностью и яркостью души.

С Бабелем Тоню познакомил, кстати, Иванченко: «Это наша Принцесса Турандот. Инженер, строитель.»

«Принцесса Турандот» было прозвищем Тони среди инженеров Гипромеза, и не только из-за её пола, но и за властную и в то же время полную ледяного спокойствия манеру держаться, за необыкновенную красоту, огромные серые глаза. Бабель впечатлился сразу. Во время обеда стал настаивать, чтобы Тоня обязательно выпила водки: разве она не инженер и не строитель? Тоня водку не любила, но спокойно выпила, и Бабель впечатлился ещё больше. Он был старше на пятнадцать лет — в его возрасте казалось нормальным увлекаться молодыми девушками, и никто не предполагал, что это окажется чем-то большим, чем увлечением. Вероятно, и он сам.

В Тоне Исаака восхищало всё, просто всё. И то, как её уважают другие инженеры, её ум и профессионализм. И её литературный слог (а уж он мог судить об этом!). И её спокойствие и сила. И уж, конечно, красота. Она действительно была для него Принцессой, с большой буквы.

Вдова Исаака

В тридцать седьмом году Тоня родила дочь Лиду. У Бабеля девочка была уже третьим ребёнком. С первыми двумя не было возможности видеться, и он носился с Лидочкой, словно с первеницей. Она была на него похожа — такая же живая, как ртуть, такая же болтушка. И в то же время жизнь Бабеля отравляли новости об арестах давних знакомых, всех, как на подбор, убеждённых коммунистов. Как они могут сознаваться в таких преступлениях? Он искренне не понимал, что происходит и что можно сделать.

В тридцать девятом пришли и за Исааком на дачу. Чтобы он не вздумал бежать или сопротивляться, взяли Тоню. Он действительно не стал прятаться, команды выполнял покорно. Их в одной машине повезли на Лубянку и там разделили. Что вскоре Исаака расстреляли, Тоня узнаёт при Хрущёве. До того на все запросы ей отвечали, что он трудом в Сибири искупает свою вину. Сердце её рвалось от невозможности перекинуться с ним весточкой; позже особо горько было сознавать, что не дали похоронить, проститься.

Он был мужчиной её жизни. Никого другого рядом видеть больше не хотела и не могла — а этого отняли…

Литературоведы предпочитают рассказывать о Пирожковой дальнейшее, точнее, кусок её жизни между тем, как она узнала о смерти мужа, и тем, как закончила воспоминания о нём: именно с их лёгкой руки гениальную женщину-конструктора принято вспоминать как, прежде всего, беззаветно преданную делу сохранения наследия вдову Бабеля. А не как, например, одну из создательниц первого в мире учебника по строительству метрополитена. Всё, что было в её жизни кроме памяти о Бабеле, отодвинуто на второй план.

А работы она проделала ради мужа действительно немало. Личный архив Исаака пропал после обыска в квартире навсегда. Пирожкова собирала все возможные материалы о его жизни, о его творчестве. Её мемуары, в которые она почти не вложила саму себя (и её упрекали — как же так, писать о Бабеле и не написать историю его любви?) оказались воистину бесценны.

Что касается истории любви — в то время, как людские ожидания норовили сделать Антонину довеском к Исааку, сама она чётко разделяла его жизнь и свою жизнь, сплетающиеся, но не растворяющиеся друг в друге. Через много лет, в Америке, она напишет мемуары уже о себе. Когда только сядет работать, её будут спрашивать — не второй ли это том о Бабеле? Пирожкова будет отвечать, что и свою жизнь прожила насыщенно, ярко, и о себе ей есть что рассказать.

Но именно в тех, новых мемуарах «только о себе» и будет история любви Исаака.

Да, в возрасте восьмидесяти семи лет Антонина уедет в США, к внуку, и получит американское гражданство. Это, возможно, с самого начало было предписано судьбой. Когда Тоня Пирожкова ещё работала на Кузнецкстрое, за ней ухаживал американский инженер, коллега, делал предложение. Тоня тогда отказалась, выбрала родину — а всё же через много лет стала американской гражданкой и даже участвовала в выборах — не как кандидатка, конечно. Голосовала за Обаму.

В 2010 году Антонина Пирожкова умерла в городе Сарасота. После себя оставила чудесное, обширное наследие. Пять станций метро. Две книги драгоценных воспоминаний о «советской старине» — кипучих двадцатых и тридцатых годах, времени идеалистов. Дочь-архитектора, специалистку по промышленному интерьеру. Внука — театрального педагога и режиссёра.