Блицкриг адмирала Чичагова: шило в боку Бонапарта

«Объединённая Третья»

После оставления французами Смоленска положение главной армии Наполеона уже было явно плохим, но ещё не критическим. Да, Великой армии намяли бока, да, войска косили болезни и голод — но всё ещё казалось поправимым. Можно было подтянуть с флангов корпуса, которые пока не так пострадали, закрепиться в западных губерниях Российской империи, вернуть в строй отставших, раненых и больных. В тылу Великой армии оставались вполне пристойные запасы продовольствия на складах, резервы всё-таки ещё не были исчерпаны. В общем, как-то закрепиться — а там с новыми силами…

Однако у русских были свои творческие планы на ближайшие дни.

Собственно, хитрый план по отправке Великой армии на два метра ниже уровня грунта русские приняли в середине сентября, когда Наполеон Москву ещё только предвкушал. Общий смысл состоял в следующем. Наполеон забрался очень глубоко в Россию, но на флангах русские были, в общем и целом, сильнее. Напрашивалась идея — сомкнуть фланги, отрезать Бонапарте от тыла и прикончить. Как это описал император Александр, нужно было «сделать сильное впадение в тыл». С севера сильно впадал в тыл корпус Витгенштейна. Против него стояли довольно серьёзные французские силы, но при накачке Витгенштейна подкреплениями задача казалась вполне решаемой.

А вот на юге всё было сложно. 3-я армия Тормасова более-менее успешно противодействовала корпусам Шварценберга и Ренье, но сама по себе не была такой мощной, чтобы и отбиться от основного противника, и какими-то крупными силами ещё наподдать основной армии Наполеона. Но у русских имелся ещё один небольшой козырь в рукаве — Дунайская армия.

До войны эта группировка сидела на юге, в Молдавии, и уже по ходу боевых действий подпёрла собой войска Тормасова. Теперь ей предстояло стать самым острым зубом капкана. «Дунайцы» должны были выйти на рубеж реки Березины с запада и встать стеной за спиной у главной армии Бонапарта вместе с другими отрядами. Все эти наработки получили общее наименование «Петербургский план» — это не был личный замысел Кутузова. Более того, рескрипты Александра и планы Кутузова по поводу Дунайской армии ещё и не совпадали. В итоге Дунайская армия действовала в целом по Петербургскому плану, хотя противник постоянно, зараза, путался под ногами и заставлял сменить унылое «Ди эрсте колонне марширт» на энергичное «Авось!».

Чтобы сподручней было добираться до податливых тылов Наполеона, Дунайская армия объединялась с 3-й Тормасова. Командующим объединённой Третьей назначили адмирала Чичагова.

Итак, Павел Васильевич Чичагов. Его отец, Василий Яковлевич, сам был адмиралом, что определило карьеру сына. В основном Чичагов-старший прославился успешными действиями против шведов. Правда, у Василия Яковлевича имелась на счету своеобразная победа. В морской битве при Выборге русские добились отличного тактического успеха, шведы потеряли несколько линейных кораблей… но вот шведский король, находившийся с флотом, сумел прорваться и сбежать.

Люди, знакомые хотя бы в общих чертах с событиями войны 1812 года, уже оценили иронию — сыну предстояла в чём-то очень похожая история.

Ну а Чичагов-младший служил и помаленьку рос в чинах. Он участвовал в битвах вместе с отцом, командовал кораблём — в общем, вполне достойный морской офицер. У Чичагова были сложные отношения с императором Павлом, но после убийства последнего это перестало быть проблемой, и несколько лет Чичагов-джуниор даже побыл на самом верху — морским министром, сенатором и членом Госсовета. Там он нажил массу недоброжелателей — характер у адмирала был прямолинейный, в общении он был не подарок. Вдобавок Чичагов с энтузиазмом бил киянкой по рукам казнокрадов, чем заслужил нелюбовь массы чиновников разного калибра, но при этом доверие императора: честный администратор на таком посту — кадр редкий и ценный.

К 1812 году Чичагов отошёл от дел флота и министерства — отчасти из-за семейной трагедии: умерла жена. Но в «кадровом резерве» адмирал однозначно оставался. Так что весной 1812 года именно он сменил Кутузова на посту командующего Дунайской армией в Молдавии и Валахии. Его послали туда быстро разруливать идущую годами войну с Турцией — впереди маячила схватка с Наполеоном, и бодания на юге стоило заканчивать как можно скорее.

Именно тогда между Чичаговым и Кутузовым возник серьёзный личный конфликт. Кутузову пришлось буквально на лету выбивать из турок выгодный мир, лишь бы не отдать лавры победителя «варягу», Чичагов же только усугубил эту неприязнь.

В новой должности он принялся, видите ли, бороться с коррупцией в Дунайской армии!

А забарывать было что.

Кутузов, сам назначенный на эту должность не так давно, за короткий срок блестяще довёл противника до полного изнурения и выиграл для России остоелозивший затяжной конфликт, но вот казнокрадство в армии пышно цвело и дурно пахло. Лично для Кутузова вся эта история никаких действительно скверных последствий в итоге не имела, но к Чичагову он по случаю такой ревизии дружбы не питал — и это мягко сказано. Чичагов же подтянул армию, навёл порядок в интендантской службе, отчего солдаты стали румяней и белее, а вот ответственные лица погрустнели, и на земноводного адмирала тоже затаили некоторое хамство.

В общем, Дунайская армия была боеспособным крепким войском. Великим полководцем Чичагова никто не считал, зажигательно махать саблей впереди войска — это было явно не его, но военным администратором он однозначно был хорошим, ну и как командир явной фигни не творил. Рескрипт Александра насчёт ближайших планов Чичагов получил в сентябре, как и указания о подчинении ему «обсерваторов» из старой армии Тормасова. Тормасова, соответственно, отправили в главную армию, так что Чичагов стал в своём муравейнике единоличным командиром.

Между тем лёгких побед не ожидалось. Во-первых, спереди стоял и никуда не девался актуальный противник — корпуса Великой армии Наполеона под командой Шварценберга и Ренье. Бежать и ловить Наполеона, оставив их в тылу, — это была сомнительная идея. Во-вторых, у самого Чичагова была не такая толпа людей, чтобы спокойно кидаться под Наполеона. Тот даже после ухода из Москвы имел ещё достаточно сил, чтобы попросту раскатать Чичагова в блин при встрече штык в штык. То есть требовалось сначала стряхнуть с хвоста Шварценберга и Ренье, а потом так организовать удар в тыл Наполеону, чтобы тот сам на встречном курсе не послал нас в нокаут.

Несколько недель Чичагов пытался решить проблему Шварценберга, но тот скакал бодрым козликом по просторам западной Белоруссии и восточной Польши и поймать себя не давал. Время шло, а от Чичагова всё-таки требовали выполнять общий план. Тогда спешенный адмирал прикрылся небольшим корпусом генерала Остен-Сакена, а сам рванул в тыл Бонапарта.

И началось.

Красная стрелочка к Минску

О блестящей операции Остен-Сакена по прикрытию армии Чичагова мы уже писали. Вкратце же ситуация выглядела так — Остен-Сакен наскочил на тылы франко-австрийцев и проделал это настолько эффектно, что пытавшийся догнать Чичагова Шварценберг развернулся и бросился по собственным следам выручать Ренье. Чичагов получил свободу рук на всю обозримую перспективу.

И распорядился этой свободой блестяще.

Армия Чичагова, конечно, не летела на крыльях, но довольно резво шла на Минск. Почему именно туда? Тут русские убивали одной пулей двух зайцев. Минск находился по дороге к Березине. Эта река была очевидным естественным рубежом, на котором удалось бы сдержать бегущую на запад Великую армию. Кроме того, город сам по себе был огромной тыловой базой армии Наполеона. Провиант, порох и квартиры — разместившись там, можно уже нормально перезимовать, дать остаткам войска отдых и как-то их откормить.

Пара недель — и Великая армия опять стала бы… ну, не такой великой, как раньше, но по крайней мере снова полноценной армией. Всех её обмороженных дистрофиков (ну, почти всех) опять сделали бы солдатами. Эта перспектива русским вовсе не нравилась. А вот ждущие своего часа в Минске сухари нравились. Сухари надо было спасать.

В Минске сидел наполеоновский генерал-губернатор Миколай Брониковский. У него в строю имелись только несколько тысяч солдат, причём не ровненькие полки, а всякие маршевые батальоны, отдельные отряды, депо — в общем, обычный набор тыловика. Вдобавок Брониковский крайне смутно представлял себе обстановку и считал, что вокруг какие-то партизаны бегают.

А что партизан слишком много — так, наверное, у них там гнездо.

Он скомплектовал отряд под общей командой генерала Коссецкого (по разным оценкам, тысяч до пяти солдат) и послал навстречу русским. Тот выдвинулся на Новосвержень — то есть на юго-запад от Минска. Коссецкий и сам не догадывался, в каком он опасном положении, — умудрился даже отделить от своего отряда небольшую группу для поимки казаков плюс озаботился ценной идеей конфисковать башмаки у местных евреев, поскольку те сочувствовали русским (что, кстати, было чистой правдой).

Но уже двенадцатого на конфискатора обрушился авангард Чичагова. Коссецкий попал под Дунайскую армию как под трамвай — он успел добежать от Новосверженя до Кайданово (примерно полпути по дороге обратно в Минск), но Чичагов с инфернальным криком: «Сейчас я вас настигну!», натурально, настиг. Почти все попали в плен, немногие погибли и совсем уж редкие везунчики (тут, конечно, как посмотреть — для пленных война закончилась, а спасшимся ещё предстояло на картечь весело ходить) убежали в Минск.

Среди ценных трофеев оказался полевой оркестр, который, не сходя с места, забрали себе русские егеря. Приобретением они были очень довольны — трофейные музыканты служили хорошо.

И. Васильев в обстоятельной монографии про битву на Березине приводит и совсем уж комичный эпизод. По соседству русские захватили усадьбу Радзивилла, где хранилось много ценностей, включая награбленное в Москве. Чичагов — отдадим должное — не стал топырить карман, а велел тщательно учесть ценности, чтобы их не растащили, и тех, кто всё-таки пытался мародёрить, погнал под трибунал. В процессе разбора трофеев нашли египетскую мумию. Какой-то недоделанный поручик Ржевский смеху ради отпилил мумии нос, и тут вскрылось ужасное — она оказалась поддельной.

Узнав о том, что сделали с Коссецким, Брониковский не колебался. Он написал полную мужества депешу маршалу Бертье и решительно бежал в Борисов. Войска бежали туда же сами. По дороге Брониковский задержался, чтобы написать ещё одно письмо — и тоже безупречно отважное. Он вообще был храбрый мужчина, нигде не забывал остановиться, чтобы доблестное письмо написать. Полковника, прикрывавшего этот марш, быстро контузило — на него упала лошадь.

Шестнадцатого ноября русские въехали в Минск и обнаружили, что воевать тут не с кем.

Львиное отступление Брониковского было проделано в таком совершенном порядке, что даже нагадить на складах никто на прощание не догадался. Надо думать, минчане в этом месте перевели дух, потому что в городе хранился солидный запас пороха, и додумайся кто-нибудь сходить на склад с факелом, всё стало бы не так весело. Но в итоге дело прошло гладенько. Русские взяли четыре тысячи пленных, пушки… Но это всё было десертом к главному блюду.

Два миллиона. Именно столько дневных продовольственных рационов удалось захватить в Минске. Это был удар Наполеону бревном в солнечное сплетение. Провиантом, накопленным в Минске, можно было три-четыре недели полноценно кормить все остатки Великой армии. Теперь им кормили Дунайскую армию. Она этой едой до конца войны питалась, да ещё и Кутузову в главные силы отстёгивала.

Всё это должно было очень порадовать Наполеона, который как раз стойко переносил тяготы и лишения в битве у Красного. Но праздник всё ещё продолжался.

Ты помнишь, Чичагов: изба под Борисовом…

Теперь Чичагов нацеливался на Борисов. Почему туда? Целью адмирала стал рубеж Березины; в целом переправиться можно было не только в Борисове, но там имелся готовый полноценный мост, так что брать его стоило в любом случае.

Тут есть один важный нюанс, о котором часто забывают, — Чичагов совсем недавно прискакал с югов, и подробных карт района боевых действий у него вообще не было, так что приходилось не только вести разведку противника, но ещё и уточнять местность. Поэтому в Борисов пошла не вся армия Чичагова и не сразу — для начала туда двинули авангард генерала Ламберта, 4500 человек.

Ламберт — этнический француз, но это не какая-то экзотика: в русской армии 1812 года эмигрантов было полно. К этому моменту Карл Осипович (ну или Шарль, если охота) уже лет двадцать служил у нас, прочнейше обрусел, был неоднократно ранен — в том числе и прежними соотечественниками — и в целом, по отзывам, отличный был мужик, любимый и сослуживцами-офицерами, и солдатами, и крестьянами. В его лице Чичагов имел первосортного командира авангарда. После всех войн он, кстати, остался в России и благополучно помер от старости в имении под Полтавой.

А Борисов, между прочим, вовсе не был таким же мягеньким, как Минск.

Тут на сцену выходит новый герой нашей драмы — Ян Домбровский. Как легко догадаться, поляк. К 1812 году он имел монструозную боевую биографию; правда, чаще били его, чем он, зато какие люди — Домбровский ещё под началом Костюшко поднимал восстание, а потом в Италии от Суворова пострадал. Ну и дальше наполеоновские войны со всеми остановками.

Шутки шутками, а командир был хороший: храбрый и распорядительный, и проигрывал больше в силу объективных причин, а не потому, что дурной начальник. Наступление Чичагова застало его во главе дивизии в Слуцке, и он было двинулся к Минску с юга, но очень вовремя сообразил, что много там не навоюет, и дал кругаля — резко свернул на восток, вышел к Березине у Березина, а оттуда вдоль берега аккуратно добрался до Борисова. В Борисове сидел Брониковский и писал на него кляузы французам. Губернатор Минска, видите ли, был готов положить на алтарь Отечества, но Домбровский не кинулся спасать товарища резвым бэтменом, и вот я здесь, один и всеми предан.

В это время, кстати, Чичагов тоже творил исторический документ — составил знаменитую ориентировку на Наполеона. «Желаю, чтобы приметы сего человека были всем известны. Он росту малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы чёрные. Для вящей же надёжности ловить и приводить ко мне всех малорослых».

Домбровский пресёк эпистолярные упражнения Брониковского и начал готовить оборону Борисова уже по-настоящему. Городок находился в основном на восточном берегу Березины, а к западу (точнее уж, к юго-западу) от реки, за мостом, располагалось предместье и полевые укрепления — борисовский тет-де-пон, если красиво. Французский (хотя правильнее, наверное, сказать «союзный» — там было больше поляков и немцев) гарнизон насчитывал тысячи четыре солдат. К тому же там тысячами тусили неорганизованные беглецы, нестроевые, да ещё за счёт укреплений и реки можно было держаться.

Силы были практически равными с русским авангардом — по головам, может, даже и большие, а река и редуты делали позицию непрошибаемой — по крайней мере для отряда Ламберта. Проблема в том, что старшим по балагану формально оставили Брониковского, а он был больше занят своим телеграм-каналом. На разведку Брониковский плевал, а уж ловить всяких дезертиров и строить их в ряды — вообще не царское дело. Главное — поставлять французам качественный контент.

В итоге Ламберт, подошедший почти сразу за Домбровским, выдал перформанс, который и Суворов бы одобрил. Русские аккуратными колоннами в темноте подошли к редутам; часовые только руками махали — типа, свои. В авангарде шёл говорящий по-французски егерский полковник Красовский, который иногда переговаривался со встречными. В итоге, когда кто-то из часовых всё-таки поинтересовался — а что вообще за толпа тут ночью по морозцу моцион совершает, — русские уже были у самых редутов.

Тут появился хороший шанс убить или захватить Домбровского, поскольку он как раз пошёл на рекогносцировку. Тогда бы всё прошло гораздо проще. Но, когда завязалась стрельба, тот под обстрелом ушёл на восточный берег и начал оттуда командовать.

Вообще, союзники, надо отдать должное, быстро проснулись и начали свирепо отбиваться. Русским бой на редутах дался очень тяжело, и если бы не хитрость Ламберта, штурм стоил бы или много времени, или горы трупов, или и того и другого разом. Союзники бешено контратаковали, причём отрезанные на западном берегу сдаваться не собирались и даже резервы подгоняли. Но исправить самый первый провал они уже не могли. Их же позиция теперь работала против них — отряды, оставшиеся на «русском» берегу, были разобщены и атаковали кто во что горазд, а войска в городе имели связь с ними только по длинному мосту и не могли участвовать в бою все. Там по мосту пройти вообще была нетривиальная задача — по полотну гвоздили из всего, что стреляло.

Ламберту в ходе боя прострелили колено, но он и не подумал уходить с поля славы бранной.

Ламберт кричал, что не уйдёт, пока ему не добудут квартиру в Борисове, и солдаты с энтузиазмом бросились решать командиру жилищный вопрос.

Домбровский честно пытался остановить свои распадающиеся отряды, но русские на кураже перемахнули мост, ворвались в город и просто затоптали всякое сопротивление. Пушки за мостом успевали выстрелить максимум по разу, после чего их захлёстывали егеря. Домбровский и ещё некоторые польские генералы получили ранения, их отряд разбегался. Многие вообще прятались по домам. Ближе к сумеркам русские заняли Борисов, взяли два польских знамени и пленных. Бой был действительно кровавым — наши лишились полутора тысяч солдат убитыми и ранеными, союзники потеряли примерно две с половиной тысячи. Но главное — был взят мост.

Начало операции на Березине можно назвать блестящим. Армия Чичагова прошлась по французскому тылу огнём и мечом, взяла богатейшие трофеи, и главное — перерезала самый очевидный путь для отступления Наполеона. Но дальше события развивались совершенно по новому сценарию.

Грозные сигналы начали приходить уже сразу после занятия Борисова. Во-первых, в город проник еврей с запиской от генерала Витгенштейна, который, напомним, командовал северной «клешнёй» задуманного русскими окружения. Витгенштейн сообщал, что уже нащупал корпуса Удино и Виктора, и, в общем, они где-то тут неподалёку. Во-вторых, в самом Борисове буквально из камина достали записку от маршала Виктора Брониковскому. Смысл этой записки не на шутку встревожил русских: на Борисов и далее на Минск шли крупные силы французов.

С этого момента и началось сражение на Березине. Тут лёгких побед русским уже не досталось, и до ближайшей серьёзной неудачи бойцам Чичагова было всего ничего. Но пока они наслаждались успехом — они его заслужили.

Судьба сухаря

То, что досталось дешёво, не ценится. Бросок Чичагова через Минск к Борисову поставил остатки Великой армии в критическое положение. Но, как мы знаем, никакой особой славы участникам этой операции этот успех не принёс. С одной стороны, всё смазало последующее успешное бегство Наполеона через Березину. С другой — противник как-то не внушал благоговения. Сначала боевой блогер Брониковский, потом долгоиграющий проигрыватель Домбровский.

Слава-то где?

Однако уже два столетия прошло, и мы можем трезво взглянуть на дело. И тут не о чем спорить — в самый острый момент сухопутный адмирал чётко и аккуратно сунул Наполеону шило в бок. Главный продовольственный склад французов даже не исчез — он перешёл к русским. Борисов с мостом — главным, ключевым мостом, который так требовался остаткам Великой армии — был в руках русских. Как сейчас модно выражаться, акции Бонапарта резко начали показывать преогромную волатильность.

Вскоре Наполеон показал, чуть ли не в первый раз в кампанию 1812 года, почему он считался не просто хорошим командиром, а великим полководцем. Но не стоит забывать — перед этим он пропустил резкий красивый выпад от армии, которая не получила заслуженных почестей, но успела за короткий срок сделать очень многое для общего успеха.