Как за полгода развалить армию

На пороге бедствия

 Один из ключевых вопросов русской истории 20-го века — почему в октябре 1917 года армия не встала на защиту законного правительства против большевистского мятежа? Несколько миллионов человек стояло под ружьём, но ни одна дивизия не двинулась на Петроград, чтобы покончить с переворотом. Свергнутый министр-председатель Временного правительства А. Ф. Керенский, сбежавший из Петрограда к войскам накануне 25 октября 1917 г., уже через несколько дней вынужден был бежать снова — чтобы его не выдали мятежникам. Ирония истории заключалась в том, что Керенский сам приложил руку к моральному разложению армии, которая могла бы встать на его защиту. И когда пробил час восстания, армия перестала существовать.

Признаки этой катастрофы наблюдались уже давно. Проблемы с дисциплиной заставили командование ещё летом 1915 г. (в период «великого отступления» русской армии) задуматься об организации заградотрядов. Солдаты — плохо подготовленные крестьяне — не понимали целей войны и стремились к скорейшему возвращению домой. В 1916 г. офицеры начали сталкиваться с неповиновением, о котором ещё год назад и помыслить было нельзя. Генерал А. А. Брусилов на одном из совещаний в Ставке докладывал о таком примере: в декабре 1916 г. в 7-м Сибирском корпусе «люди отказывались идти в атаку; были случаи возмущения, одного ротного командира подняли на штыки, пришлось принять крутые меры, расстрелять несколько человек, переменить начальствующих лиц…» Тогда же волнения произошли во 2-м и 6-м сибирских корпусах 12-й армии — солдаты отказывались идти в наступление. Подобное случалось и в других частях. На призывы офицеров к послушанию солдаты нередко отвечали угрозами.

С такими настроениями рядовых о серьёзных операциях командование могло только мечтать. Армия стояла у пропасти — неравенство офицеров и рядовых в снабжении, воровство интендантов, «снарядный голод», нехватка качественного обмундирования, экономические проблемы в тылу, колоссальные потери кадрового офицерства, растущее недоверие к монархии и общая усталость от войны, — всё это деморализовало солдатскую массу, настраивало её против командования и правительства и делало лёгкой добычей революционных агитаторов.

Приказ № 1

 Однако до марта 1917 г. ситуацию ещё можно было назвать сносной, большая часть русских армий, дивизий и полков сохраняла боеспособность — пусть часто и нехотя, но приказы выполнялись. Отречение императора Николая II от престола всё изменило. Началась борьбы за власть: с одной стороны законное Временное правительство, с другой — Советы, главный из которых — Петроградский совет солдатский и рабочих депутатов. И первое, что сделал Петросовет — начал наступление на армию как на опору Временного правительства. 1 (14) марта 1917 г. Петросовет издал «Приказ № 1″, который генерал А. И. Деникин называл затем актом, который положил начало развалу армии.

Приказ фактически позволил солдатам не выполнять приказы офицеров. Он вводил выборные солдатские комитеты в войсках — только этим комитетам и следовало подчиняться. Им же передавался контроль над оружием. Отменялось и титулование офицеров. Постепенно одно подразделение за другим последовало этому приказу. Единоначалие в армии — главный принцип её функционирования — было уничтожено. Солдатские комитеты и офицеры вступили в отчаянную, но неравную борьбу. Ещё сильнее всё усугубил приказ № 114 военного министра Временного правительства А. И. Гучкова, который пытался заигрывать с революционными настроениями. Гучков также отменил титулование офицеров и запретил обращение к солдатам на «ты». Солдат воспринял это просто — уважать офицеров и слушаться их приказов больше не нужно. Как писал тот же Деникин: «Свобода, и кончено!»

«Дисциплина пала»

В этих обстоятельствах Временного правительство, которое пыталось вести «войну до победного конца» и следовать договорённостям с союзниками, столкнулось с невыполнимой задачей — убедить армию, которая не желала воевать, а хотела «демократизироваться», идти в бой. Уже в марте стало понятно, что едва ли что-то из этого получится: демократия и армия несовместимы. 18 марта 1917 г. на совещании в Ставке генерал-лейтенант А. С. Лукомский констатировал: «Армия переживает болезнь. Наладить отношения между офицерами и солдатами удастся, вероятно, лишь через 2−3 месяца. Пока же замечается упадок духа среди офицерского состава, брожение в войсках, значительное дезертирство. Боеспособность армии понижена, и рассчитывать на то, что в данное время армия пойдёт вперед, очень трудно». Заключение из этого следовало только одно: «Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо». (…) На всех фронтах, до восстановления порядка в тылу и образования необходимых запасов, необходимо перейти к обороне».

Другие офицеры придерживались того же мнения. Так, командующий 2-й армией генерал Данилов рапортовал: «Дисциплина пала. Между офицерами и солдатами установилось недоверие. Вредно влияют приказы и воззвания Совета Солдатских и Рабочих Депутатов. (…) Наступательные действия желательно отложить до тех пор, когда острое положение уляжется (1−3 месяца)». Начальник 1-й Кавказской гренадёрской дивизии генерал кн. Макаев 26 марта дал парадоксально противоречивое донесение: «Наравне с высоким подъёмом духа замечается упадок дисциплины и взаимное недоверие между офицерами и солдатами. Наступательные операции до восстановления полного спокойствия в полках невозможны». Командующие прочих армий редко говорили о здоровом боевом духе вверенных им частей и всё больше склонялись к тому, что можно в лучшем случае держать оборону.

Вопреки надеждам генералов, через 1−3 месяца положение лучше не стало. Недоверие между солдатами и офицерами лишь усиливалось по мере того, как в войсках работали большевистские агитаторы (противостояние с офицерством представлялось как борьба классов). Солдатские комитеты арестовывали офицеров по своему желанию, отказывались исполнять даже самые простые приказы (например, о проведении учебных занятий) и выдвигали командованию различные требования насчёт снабжения, отвода в тыл на отдых и т. д. На фронте началось массовое братание русских солдат с немецкими и особенно австрийскими (менее дисциплинированными и менее боеспособными).

Ефрейтор 138-го Болховского полка вспоминал май 1917 года: «Днём в бинокль, а в ясную погоду и невооружённым глазом можно было наблюдать, как между двумя враждебными линиями появлялись серовато-синие и серовато-зелёные фуражки, которые гуляли под руку, собирались в толпы, ходили в те и другие окопы… Иногда видно было, как с той стороны появлялся фотографический аппарат, и вокруг него толпились группы наших солдат, спешивших запечатлеть свои физиономии (…). Обычно это гуляние между окопами прекращалось после двух-трёх орудийных выстрелов шрапнелью высокими разрывами. Тогда солдаты той и другой стороны поспешно бежали в ближайшие окопы, и почти всегда в австрийских окопах оказывались наши солдаты, а в наших — австрийцы. По окончании паники солдаты дружески прощались и расходились по своим окопам. После братания у наших солдат появлялись шоколад, смешанный с сахаром австрийский кофе, ром, галеты, а иногда жёлтые тяжёлые ботинки или серые обмотки. Как редкость, появлялись и фотографические снимки, где были изображения русские и австрийские солдаты вместе. В австрийских окопах после братания наслаждались русским ржаным хлебом, крепким сахаром и примеряли мягкие складные папахи». Писарь 48-го отдельного тяжёлого артдивизиона М. Н. Коковихин писал о мае-июне 1917 г. так: «Братание русских солдат с немецкими и австрийскими стало одной из основных форм борьбы за мир. (…) Официальные донесения о случаях братания не отражают и десятой доли его размеров».

«Толпы солдат непослушных»

В этих условиях в июне 1917 г. Временное правительство решило начать наступление. Сам А. Ф. Керенский и другие представители Временного правительства отправились на фронт, чтобы речами вдохновить солдат. Керенский в те дни получил прозвище «главноуговаривающего», такими же уговаривающими стали офицеры. Эти попытки вернуть боевой дух войскам выглядели безумием в глазах тех, кто понимал истинное положение дел. Таким был, к примеру, генерал А. А. Брусилов, который о мае-июне 1917 г. писал позднее как об «ужасающем положении» — полки желали одного: идти домой, делить землю помещиков и «жить припеваючи»: «Все части, которые я только видел, в большей или меньшей степени заявляли одно и то же: «драться не хотят», и все считали себя большевиками. (…) армии в действительности не существовало, а были только толпы солдат непослушных и к бою не годных». Разумеется, бодро начатое 16 июня наступление провалилось.

Точно так же, как уговоры, не помогали и репрессии, массовое разоружение бунтующих частей и аресты зачинщиков волнений. Нередко угрозы в отношении бунтовщиков просто невозможно было исполнить, и они достигали обратного эффекта — злили рядовых и радикализировали их. Солдаты с оружием в руках отбивали у офицеров арестованных и сами поднимали командиров на штыки — даже в тылу. Так, в июле 1917 г. восстал, не желая переформирования, запасный батальон гвардии Московского полка. Следственная комиссия описала происходившее. «Начало революции московцы ознаменовали расправой с офицерами и уничтожением всякой начальнической власти: три офицера были ими убиты, несколько ранено, многие арестованы и подверглись всякого рода издевательствам, квартиры большинства офицеров были разгромлены (…). «Одобренные» офицеры были лишены всякой власти и значения, им приходилось жить под страхом насилия в атмосфере недоверия. (…) На квартиру избранного ими (т.е. солдатами) командира батальона полковника Яковлева для надзора за его поведением был поставлен дневальный. Покончив с офицерами, московцы стали устраивать свою новую жизнь: строевые занятия были прекращены; по словам прапорщика Краузе, занималась одна только учебная команда, подвергаясь за это насмешкам и даже угрозам, началась карточная игра, свобода отлучек из казарм, массовые отъезды в отпуск, занялись (…) «отхожими промыслами», работали на фабриках и заводах, перевозили дрова, некоторые делали и продавали папиросы и проч.»

Вдобавок ко всему солдаты избивали на улицах людей, которые порицали их поведение, требовали передать всю власть советам, разделить землю и т. д. Фронт встал. Даже если один полк дивизии готов был идти в бой, он зачастую не мог этого сделать, так как в бой отказывались идти соседние полки — без их поддержки наступающие легко попали бы в окружение. Более того, преданные части (наиболее надёжными были казаки и артиллеристы) приходилось использовать для усмирения мятежных и спасения офицеров, которых попросту терроризировали. Характерный случай произошёл в июле 1917 года во 2-й сибирский дивизии. Её солдаты убили комиссара поручика Романенко: «Он приводил к повиновению солдат 5-го и 8-го полков (…). Энергичными самоотверженными действиями вызвал протесты. Когда уезжал, раздались выстрелы. Один выстрел попал комиссару в спину. Он упал с лошади, разъярённая толпа набросилась и прикончила штыками, изуродовав труп. (…) В Киеве осталась несчастная семья». Похожий случай произошёл 18 июля в Краснохолмском полку 116-й дивизии — убит прикладами командир батальона подполковник Фрейлих. Согласно донесению об этом событии военному министру, «причина — нежелание батальона подчиниться настойчивому приказания работать по укреплению позиции».

Таким образом, уже в июле армия представляла из себя революционизированную массу, не признающую ни правительства, ни законов. Целые фронты стали неуправляемыми. 16 июля главнокомандующий армиями Северного фронта генерал В. Н. Клембовский докладывал: «Северный фронт находится в состоянии разложения. На правом его фланге в 12-й армии развал достиг крайней степени, братание идёт вовсю, попытки офицеров прекращать братание оканчиваются неудачей». В тот же день (!) генерал А. И. Деникин, главнокомандующий Западным фронтом, рапортовал о событиях последних дней: «В частях царили неповиновение, разбои, грабежи, опустошались винокуренные заводы. Некоторые части, как, например, 703-й Сурамский полк, потеряли человеческий облик и оставили воспоминания на всю жизнь».

Братания, массовое дезертирство, убийства, пьянство и буйство продолжались до октября 1917 года. Генералы умоляли Временное правительство наделить их полномочиями для восстановления хотя бы подобия дисциплины жёсткими мерами, но потерпели неудачу — политики (и прежде всего Керенский) боялись солдатского возмущения и пытались заслужить популярность, идя на поводу у настроений масс. При этом солдатам не давали самого желанного — мира и земли. Эта политика потерпела крах. Вот почему в октябре 1917 г. для защиты закона не нашлось ни одной дивизии. У Временного правительства не осталось ни армии, ни популярности.