Героическая «Оборона Севастополя» Воинами Света Александра Дейнеки

Когда Александр Александрович Дейнека (1899–1969) выставил своё знаменитое полотно, то многие его упрекали в том, что это скорее плакат, агитка, а не картина. Слишком уж всё изображённое казалось нереалистичным, прямолинейным. И такая реакция на это великое произведение искусства, которое находится сейчас в Русском музее, вполне оправдана. Перед нами, действительно, полотно, которое не укладывается в рамки ни реализма, ни соцреализма. Но только это и не плакат в его обычном виде. Плакат рассчитан на один выстрел, что ли, на разовое воздействие. Дальше к плакату привыкаешь, и он умирает. С шедевром Дейнеки такая смерть не предполагается. Это не короткий удар по вашим нервам с призывом к действию: «Убей врага!» Это сложное, многозначное полотно, напоминающее некий гипертекст. А ещё первые зрители упрекали эту картину в излишней религиозной направленности самой тематики. Так давайте разберёмся в том, что же всё-таки хотел выразить художник.

Эрнст Неизвестный сказал как-то, что искусство — это когда у тебя мурашки по телу. Так вот у меня мурашки по телу бегут каждый раз, когда я смотрю на картину Дейнеки «Оборона Севастополя». Ведь это никакой не Севастополь. Это Армагеддон. И светлые ангелы в белом сошли с небес, чтобы закрыть тяжёлые врата Ада, которые внезапно распахнулись и сквозь которые уже прорвались наружу полчища чёрных воинов в грязно-зелёной землистой униформе. Эти ангелы в матросских белых рубахах почти не касаются земли. Они подобны вихрю. Вглядитесь в три главные фигуры на полотне. Крайний правый — он смертельно ранен. Его ведёт в бок, словно сильный порыв ветра уносит его из этого мира. Центральный со связкой гранат в руках размахнулся, чтобы сразить немца, один из которых уже лежит с разбитым черепом на камне мостовой. Эта фигура неестественно закручена, закручена до предела. Его левая нога едва касается земли. Кажется он готов воспарить вместе со своим смертельно раненым товарищем, но время пока не пришло: надо уложить ещё одну мразь, вырвавшуюся из мира тьмы. Кстати, для центральной фигуры позировала женщина. Выяснилось, что физически мужское тело не способно так вывернуться. Женщина! А я в этом факте вижу иное! Это те русские женщины, которые внесли свой бессмертный вклад в победу. Это, если хотите, странное воплощение знаменитой иконы Богоматери Смоленской, хранительницы России, икону которой выносили ещё перед Бородинским сражением. В левом углу картины вы видите стремительный полёт белых ангелов. Они рвутся туда, где их ждёт неминуемая смерть и дверь в Ад, которую надо срочно закрыть своими светлыми телами. Сколько их было, таких тел, под Юхновым, под Прохоровкой, под Москвой! Картина в этом левом углу заполнена немногими фигурами, но каждая из них несет в себе мощный обобщающий смысл. В этом полотне чувствуется необычайное напряжение. Оно усиливается третьей фигурой полуголого матроса с гранатой, поднимающегося как на Голгофу туда, где идёт смертельная схватка Света и Тьмы. Художник словно хочет сказать: вот и твоя очередь настала — вступай в бой, делай свой первый шаг на Голгофу. Фигура полуголого матроса буквально выламывается из рамок картины — приём, известный ещё с эпохи Караваджо. Создается эффект твоего непосредственного участия в этой схватке. Караваджо чувствуется и в том, как художник играет со Светом. Свет здесь очень принципиален. Через него передаётся главный конфликт. И Свет этот исключительно внутреннего происхождения, потому что небо погасло, его заволокло дымом и отблесками пожарищ. И вот, как прорвало: Воины Света прямо у вас на глазах рвутся в бой и их уже не остановить! Стволы винтовок напоминают копья из знаменитой картины эпохи Возрождения — это Паоло Уччелло «Битва при Сан Романо».

Эти копья-стволы передают особый страшный ритм, ритм смертельной рукопашной схватки. Знаете, как у великого поэта: «Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю…» Вот это упоение на самом краю бездны и передаёт Дейнека. Фигуры матросов телесны, осязаемы и призрачны одновременно. Они словно сошли с небес. Им во что бы то ни стало надо закрыть разверзшиеся врата Ада, из которых повалила всякая нечисть и уже небо стало тёмно-красным и чёрным от копоти. На этом зловещем небе видны только грозные силуэты чёрных стальных птиц из Апокалипсиса. Небо потемнело и от этого фигуры матросов в белом выглядят ещё убедительнее. Они и есть единственный источник Света! Сейчас они и есть само Небо, сошедшее в праведном гневе своём на землю. Три главные фигуры картины скручены как пружина. Так перекручены нервы любого солдата перед смертельной атакой: «Казалось, чтобы оторваться, Рук мало - надо два крыла. Казалось, если лечь, остаться — Земля бы крепостью была». Они скручены так же, как скручены в невероятном напряжении основные фигуры «Святого семейства» Микеланджело.

Ведь на этих матросах, на этих гибнущих у вас на глазах Воинах Света лежит такая ответственность, такая ноша: им во что бы то ни стало надо закрыть врата Ада. Они скручены, потому что являются последним рубежом между двумя мирами. А иконичность и невесомость матросов в белом — это ещё и великий Эль Греко, у которого всё земное на его картинах, вообще, нарушало законы тяготения, заставляя вас видеть, через призму земной драмы, драму небесную, драму космического масштаба и никак не меньше. Нечто подобное я испытал, когда в далёком 1971 году впервые посмотрел великий фильм «Белорусский вокзал». Меня словно обожгло, когда в ритме вальса по нервам ударили аккорды марша заключительных кадров этой картины. Марш и вальс — сочетание несочетаемого. А как еще, когда речь заходит о великом искусстве? Мне ясно было, что режиссеру удалось передать главное: Воины Света вернулись домой. Вернулись несмотря ни на что!