Как королева Виктория покоряла Китай

Тем не менее, флот продолжал нести службу, доставляя войска в алых мундирах в самые удаленные точки планеты, а морские бригады нередко сражались на суше бок о бок с армейскими частями. Впрочем, порой флоту приходилось решать и более важные задачи.

В декабре 1836 года британское судно потерпело крушение у Адена, на юге Аравийского полуострова. Местные жители при полном попустительстве аденского султана разграбили судно, растащив с него все сколь-либо ценное. Британское правительство потребовало компенсации всех понесенных убытков, султан Адена после продолжительных переговоров вроде как согласился, однако вскоре умер, а его сын оказался куда менее сговорчивым. В Лондоне не поняли такой дерзости со стороны правителя какого-то задрипанного третьесортного султаната, и в качестве профилактики отправили к Адену эскадру из нескольких легких кораблей под началом капитана Генри Смита на 28-пушечном фрегате «Volage». Как это нередко случалось в викторианскую эпоху, техническое превосходство и дисциплина оказались более вескими аргументами, нежели численное превосходство, и Аден вошел в состав Британской империи. Это случилось 19 января 1839 года. Смит же, сделав свое дело, отправился в Гонконг, где 4 сентября того же года залпами орудий своего флагмана положил начало Первой Опиумной войне.

Этот конфликт начался по той же причине, по которой начинается львиная доля войн еще с тех времен, когда земля только-только подсохла после Потопа – из-за денег. Англичане возили контрабандой опий, цинское правительство пыталось, по мере своих сил, эту деятельность пресечь – рано или поздно эта пороховая бочка все равно разорвалась бы в лазурной сини Поднебесной, подобно шутихе, теми же самыми китайцами некогда придуманной.

«Иностранные дьяволы» оказались превосходными учениками, очень скоро превзойдя своих многомудрых учителей – китайцы за почти тысячу лет так и не раскрыли всех свойств пороха, а нищие европейцы, пережившие, к тому же, несколько чумных поветрий, мастерски научились с его помощью обращать в руины целые цивилизации. Две великие империи считали себя венцами цивилизации, каждый народ считал именно свою культуру и образ жизни превосходящим все остальные. Вот только за китайцами стояли лишь легенды прошлого да навеки окаменевшие в нефрите драконы, а за англичанами – капсюль да шрапнель.

Чиновники Поднебесной требовали, чтобы все иностранные торговцы подчинялись китайским законам и признавали главенство имперского правосудия. Британцы же, как, впрочем, и иные европейцы и американцы, полагали излишним так себя обременять, и зачастую открыто игнорировали предписания местных властей. Но более всего англичан раздражало высокомерие китайцев. Чопорные викторианские денди оказывались в мире, где низкорослые и отсталые в техническом плане азиаты искренне считали их людьми второго сорта. Особенно раздражающей была китайская традиция пресмыкаться перед вышестоящим – коу-тоу, когда человек вставал на колени и кланялся так низко, что мог коснуться пола лбом. Китайцы пытались было и англичан заставить делать коу-тоу, что привело к нескольким громким дипломатическим скандалам. Некоторые современники, подобно американскому президенту Джону Квинси Адамсу, считали, что в конечном итоге реальной причиной войны стали именно проблемы межкультурной коммуникации, а опиум был лишь одним из факторов, осложнявших отношения межу двумя империями. Считать коу-тоу истинной причиной войны будет странно равно в той же степени, как и полагать, что завоевание французами Алжира началось из-за инцидента с опахалом тамошнего дея. Впрочем, у подобного мнения тоже была своя логика.

Когда в 1792 году первый британский чиновник прибыл в Пекин, он отказался поклониться на аудиенции у императора. На Туманном Альбионе данный демарш посла восприняли чуть ли не как величайшую дипломатическую победу, и впоследствии все английские представители высокого ранга взяли себе за моду игнорировать китайский придворный этикет. Китайцы же решили, что «заморский варвар» или очень глуп, или попросту не в себе, и чтобы Сын Неба лишний раз не расстраивался, лучше бы вообще всяких непонятных пришлых ему впредь не показывать. Более того, даже провинциальные губернаторы на будущее отказывались принимать английских послов. Лощеные денди, в свою очередь, были до глубины души оскорблены такой политикой, и принялись засыпать парламент и правительство жалобами на надменных «желтых макак».

Когда в 1833 году в Китай в качестве главного торгового распорядителя (Chief Superintendent of Trade) прибыл лорд Уильям Нейпир, местные власти не позволили ему даже поселиться на китайской земле, сослав квартировать в португальский Макао. Лорд, разобидевшись, накропал на родину гневное письмо, в котором просил прислать всего-ничего – небольшую эскадру в составе трех или четырех фрегатов или бригов с крепкими британскими солдатами на борту. Причем чтобы именно англичан, а не каких-то там сипаев. Правительство от посылки кораблей воздержалось, однако лондонская политическая богема всерьез обеспокоилась поддержанием имперского престижа в Китае.

А пока в Китае местные цинские чиновники и английские посланцы враждовали из-за придворного этикета, на солнечных полях Бенгалии цвел алый мак, цветы которого бережно срезали опийные жнецы, чтобы затем переработать и получить чистый наркотик, который грузился в ящики и отправлялся прямиком в Поднебесную. Там эти коробки со смертоносным снотворным сгружали на островках, располагавшихся вблизи китайского берега. Ост-Индская компания, державшая под контролем большую часть Индии, запрещала перевозить опий на своих кораблях, боясь дискредитации, однако в то же время всячески поощряла торговлю наркотическим зельем, поскольку экспортные пошлины на опий обеспечивали более 10% от ВВП подконтрольных ей территорий. А для того, чтобы найти моральное оправдание своим действиям, британцы активно тиражировали мнение, что употребление наркотика – просто еще одна разновидность вредных привычек. Бытовало даже расхожее выражение, что курение опиума в Китае ничуть не хуже, чем употребление джина в Англии.

В Кантоне, где китайцы разрешили иностранцам держать офисы и складские помещения (которые называли факториями), торговля опиумом буквально процветала, а местное чиновничество поголовно сидело «на зарплате» у европейцев. Император, который прекрасно понимал, что не может надеяться ни на кого из этого насквозь прогнившего кубла, отправил из столицы наместника (мандарина) Линь Цзэсюя с самыми широкими полномочиями, чтобы тот навел в Кантоне порядок и покончил с наркоторговлей раз и навсегда.

Прибыв на место, Линь засучил рукава и принялся за работу. Перво-наперво, желая показать, что не шутит, генерал распорядился казнить нескольких пойманных китайских контрабандистов прямо перед зданиями британских и американских торговых компаний. Там же прилюдно был зачитан монарший указ, провозглашавший запрет на торговлю опием и предписывавший всем иностранцам в самом скором времени сдать мандарину все зелье, хранившееся у них на складах. Иностранцы лишь посмеялись, и тогда в мае 1839 года китайский генерал пошел на обострение конфликта – он приказал своим людям блокировать европейцев и американцев на территории факторий, предварительно отозвав оттуда всех китайских подданных, выполнявших роль наемных рабочих и слуг. В результате вся деятельность представительств западных компаний оказалась парализована – у европейцев буквально не хватало рук для того, чтобы обслуживать складские помещения, готовить пищу и т.д. Этот инцидент вошел в историю как «Осада факторий», и действия Линь Цзэсюя были в прямом смысле осадой, пусть и бескровной. В конечном счете англичанам пришлось смирить гордыню и принять условия, выдвинутые мандарином, попутно сдав ему на руки 20000 ящиков с опием.

А спустя шесть недель после окончания «Осады факторий» произошел еще один инцидент: в деревеньке недалеко от Коулуна случилась драка между китайцами и группой американских и английских моряков, в ходе которой один подданный Поднебесной был убит. Местные власти, естественно, тут же потребовали у «иностранных дьяволов» выдать им убийцу, на что английское представительство заявило, что установить виновника представляется решительно невозможным, а значит, ввиду недоказательности чьей-либо вины, никого они китайцам не выдадут. Линь, в свою очередь, вновь вывел всех наемных китайских рабочих с факторий, попутно конфисковав там все припасы, а также настоятельно порекомендовал португальскому губернатору Макао прогнать с подвластной территории всех англичан. В результате последовал массовый исход англоязычного населения — мужчин, женщин и детей — на практически необитаемый на тот момент остров Гонконг, где и было основано новое поселение. И именно в разгар этих крайне интересных событий к китайским берегам прибыл уже знакомый нам покоритель Адена капитан Генри Смит на своем фрегате «Volage», к которому по пути присоединился 20-пушечный фрегат «Hyacinth».

Теперь дело приобретало совершенно другой оборот, и англичане, еще недавно буквально бежавшие на Гонконг, приободрились. Вскоре им удалось сговориться с несколькими местными, которые согласились, вопреки запрету властей, возить на остров провизию под прикрытием орудий двух фрегатов. Узнав об этом, Линь отправил несколько джонок на разведку, однако Смит прогнал их пушечным огнем с «Volage». Раздосадованный мандарин снарядил эскадру из 25 военных джонок, полагая, что того вполне хватит, чтобы прогнать неприятельские корабли, однако, едва китайская флотилия подошла на дистанцию огня английских пушек, техническое превосходство и выучка европейцев сделали свое дело: «Volage» и «Hyacinth» потопили четыре вражеских посудины и сильно повредили еще несколько. Сообразив, что военная удача улыбается не им, китайцы поспешно убрались прочь. Британцы не потеряли ни одного человека. Не все еще понимали в тот час, что это небольшое столкновение являлось открывающим актом драмы, которая войдет в историю под именем Первой Опиумной войны.

В Палате общин разразилась горячая дискуссия, в ходе которой правительство и министр иностранных дел Палмерстон указывали на то, что Британия понесла не только финансовый, но и репутационный ущерб от действий китайцев. Гладстон, протестуя, замечал, что «никогда не слышал и не читал о войне, более несправедливой по своим причинам и более позорной для этой [Великобритании] страны». Парламент, однако, внял голосу партии «ястребов» и дал санкцию на начало боевых действий против империи Цин. Для этой цели начали перебрасывать войска — Королевский Ирландский полк, Кэмеронский (шотландский) полк, части Хертфордширского полка и некоторое количество сипаев. Общая численность экспедиционного корпуса составила 4000 человек, к тому же было подготовлено большое количество судов, способных обеспечить переброску. Общее командование операцией возлагалось на трех человек – сэра Джорджа Эллиота, секретаря Адмиралтейства, который должен был отвечать за морские операции, его кузена Чарльза Эллиота, занимавшего в те годы высокий гражданский пост в Китае, и генерал-майора сэра Хью Гофа, который должен был возглавить сухопутные части. Они должны были оккупировать Чусан, блокировать Кантон, доставить официальную ноту протеста главному императорскому министру, а затем принудить китайское правительство подписать выгодный для британцев договор. Все перечисленное было исполнено: Чусан был занят без боя, а оставленный там британский гарнизон был обречен медленно вымирать от диковинных восточных болезней. Тем не менее, китайские власти были вынуждены принять официальное письмо из Лондона, после чего англичане, желая доказать серьезность своих намерений, отправились захватывать форты на реке Бокка-Тигрис (португальское название, в настоящее время — Ху-мен) между Кантоном и Гонконгом.

Один китаец из Макао сказал в приватной беседе британскому военному хирургу: «Вы, англичане, возьмете форт лишь в тот час, когда небо рухнет вниз». Но небо не рухнуло, а форты пали, и 20 января 1841 года китайцы были вынуждены подписать соглашение, известное как Чуаньбийская конвенция. Согласно ее условиям, китайцы соглашались отдать англичанам Гонконг, а также обязались выплатить шесть миллионов долларов, возобновить торговые операции в Кантоне и держаться с британцами как с равными. Однако этот договор «зарубили» на высшем уровне сразу обе стороны — император посчитал уступки слишком существенными, а Палмерстон, напротив, рассудил, что с «желтых макак» можно было стрясти побольше.

В парламенте, по старой доброй традиции, вновь развернулись баталии между противниками по «китайскому вопросу». Гладстон, известный своей либеральной политикой в отношении отсталых держав и разного рода «благородных дикарей», остро критиковал курс Палмерстона и его сторонников, утверждая, что китайцы будут иметь полное моральное право отравлять колодцы, чтобы сдерживать продвижение британских войск. Однако королева Виктория поддержала свой кабинет в этот сложный для страны момент. Эта молодая женщина уже успела проявить себя весьма воинственным политиком, и теперь была очень заинтересована в благополучном для своей страны решении восточного вопроса. Министр Палмерстон, высоко оценивший поддержку монаршей особы, преподнёс Виктории подарок — небольшую карту Кантона и окрестностей, снабдив красноречивой припиской — «для дальнейшего использования».

Между тем, Палмерстон испытывал глубокое отвращение к Эллиоту, Гонконг же он считал бесполезной дырой, о чем не преминул сообщить своему недругу: «Кажется очевидным, что Гонконгу не стать рынком для торговли». Однако королевская семья была буквально очарована новым приобретением со столь необычным экзотическим названием, и королева Виктория в письме своему дяде Леопольду отмечала, что «Альберт очень удивлен тем, что я получила Гонконг, и мы подумываем называть Викторию (принцесса Виктория Саксен-Кобург-Готская, будущая королева Пруссии и германская императрица, мать кайзера Вильгельма II) принцессой Гонконга в дополнение к титулу принцесс Роял». При этом королева, разделявшая взгляды Палмерстона, была недовольна и Чарльзом Элиоттом, о чем сообщила в том же письме королю Леопольду: «Китайские дела нас очень огорчают, и Палмерстон тоже глубоко огорчен ими. Все, чего мы хотели, можно было бы приобрести, если бы не странное поведение Чарльза Эллиота… не следовавшего инструкциям в точности и спешившего изо всех сил». Очевидно, что и королева, и министр были готовы к затяжной войне, которая в перспективе могла принести куда более существенные барыши.

Впрочем, на момент, когда Виктория аккуратно выводила на бумаге эти строки, от нее уже мало что зависело, ведь в далеком Китае, в Запретном дворце, Сын Неба также сказал свое слово, и слово это было — «Война». Естественно, в силу географического положения, его реакцию на проект мирного договора Эллиот получил куда раньше, чем ему доставили новые приказы из Лондона, поэтому, поняв, что китайцы мириться не намерены, он решил нанести удар первым. Его кузен капитан Эллиот со своей эскадрой двинулся вверх по реке Бокка-Тигрис, отрядив несколько десантных отрядов для захвата ближайших неприятельских крепостей. Китайцы послали флот из 40 военных джонок, дабы воспрепятствовать дальнейшему продвижению англичан, однако эти силы были сравнительно легко разгромлены «иностранными дьяволами». Стремясь развить успех, солдаты и моряки королевы двинулись на сам город Кантон. Это был настоящий муравейник с населением численностью в миллион человек, и большинство из них было настроено враждебно по отношению к европейцам. Мандарин располагал здесь армией в 45000 человек. А что было у англичан? 2500 солдат и 1000 моряков и морских пехотинцев, в сухом статистическом соотношении — чистое самоубийство. Однако в войне армий, разделенных буквально столетиями прогресса, статистика уже не является объективным критерием оценки. Англичане успешно заняли высоты над городом, вынудив огромную китайскую армию откатиться назад. В Кантоне началась паника, жители стали спешно покидать город, боясь мести со стороны европейцев. И в этот момент Чарльз Эллиот вновь сел за стол переговоров с китайцами, которые согласились заплатить компенсацию в размере шести миллионов долларов и компенсировать торговцам все убытки за разрушение их факторий. Генерал Гоф, настаивавший на продолжении боевых действий, воспринял выходку дипломата как демарш, однако китайцам все же удалось откупиться и купить спасение для Кантона ценой вышеозначенных уступок. Огромный город был спасен от участи штурма и разорения, а сама сделка вошла в историю как Кантонский выкуп (в настоящее время более распространен термин «Выкуп Гуанчжоу» по современному названию города).

Как мы уже отмечали, помимо дисциплины, выучки и современной тактики, на стороне англичан был и технический прогресс. Армия маньчжурской империи была вооружена немногим лучше, чем когда покоряла Китай более двух веков назад — она по-прежнему использовала старинные мушкеты и даже луки. У англичан тоже все было не слава Богу: например, сипаи были вооружены старыми кремнёвыми мушкетами, которые оказывались практически бесполезны при дождливой погоде, однако морские пехотинцы имели при себе ружья «Брансуик» с ударным (перкуссионным) замком и нарезным стволом — далеко не новинка оружейной промышленности, изобретенная еще 30 лет назад, однако ввиду дороговизны массово взятая на вооружение лишь недавно. Тем не менее, эти ружья (а, в сущности — штуцеры) превосходили любое огнестрельное оружие, имевшееся у китайцев.

Кантонский выкуп ознаменовал собой перерыв в военных действиях, во время которого среди британских официальных лиц в Китае произошла рокировка — Чарльз Эллиот, которым к тому моменты были недовольны буквально все, был сослан (другого слова и не подобрать) в недавно созданную республику Техас в качестве британского представителя, а на смену ему прибыл сэр Генри Поттинджер, дядя знаменитого разведчика и героя гератской осады Элдреда Поттинджера. Его родственник Джордж Эллиот вышел в отставку и отправился домой на борту того самого HMS “Volage”, которым теперь командовал его сын, тоже Джордж (Генри Смит к тому времени скончался). Вместо него осуществлять контроль над морскими и речными операциями прибыл контр-адмирал сэр Уильям Паркер, опытный ветеран, служивший капитаном фрегата еще у самого Нельсона. Из «стариков» остался только генерал Гоф, получивший из Индии подкрепление в лице 55-го пехотного полка (впоследствии ставшего 2-м батальоном Пограничного полка), недавно также оснащенного ружьями “Брансуик”. Завершив все приготовления, к августу 1841 года англичане были готовы возобновить боевые действия. Следующей целью стал Сямэнь (Сямынь, в указаное время — Амой).

Отмечая решительность малочисленных британских войск, герцог Веллингтон, выступая перед Палатой лордов, сказал: «Мало что было известно о Китае, за исключением многочисленности его населения, его огромных размеров и больших богатств. Мы ничего не знали о том, как живет общество в этой стране, мы ничего не знали о его коммуникациях, имея лишь поверхностное знакомство с его реками и каналами, и вне зависимости от того, шли ли вы вдоль дорог или рек, или каким-нибудь иным маршрутом, никто в этой стране не мог дать какой-либо информации или полезных сведений». Двигаясь небольшими отрядами по огромной незнакомой стране, британские солдаты и моряки были в чем-то отдаленно подобны испанским конкистадорам.

Сямэнь был взят ценой лишь двух убитых и пятнадцати раненых. Двигаясь дальше на север, Гоф взял Тинлай, Чинхай и Нинпо, после чего отправился на зимние квартиры в те же Нинпо и Чинхай.

Первые выстрелы весенней кампании 1842 года сделали китайцы, предпринявшие массированное контрнаступление, атаковав англичан одновременно и в Чинхае, и в Нинпо, однако и там и там были отбиты с большими потерями. Тела павших воинов Поднебесной империи, так и оставшиеся лежать неубранными на полях, никто даже и не считал, однако ветераны поговаривали, что не видели подобного со времен Бонапартовых войн. Отбившись, англичане сами пошли в наступление, и атаковали форты, прикрывавшие порт Ханчжоу. Именно там они столкнулись с самым сильным сопротивлением за всю войну, однако овладели и этими крепостями, потеряв всего 15 человек убитыми и 55 ранеными. Китайцы же, согласно подсчетам, потеряли свыше 1200 солдат, не считая сотен мирных жителей, которые массово совершали самоубийство, лишь бы не угодить в лапы к «иностранным дьяволам». Уже в июне без боя был занят Шанхай. Наконец, разбив войска Поднебесной в Чжэньцзяне, британские войска подошли к стенам великого города Нанкина.

Теперь уже даже Сыну Неба, затворившемуся в Пекине, было очевидно, что война проиграна вдрызг, и нужно попытаться спасти хотя бы то, что осталось. На переговоры с “варварами” были спешно отправлены три имперских чиновника, которым Поттинджер буквально с порога озвучил приемлемые для него и для королевы Виктории условия мирного соглашения. Поняв, что поторговаться не выйдет, китайцы в августе 1842 года подписали договор, который вошел в историю как Нанкинский. Этому соглашению будет суждено стать первым в целой серии подобных договоров, предоставлявшим иностранцам особые привилегии. В официальной китайской историографии они известны как «неравноправные соглашения», поскольку на протяжении сотни лет они оставались для китайцев символом национального унижения. Согласно Нанкинскому договору, китайская сторона обязалась выплатить 21 миллион долларов в качестве компенсации, а также предоставить британцам право торговать в пяти портах — Кантоне, Сямэне, Фучжоу, Нинпо и Шанхае. Для британских товаров были предусмотрены выгодные тарифы, подданные королевы Виктории не попадали под действие китайских законов (к ним применялось британское правовое регулирование). Опиум даже не был упомянут.

Мир был заключен, однако взаимоотношения между англичанами и китайцами, по понятным причинам, отнюдь нельзя было назвать мирными. Традиционное китайское чванство никуда не делось: да, «варвары» победили, но от этого они не перестали быть варварами, ведь грубая сила отнюдь не равна истинному величию.

Впрочем, Виктории было совершенно плевать на заносчивых азиатов. Преисполненная радости, 25 ноября 1842 года она написала премьер-министру сэру Роберту Пилю: «Королева желает, чтобы сэр Роберт рассмотрел и на раннем этапе представил ей свои предложения относительно того, как вознаградить и как отметить ее высоким одобрением всех тех достойных похвалы людей, которые своими восхитительными действиями и большими усилиями добились недавних блестящих успехов в Китае и Афганистане». На награды в тот год она не скупилась.

После заключения Нанкинского договора генерал Гоф вернулся в Индию, где воевал с маратхами и сикхами, однако корабли Королевского флота остались в Китае, чтобы обеспечить соблюдение азиатами условий соглашения. Этот период впоследствии стал известен как “годы канонерок”. 10 декабря 1846 года Палмерстон написал сэру Джону Дэвису, тогдашнему полномочному представителю Великобритании в Китае: «Если, где бы то ни было, британские подданные попали в беду, находясь на доступном расстоянии для британского военного корабля, означенный корабль должен быть и будет отправлен в путь, и будет оставаться там, пока его присутствие может потребоваться для защиты британских интересов».

Несмотря на то, что официально война закончилась, британским военным кораблям было чем заняться — у побережья лютовали китайские пираты, которым все конвенции были до известного места, и в период с 1843 по 1851 год Королевский флот захватил или потопил около 150 пиратских джонок. Английские моряки буквально озолотились за счет призовых денег, получая, к тому же, по 20 фунтов стерлингов за каждую «пиратствующую персону», убитую ими или взятую в плен. Английские корабли, гоняясь за пиратами, преодолевали большие расстояния, на юге достигая Борнео, а в 1845 году даже предприняли там высадку. В ликвидации пиратского гнезда им здорово помог «Белый раджа» — британец Джеймс Брук, самостоятельно основавший в регионе собственное небольшое государство Саравак, правителем которого он стал в 1841 году.

Время от времени, когда китайцы, по своему обыкновению, вновь начинали борзеть, канонерки использовались для проведения точечных акций устрашения, в ходе которых англичане захватывали какой-нибудь небольшой форт, напоминая местным о том, за кем осталась победа в последней войне. Впрочем, после 1851 года, на фоне разраставшегося восстания тайпинов, у цинского правительства появилось много иных хлопот, и им стало уже не до провокаций.

Тем не менее, столкновения время от времени случались, как это было 4 апреля 1854 года — небольшая схватка, вошедшая в историю как бой на Грязной равнине (Muddy Flat), которая, что удивительно, в тот теплый весенний день была абсолютно сухой. Когда имперские войска, стоявшие лагерем у ручья Сучжоу вблизи Шанхая, начали стихийно нападать на европейцев, британский консул в Шанхае сэр Резерфорд Элкок потребовал, чтобы цинские власти передислоцировали свои войска куда-нибудь подальше. У консула практически не было войск, однако свои требования он изложил очень твердо, даже назначив срок выполнения ультиматума — 4 часа вечера 3 апреля. Китайцы не только проигнорировали требование, но и демонстративно перебросили вверх по ручью Сучжоу несколько джонок для защиты лагеря. Элкок, однако, идти на попятные также не собирался, и, собрав ополчение, состоявшее некоторого числа гражданских, нескольких моряков (в том числе и американских, пришедших на помощь англичанам) и морских пехотинцев, двинулся на врага. Эта «трясогузкина армия», имевшая при себе два полевых орудия и две гаубицы, подняла американский и британский флаги, и в строгом порядке и под барабанный бой подошла к лагерю цинских войск. Джонки открыли по ополченцам огонь, однако Элкок развернул на них свои немногочисленные орудия, и после буквально нескольких залпов китайцы пустились наутек. Так закончилась эта странная битва, унесшая жизни порядка 300 китайцев и четырех иностранцев. Впрочем, как показало время, стрельба в Поднебесной стихла ненадолго.