«Пуля — дура, а штык — молодец»: материализм против идеализма

Опыт наполеоновских войн давал огромный материал для размышлений. Но теоретическое осмысление его, по различным причинам, довольно сильно затянулось. Наиболее известен труд Клаузевица «О войне», однако его напечатали только после смерти автора в 1831 году, и он далеко не сразу обрёл популярность. Клаузевиц подчёркивал роль морального элемента и просто случая в военном деле, а также отсутствие каких-либо чётких законов.

В России был в те времена куда более известен как теоретик Жомини — хотя бы потому, что он основал академию в России.

Новый толчок к дискуссии дала Крымская война.

Война в Крыму — всё в дыму

Нарезное оружие было известно довольно давно. Там, где требовался один точный выстрел, оно находило своё применение (например, как охотничье оружие). Но после выстрела винтовкам требовалась длительная перезарядка. Поэтому, как указывает социолог Дерлугьян, довольно широко их использовали горцы в Кавказской войне. Выстрел — и удар шашкой.

Или наоборот, выстрел — и бегом в лес ныкаться.

В пересечённой местности это работало. А вот на открытой таких стрелков легко мог «затоптать» или даже расстрелять при перезарядке плотный строй пехоты. Так что винтовки (их называли штуцерами) находили себе место в рассыпном строю застрельщиков (кто сказал «Шарп?!»), а остальная часть армии вполне удовлетворялась более скорострельными гладкоствольными ружьями.

Однако ко времени Крымской войны техника несколько поменялась. Появились нарезные ружья, позволявшие более-менее быстро стрелять и делать это точно. А тактика всё ещё основывалась на штыковом ударе. Обучение же войск сосредотачивалось на следовании заранее созданным шаблонам и муштре. Когда армии противников прибыли в Крым на театр военных действий, то оказалось, что в новых условиях всё это работает довольно плохо.

Едва ли не впервые в ход войны значимо вмешался фактор материальной части. До того армии основных держав были вооружены плюс-минус одинаково. Некоторое отставание русской армии в оснащении штуцерами бросилось в глаза, и ему начали приписывать чуть ли не основную причину в поражениях. А тут ещё подоспел Лесков с его «англичане ружья кирпичом не чистят». Для советского читателя отсутствие нарезных ружей как причину поражения закрепил в своих трудах Энгельс.

На самом деле всё было сложнее. Далеко не у всех противников русских имелось новое оружие. К тому же, по мнению историков, более боеспособными оказались французы, у которых было меньше нового оружия, чем у британцев, но лучше обучены войска. Англичане страдали от наличия в армии многих архаизмов вроде системы покупки звания. Как хлёстко выразился Свечин, «консерватизм английской армии представлял совершенно исключительное для Европы явление и напоминал застывшие формы древнеегипетской культуры».

Так или иначе, но увеличение роли стрелкового огня вновь подняло вопрос о соотношении огня и штыка. Нужно ли вводить более расчленённые строи? И надо ли отменять уставной боевой порядок, определённый на все случаи жизни («нормальные боевые порядки»)?

Не останавливалась дискуссия и по соотношению морального и материального элемента на войне. Нельзя сказать, что сторонники большей роли штыкового удара совсем отрицали огонь и материальный элемент, а сторонники большей роли огня всегда настаивали на главенстве материального фактора. Но всё-таки штык ассоциировался с моральным фактором, а любители огня чаще подчёркивали роль материального, чем наоборот.

Дискуссий в разных странах было много, и зачастую создавалась удивительная картина, когда действовал какой-нибудь древний устав, но войска воевали не по нему, а по дополнениям и даже полуофициальным руководствам. Ещё больше усложняли ситуацию многочисленные войны середины XIX века, которые выливали на головы бедных теоретиков всё новые ушаты холодного и противоречивого боевого опыта.

Практика франко-австрийской войны 1859 года говорила о важности дисциплины и удара в штыки. Австрийские войска, оказавшиеся в селениях, зачастую «ныкались» и сдавались в плен при энергичной атаке французов. Французы же отвоёвывали штыком больше, чем теряли при огневом бое против вооружённой более современной винтовкой противника. Наоборот, в австро-датской войне 1864 года немцы, вооружённые «игольчатыми» винтовками Дрейзе, порой расстреливали датчан почти как в тире.

(В ружье Дрейзе гильза изготавливалась из бумаги. Закрепить капсюль на ней не представлялось возможным, поэтому он крепился на пыже, отделявшем пулю от гильзы. Чтобы инициировать горение, нужно было проткнуть капсюль. Для этого ударнику следовало пробить гильзу, для чего его делали иглообразной формы. Гильза требовала бережного отношения, ударники часто ломались, зато ружьё заряжалось с казны и имело по тем временам огромные скорострельность и дальность стрельбы. — Прим. автора).

Во время войны между Пруссией и Австрией в 1866 году в атаках под Садовой обе стороны несли большие потери от стрелкового огня.

Ну что, котаны, все ударяемся в стрелковую подготовку и оснащаем войска лучшей винтовкой? Мольтке на это только молча улыбается. Скоро мы дойдём до франко-прусской войны и поймём, почему он так делает.

Отдельно стояла Гражданская война в США, где при желании можно было увидеть очень много нового: кавалерию, презиравшую саблю, но притом отлично стрелявшую, применение разных технических новинок от паровозов до «картечниц» Гатлинга — прообразов пулемётов. И нельзя сказать, что в России совсем не интересовались этой темой: в академии темы по изучению этого далёкого противостояния в 1880-е годы встречались довольно часто. Но, видимо, и у нас считали, что та война слишком специфична. По крайней мере, мы её опыт (да и не только мы) учли далеко не полным образом.

Франко-прусская война дала очень много материала. Анализировать его можно с совершенно разных позиций и приходя к разным выводам. Например, немецкие командиры сплошь и рядом, не дожидаясь решения командования, бросались «на выстрелы» и атаковали. Они особо не разбирались, батальон противника впереди или целый корпус. Так что их регулярно ждали неприятные сюрпризы.

Французы же, наоборот, — выжидали, не торопясь вводить в бой резервы, и часто прерывали бой, не израсходовав их. Какая тактика лучше? «О, практика открытого приказа, инициативность командиров — прекрасно!» —скажет один, поглаживая лайковые перчатки.

(«Движение на выстрелы» — когда часть меняет направление движения в сторону услышанных выстрелов. «Открытый приказ» — когда подчинённому ставится только задача, но метод её выполнения остаётся на усмотрение самого солдата. — Прим. автора).

«Потери немцев были огромные, дурная активность в отсутствие разведки регулярно ставила их в тяжелейшее положение, путала карты высшему командованию, а несогласованность приводила к чудовищному перемешиванию войск», — скажет другой.

Кстати, последнее отмечал и генерал Драгомиров, присутствовавший в качестве русского наблюдателя. Также он отметил малую эффективность митральез (митральеза, она же картечница, состояла из множества стволов винтовочного калибра, поставленных на один лафет; отчасти предшественник пулемёта. – Прим. автора) и в целом увидел в войне довод за необходимость штыковых атак и, конечно, за большую роль морального элемента на войне. В пользу этого вывода был и тот факт, что, испугавшись винтовок Дрейзе, французы приняли новое ружьё Шаспо. Теперь уже они могли наслаждаться существенным превосходством в дальности эффективной стрельбы (1 500 метров вместо 600). Но французов это не спасло.

Правда, у немцев было превосходство в артиллерии, но до Первой мировой войны основные потери несли всё-таки от стрелкового огня.

Примечательно, насколько противоположные выводы можно сделать из одного опыта. Оценивая атаки прусской гвардии под Сен-Прива, другой русский генерал — Скобелев — восторгался их действиями и печалился, что его войскам в схожей ситуации не удалось достичь победы под Плевной в отличие от пруссаков. Генерала следующего поколения, Свечина, сложное маневрирование гвардии в плотном строю под убийственным огнём французов сильно удручало.

Русско-турецкая война

На русско-турецкую войну армия вышла с устарелыми уставами, дополненными ворохом добавлений и исправлений. В такой ситуации очень многое зависело от начальников на местах.

Отлично проявила себя подготовленная Драгомировым 14 пехотная дивизия. Сам Драгомиров, будучи франкофилом, недолюбливал немцев, но при этом действовал в лучших традициях немецкой армии. Тут и практика открытого приказа, и требование, чтобы начальники объясняли подчинённым задачи войск и давали наставления младшим командирам (для возможной замены старших в случае ранений), и даже награждение ротного командира, нарушившего приказ, но проявившего инициативу и добившегося успеха.

В общем, где-то в сторонке рыдает от умиления фон Зект.

Ну и конечно, доверие к солдату, упор на моральный элемент и сквозные атаки на учениях.

(Сквозные атаки — метод обучения войск. Противостоящие войска атаковали друг друга в штыки, как реального противника, и лишь в последний момент перед прохождением через строй поднимая штыки вверх. — Прим. автора).

Но такой была не вся русская армия.

У Драгомирова имелось много врагов, а кроме того, часто мешала и банальная некомпетентность. Штабные командиры раз за разом готовили сложные схемы, в которых наступление одной части войск зависело от другой части. Подобные планы сталкивались с реальностью и довольно часто разваливались. Получались трагикомедии: например, когда Плевну штурмовали куцые части энергичного Скобелева, а другие остались пассивны, поскольку в тот момент у них не было приказа наступать. Вспоминая об этом эпизоде, Скобелев плакал, когда ему говорили об атаке прусской гвардии.

В отличие от войск Драгомирова, которые ещё на учениях специально перемешивались и потому могли сносно управляться даже в таком состоянии, другие части оказывались неспособны действовать и в более простых условиях. При штурме Горного Дубняка войска атаковали не одновременно и очень плохо управлялись. Свечин утверждает, что, когда турки уже собирались сдаваться, огонь не успели вовремя остановить и парламентёров убили. Тогда турки продолжили сопротивление, и штурм стоил очень много жертв. Укрепления удалось взять, лишь когда в мёртвой зоне накопилось достаточно солдат.

В общем, русско-турецкая война показала пренебрежение огнём и породила бурные дискуссии между «огнепоклонниками» — то есть теми, кто доказывал именно главенство огня, — и теми, кто напирал на важность штыка. Соответственно, яростные споры шли и по поводу влияния материального и морального фактора. Но не стоит думать, что все «огнепоклонники» отрицали штык и моральный фактор, ровно как и наоборот. Скорее речь шла о соотношении этих факторов.

Время сомнений

Технический прогресс не стоял на месте. Магазинные винтовки, бездымный порох, орудия с тормозом отката и накатником, появление панорамного прицела и формы защитных цветов — всё это работало на «огнепоклонников», однако далеко не везде привело к пересмотру тех же боевых порядков в сторону разрежения.

Британцы на англо-бурскую войну вышли совершенно неготовыми. Плотные строи, неумение применяться к местности и стрелять так же хорошо, как это делали буры, вкупе с традиционно плохим руководством дали череду поражений. После этого никудышных руководителей сменили, армию увеличили в размерах, насытили техникой и сразу начало играть техническое превосходство британцев, а также отсутствие дисциплины и какой-либо стратегии у буров.

Но даже победные для британцев бои поразили теоретиков устойчивостью обороны местных, поставленных в безнадёжное положение. И вновь в этом опыте можно было увидеть почти всё, что только хотелось увидеть. «Огнепоклонники» тыкали пальцем в факты расстрела бурами британцев и доказывали, что редкие построения, применение к местности, маскировка и окапывание — то, что нужно, а штык уже пора сдавать в музей. Сторонники преобладания морального элемента указывали на то, что именно он позволил сильно уступавшим в численности и технике бурам так долго обороняться.

По поводу же нового оружия появилось мнение, что оно требует более квалифицированного солдата. В России Драгомиров считал, что для него вообще нужен «новый человек». Во Франции появлением нового оружия доказывали необходимость удлинения сроков службы и, опять же, усиление морального элемента. Говорили, что только сильный духом человек сможет действовать под столь мощным огнём. Ну а самые хитрые просто отмахивались от опыта, заявляя, что, мол, театр войны немного специфичен, как и один из противников, а другой (британцы) — известный чемпион по провалу подготовки к любой войне.

В общем, «мы не поляки», как говорил советский военачальник Пётр Клёнов по итогам 1939 года.

На сопках Маньчжурии

Поразительно, но при всём обилии дискуссий и военной литературы период 1880-1900-х в русской армии характеризуется как застой. Увы, это не спроста.

Фактически русская армия, выходя на следующую войну — с японцами, — так и не вынесла определённого вывода о необходимых реформах. В действиях в Маньчжурии проявились многие беды, которые были видны ещё по итогу прошлой войны. Вновь какие-то невнятные планы. Вновь вывод огромного количества войск в резерв и растягивание их ввода в бой. С пассивными турками это «прокатило», но теперь против русских стоял энергичный и целеустремлённый противник.

Результат — череда поражений.

В сущности, обе стороны оказались не готовы к войне тактически — новые средства и масштабы привели к сильному изменению её вида. Обе стороны активно копали укрепления, штурм которых оказался необычайно труден. При взятии Порт-Артура война приняла формы, уже очень похожие на Первую мировую. Окопы, пулемёты, миномёты, стрельба с закрытых позиций, небольшие группки людей вместо ровных стрелковых цепей (впрочем, последнее встречалось и раньше, но большей частью теоретиков считалось нежелательным).

После всех «банзай-атак» времён Второй мировой это покажется удивительным, но Свечин уверял, что как раз штыковой бой японцы не принимали. Даже в ближнем бою они старались отстреливаться. Да и в целом возможностей для рукопашного боя было крайне мало. Дальность стрельбы возросла чрезвычайно и можно было проходить по высокому гаоляну весь бой, неся огромные потери от шрапнели противника.

В оценку опыта русско-японской войны вмешался и субъективный фактор. До того большое влияние в армии имели сочинения Драгомирова (писал он очень много). Многие высшие командиры являлись выпускниками академии, которой он руководил. Провал в русско-японской войне вызвал резкую и не всегда справедливую критику самого Драгомирова, а вместе с ним — и всех его идей. Симпатии офицерства вновь перешли к огню, и к 1914 году стрелковая подготовка как пехоты, так и артиллерии стала очень хороша.

Но авторитет армии подрывался участием в подавлении революции 1905 года, частом использовании войск против крестьян. Политическая работа среди солдат проводилась очень слабо, что было следствием оторванности армии от политики. До начала Первой мировой войны всё это не считалось необходимым, хотя, казалось бы, события 1905-1907 года настоятельно говорили за расширение политической обработки солдатских масс.

Армейская дисциплина в 1914 году, на первый взгляд, была вполне крепка. Но в дальнейшем эти проблемы перешли в ряд первостепенных.

Перед крахом

Первая мировая война во многих отдельных моментах походила на события русско-японской или англо-бурской, но в целом сильно отличалась. Те тенденции, которые только начинали становится явными в предыдущих войнах, оформили новый лик войны. Попытки применять старые методы, иногда ещё действовавшие в прошлом, доводили до катастрофы.

Например, в Манчьжурии Путиловской сопкой (названной так по фамилии генерала, руководившего штурмом) ещё можно было овладеть «нахрапом» — решительной штыковой атакой масс пехоты без значительной артиллерийской подготовки и почти не стреляя во время самой атаки. Но в 1915 году о таком и помыслить было невозможно — ни на Западном, ни на Восточном фронте.

(Интересное описание атаки можно прочитать в дневнике Селивачева, будущего генерала, который участвовал и был ранен в этом бою. – Прим. автора).

Новые методы всё больше были направлены на уменьшение эффективности вражеских пулемётов и артиллерии. Многодневные артподготовки, наступление за огневым валом с непрерывным подравниванием, применение всё новых видов вооружения: танков, авиации, отравляющих веществ — всё это, казалось, свело войну к Materielleschlacht, «материальной битве», как это называли немцы.

В таком бою моральный элемент был равен нулю. Или нет?

Невиданный кошмар мясорубок Первой мировой не только уничтожал физически сотни тысяч людей, но и подавлял морально. К тому же никогда ранее война не проникала так далеко в сущность государственного организма. Германия и Австро-Венгрия голодали. Экономика России в 1916 году начала разваливаться. Не хватало возможностей железных дорог. Крестьяне всё неохотнее продавали зерно. Доставлять это зерно в крупные города из-за тех же железных дорог было всё труднее.

Солдаты, видя страдание родных в тылу и ужас на фронте, всё чаще задумывались: «Зачем нам эта война?». Кроме того, многие наиболее воинственные уже сложили головы в первых сражениях. Свечин указывал, что качество австро-венгерской пехоты сильно просело по итогам первых сражений. Точно так же падало и количество мотивированных людей в русской армии. Отсталость в техническом отношении России приводила к большим потерям в боях с Германией.

Что примечательно — соотношение потерь с технически не столь развитыми Австро-Венгрией и Турцией для России было вполне благоприятным.

Большие потери приводили не только к выбиванию наиболее активных солдат и офицеров, но и к социальным переменам. Если в 1912 году половина младших офицеров (обер-офицеров) были дворянами, то расширение армии и опустошительные потери привели к тому, что большинство младших офицеров к 1917 году оказались потомками крестьян. Офицерство перестало быть опорой режима, его само раздирали противоречия. В итоге, когда началась революция 1917 года, режим оказалось некому защищать, а вскоре Россия пришла в полное расстройство с окончательным развалом промышленности, тыла и самой армии. Дезертирство приобрело характер эпидемии: война была проиграна в тот момент, когда по количеству пушек и снарядов в армии царило относительное благополучие — по крайней мере, в сравнении с 1915 годом.

Иное решение

Когда стало ясно, что в «материальной битве» немцы проигрывают, они попытались добиться решения проблемы в переходе к манёвренной войне, в которой считали себя сильнее союзников. Но для этого требовалось прорвать фронт. В активе у Германии имелось временное численное превосходство, созданное за счёт ликвидации Восточного фронта, и несколько новых идей по прорыву фронта.

Зачастую всё сводят к штурмовым группам. Но подобная тактика отдельных групп, специально обученных для атак укреплений, появлялась не в одной немецкой армии. Кроме того, новизна была и в других приёмах, использованных в ходе «Битвы за мир».

Во-первых, артподготовка. Она должна быть короткой! Всего несколько часов. В принципе, и союзники постепенно продвигались в направлении смены длительности на интенсивность, но немцы в этом были очень радикальны.

Во-вторых, отсутствие смены частей. Сами немцы писали, что в 1917 при наступлении британцев у Камбре им бы стало совсем худо, если бы резервы усилили наступавших в первом эшелоне, а не затеяли их смену.

В-третьих, упор на продвижение. Не подравниваться по отставшим соседям, а помогать им, ударив во фланг противостоящему противнику. Или даже просто наступать: ведь не так важны боевые порядки, которые всё равно будут нарушены с течением боя, как движение вперёд. Не задерживаться у встретившихся узлов сопротивления, а обходить их, оставляя их штурм резервам. Наконец, продвижение должно продолжаться без ожидания перемещения артиллерии. Пехота сама должна уметь штурмовать не очень сильные позиции.

Союзники и в 1918-м пытались наступать методически. Стрелковые цепи продвинулись вперёд, подравнялись, подтянули артиллерию — вновь артподготовка и новое наступление.

Не забыли немцы и о моральном элементе. Они разделили дивизии на «стационарные» и штурмовые. Наиболее молодые и хорошо зарекомендовавшие себя солдаты отправлялись во вторые. Таким образом, «Битву за мир» весны 1918 года тоже можно воспринимать, как попытку превозмочь материальную немощь упором на умение и моральный элемент. Проблема немцев была в том, что ресурсы, имевшиеся у них, никак не соответствовали грандиозности задач. Так что удивительно не то, что серия наступлений не привела к их победе, а то, насколько близко к ней они подобрались.

На фронт попадало всё больше американских частей; соотношение сил стремительно изменялось в пользу союзников. В материальном плане уже немцы не могли соревноваться с большей частью развитого мира, которой им приходилось противостоять.

Теперь они стали заложниками своих же решений.

Наибольшие потери понесли как раз штурмовые дивизии: то есть немцы потеряли лучших и в физическом, и в моральном плане солдат. Когда надежды на победу увяли и один за другим начали сыпаться удары союзников, Центральные державы начали разваливаться. При этом лишь Болгарию можно считать вышедшей из войны по чисто военным причинам.

Разгром Австро-Венгрии и Турции сопровождался развалом самих империй; в случае Австро-Венгрии он скорее предшествовал разгрому на фронте, чем являлся следствием. В октябре начался внутренний кризис в самой Германии, приведший к революции, смещению кайзера и последующей «санта-барбаре». Всё это было следствием не столько отчаянной ситуации на фронте (Германия в 1945-м сражалась и в более отчаянной ситуации), сколько усталости от войны — то есть явлений морального свойства.

Вывод

Уже в течение XIX века стало ясно, что важен и моральный, и материальный фактор. Вопрос был в соотношении этого морального и материального — огня и штыка.

Первая мировая война показала, что даже когда штык превращается в устройство для открывания консервов (тут русским с игольчатым штыком не повезло), моральный фактор остаётся важен. Она же показала и возможности для пропаганды среди вражеской армии — и, что самое главное, теснейшую связь всех имеющихся факторов.