За что сожгли повесть Алексея Суворина «Всякие», а самого автора заключили на гауптвахте

Неискусная и нецензурная

«Это вовсе не повесть, а просто заметки, отрывки из дневника, писанные в разное время, под разными впечатлениями, и на живую нитку связанные интригой, довольно неискусной», — говорил сам Суворин. Фельетоны под заглавием «Всякие. Нечто вроде повести» печатались в «Санкт-Петербургских ведомостях», где работал будущий известный издатель. Сочинения подписывались псевдонимом А. Бобровский.

До принятия Временных правил они публиковались по мере написания: с июля по сентябрь 1865 года свет увидели 16 глав. «Вообще цензура народного просвещения была в то время гораздо снисходительнее, чем она стала, когда перешла в министерство внутренних дел и когда газета стала выпускаться якобы без цензуры». После утверждения нового закона фельетонные сочинения Суворина то и дело вызывали недовольство, и газета «…уже 20-го сентября получила первое предостережение за статью самую безобидную, но задевавшую одного из второстепенных чиновников».

Суворин признавался, что пошлые речи помещиков записаны им чуть ли не дословно. Имена одних героев — подлинные, других — изменены. Так, Чернышевский, скрывающийся под фамилией Самарского, не мог быть не узнан цензором. Смелые мысли «о земствах, о необходимости центрального объединительного земского собрания и о земском соборе», содержащиеся в фельетонах, могли стоить Коршу, редактору «Ведомостей», его газеты. Когда дальнейшая публикация «Всяких» стала невозможной, Суворин решает дописать их и издать отдельной книгой.

К чему приводят покушения на императоров

Подготовка «Всяких» завершилась к марту 1866 года. «Книжка представлена была в цензуру в начале Страстной недели. Но через день была возвращена обратно в типографию, так как переплётчик пропустил один лист. Пока исправлялся этот недочёт, настали «неприсутственные дни»… В исправленном виде книжка послана была только в понедельник, на Фоминой, утром, а к вечеру весь Петербург был глубоко потрясен известием о покушении на жизнь императора Александра II».

Начались проверки и обыски, публицисты подвергались арестам. Суворин решает повременить с выпуском книги. Чтобы отозвать её из цензуры, он пишет министру внутренних дел П. А. Валуеву. Но письмо осталось без ответа, а книга была арестована.

Процесс и приговор

«Чуть не накануне суда я ехал в Царское Село вместе с прокурором, который должен был обвинять меня. Мы были хорошо знакомы, и разговор шёл о моей книжке, и такой разговор, что я мог вынести из него самое благоприятное для себя впечатление. Но когда на скамье подсудимых я услышал грозную речь и требование заключить меня в тюрьму на три месяца, меня бросало в жар».

Благодаря хлопотам адвоката К. К. Арсеньева приговор был смягчён: Суворин получил трёхнедельное заключение на гауптвахте. «Несмотря на этот короткий срок, я узнал, как тяжело лишение свободы». С произведением же обошлись куда строже: «Всякие» были сожжены. Причём Главное управление настаивало на уничтожении даже корректурных и дефектных листов, чтобы пресечь возможность любого распространения.

В повести Суворин иронично обращался к цензору: «Я был откровенен, я не лукавил и, надеюсь, не дал работы твоему, о страж по делам печати, красному или синему карандашу…» Но карандаш потрудился на славу: уцелевший экземпляр, выкупленный Сувориным у букиниста, пестрел цензурными отметками. Лишь в 1909 году автор решится переиздать повесть вновь.

Колоритные персонажи

Главный герой «Всяких» — семинарист Ильменев, окончивший курс в Медико-хирургической академии. С литератором Самарским его роднила жажда борьбы. Ильменев участвовал в подбрасывании прокламаций, но понял неэффективность такого метода протеста. Герой, «преступник, представленный как нравственная сила», скрывается от полиции. Он бежит из Петербурга в Сибирь, освобождает своего отца-каторжника и уезжает с ним в Америку.

Ещё одна героиня, встречающаяся на протяжении всей повести, — Людмила Ивановна, нигилистка с остриженными волосами. Она «любила до страсти» Самарского. Живёт переводами и уроками, работает в типографии. Но особенно она хлопочет об устройстве женских артелей и пропагандирует новые идеи о социальном положении женщины.

Князь Щебынин — личность бесхарактерная. Он стоит за нигилистов и некоторое время даже подражал Базарову. Жена ушла от князя, но спустя время её сестра сообщает Щебынину, что у него есть сын. Сам же князь, как ему кажется, безнадёжно влюблён в Людмилу Ивановну.

Без вины ли виноват?

Прокурор обвинял Суворина в том, что тот подверг правительство резкому порицанию. Представлялась такая картина: власть подкупает редакторов, а под видом свободы печати допускает прежние стеснения. Намёк на то, что важные должности вверяются в России бездарным и подлым людям, возбуждает ненависть к чиновникам. Дворянское же сословие показано в повести безнравственным, попирающим святость брака. А ещё, согласно обвинению, Суворин сочувствовал политическим агитаторам, подвергшимся преследованию: например, исполнение приговора над политическим преступником (в котором узнаётся Чернышевский) описано нарочно так, чтобы распалить в читателе «отвращение к действию карающего закона».

В целом же повесть удостоилась такого резюме: «Сочинение Суворина принадлежит к разряду тех произведений печати, которые, не представляя собой ничего полезного, могут только вносить смуту в неопытные умы, возбуждая в них безотчётное раздражение против существующего порядка вещей».

Справедливы ли эти обвинения? Вот лишь некоторые яркие цитаты, мимо которых не прошёл бы ни современник, умеющий читать между строк, ни бдительный цензор.

О борьбе

Пошумите, полиберальничайте, милые дети, это даёт моцион лёгким.
***
А что молодёжь хочет быть независимой, не хочет преклоняться перед посредственностью, не хочет смотреть на злоупотребления закрыв глаза, так это в её же пользу говорит.
***
Физическая природа тем прекраснее, чем она разнообразнее; чем больше цветов, тем картина ярче, оживлённее. Разности сглаживаются, тонут в общей гармонии, и выходит прекрасное целое. Посмотрите же на однообразную степь — разве не пугает она вас видом своим? То же самое в жизни государственной. Дайте арену для борьбы мнений, дайте поприще, на котором бы силы каждого могли быть приложимы, и вы увидите, какая широкая, какая чудная жизнь закипит, как быстро сгладятся все разности и как быстро вырастет наша родина…
***
В скверные минуты я думаю иногда, что если б Дарвин был русский, то ему и в голову не пришло бы выдумать «борьбу за существование». Выдумал её он потому, что он — англичанин. Англия — по преимуществу страна борьбы, там все ведут борьбу — растения с растениями, животные с животными. И какая борьба!.. А у нас что? Ширь и гладь и благодатный сон. Места вволю — поди и разгуливай. О борьбе никто и не думает. Да и кто выйдет на борьбу…

О чиновниках

Я вот что скажу тебе: при прежних царях-то, давно, с сотню лет назад, пытка была. Хорошее, я тебе скажу, дело это было.
***
Ведь я глуп, необразован, ведь я глупее вас, а езжу в каретах…

О цензуре

Вот, поглядите корректурный лист — точно клетки наделаны. Вот квадратик. Вот вместо «французская революция» поставлено — «события конца XVIII века», вместо «свобода» — «льготы», вместо «страна требовала себе прав» — «страна заявляла о своих нуждах»… Скажите пожалуйста, отчего всего этого нельзя сказать?..
- А, видно, нельзя. Вам ведь позволь только, — шутя сказал Ильменев, — вы в самом деле напишете такую нелепость, что страна требует себе прав.
- Да ведь это о Мексике говорится.
- И Мексика не смеет требовать. Пусть заявляет о своих нуждах… Заявлять можно…
***
Скажешь, что богатые студенты плохо учатся и разъезжают только на рысаках, — вам говорит редактор, что вы восстановляете неимущие классы на имущих. Скажешь, что между дворянами есть дураки и негодяи, — говорят, что сословия раздражаешь. Выругаешь станового, — подрываешь доверие к администрации. Выведешь незаконную любовь, — говорят, нарушаешь святость брака… Грустных нот чтобы не было: понимаете, чтоб ликование было повсюду — блестящие балы, верные жёны, блаженствующие супруги, честные чиновники и благодарные мужики, со слезами радости встречающие своих господ.

О женском вопросе

- У такой хорошенькой, как вы, должна быть целая лавка самых свежих нарядов.
- Э, батюшка!.. Без этого мы обходимся. А вот скверно, когда в головке не совсем свежо.
***
А ещё лучше полнейшее незнание: в незнании — поэзия; пусть девушка думает, что мужчина только усами и бородой да платьем отличается от женщин, что брачные отношения заключаются в том, что муж щекотит свою жену.
***
- Отчего же вы в брате моём не отчаиваетесь?
- Он мужчина, а вы женщина. Он свободнее, чем вы…

О жизни

Надоела жизнь — а ты всё-таки живи; наконец, если слишком мерзко стало выкинь штуку какую-нибудь. Поди нагруби какой-нибудь важной птице, наделай ей пакостей. Немного и утешишься… Я иногда любуюсь штуками пьяных — не шутя. Тут бездна отваги, а отвагу я уважаю даже у пьяных…
***
Честность — понятие эластичное и гнётся под самым лёгким напряжением.

О знатности

Я бы ни за что не хотел происходить в особенности от остзейских баронов, потому что у них, говорят, господствует ленточная глиста.

***
Извините меня, но у нас, в Америке, честь мундира — нелепое выражение; у нас есть честь гражданина, человека, а чести мундира, фрака, чести галстука или какой другой принадлежности мужского туалета — нет.
***
Много ли у нас родов в самом деле доблестных? По пальцам перечтёшь. Да эти и ведут себя прилично. На неприличие идёт именно пустозвонное тщеславие, стремящееся к разъединению, к созданию замкнутой привилегии. И всё это, поверьте мне, червь крепостничества точит их, сожаление о прошлом ничегонеделании, о барстве подмывает их. Ведь они царьков в своих поместьях разыгрывали, крестьяне им руку целовали. Поверьте мне, все эти господа выеденного яйца не стоят.

О Петербурге

Для петербуржцев достаточно было бы десятка имен, чтобы отличить их друг от друга.
***
Да, безразличие и бесхарактерность — явление обыкновенное в таком обезличенном городе, как Петербург. Тут люди, как здания — по мерке выкроены и пригнаны друг к другу плотно; даже скала, на которой скачет Петр Великий, и та обтесана — это логично, ибо обтёска началась именно с Петра и продолжается до сего дня.
***
Это в Москве можно делать. Там всё ещё патриархами пахнет, а у нас попробуйте-ка… Тут, батюшка, уж европеизм, бюрократические тонкости…