Алжирский поход 1541 года императора Карла: бой во время бури и гибель имперского флота

Дни 23–24 октября 1541 года обозначили, как полагают некоторые историки, пик могущества Испании в Северной Африке. Успешная высадка под Алжиром мощной имперской армии, костяк которой составляли испанцы, и почти беспрепятственный переход этой армии к Алжиру давали основания надеяться на блестящий успех амбициозного проекта императора Карла Габсбурга. Западное Средиземное море вот-вот должно было превратиться во внутреннее озеро империи Габсбургов.

Ночь ветра и ливня

Уже после полудня 24 октября небо затянуло облаками, а к вечеру сильно похолодало. На закате солнце ушло за плотные тучи, громоздящиеся башнями — верный для этих мест признак ветра с северных румбов. Действительно, к ночи поднялся сильнейший северо-восточный ветер, сопровождаемый ледяным ливнем, море же разволновалось так, что корабли с трудом удерживались на якорях.

Выгрузку артиллерии, боеприпасов и снаряжения остановили. Как писал коммодор Ваньюэлос, шедший с «западным» флотом, высаженные 23 октября «не имели с собой ничего, ибо всё это было у нас, в испанском флоте к западу [от Алжира]». Лишь 24 октября ветер позволил испанским транспортам входить в бухту и присоединяться к восточному флоту, да и то некоторые транспорты очень сильно отстали. Так и один из парусников, на котором был сам Ваньюэлос, смог это сделать лишь в 2 часа ночи, т.е. около 9 часов вечера местного времени, и «тем [опозданием] подарена [была] жизнь, ибо вошли [в бухту] позже прочих».

Поскольку палатки и прочие запасы, нужные для устройства жилья и укрытий, остались невыгруженными, войско на всю ночь оказалось в холоде, под ветром и дождём; промокли фитили и заряды, и огнестрельное оружие, как оказалось, вышло из строя; местность развезло, «кое-где — по колено». Лишь император Карл «успокаивал придворных спокойствием и рассудительными речами» и спрашивал у лоцмана, сколько в этой буре продержатся корабли. Когда тот отвечал, что часа два, Карл заметил, что и хорошо, так как «сейчас половина двенадцатого, и в полуночную священники успеют хорошо препоручить наших богу».

Командующий флотом Андреа Дориа ещё ночью, заметив первые признаки шторма, приказал галерам уходить в открытое море; парусники должны были удержаться на якорях или погибнуть.

Внезапный бой

На рассвете «солнца не было», и море затянуло туманом; ветер нагнал такие тучи, «что день потемнел». Сила ветра и дождя ещё более увеличилась и стала такова, «что трудно было на ногах устоять».

Алжирцы же незадолго до рассвета двумя большими отрядами пеших и конных под прикрытием бури вышли из города и внезапно атаковали имперские позиции в двух местах. Отряд в 500 человек со стороны ворот Баб-Уэд связал боем испанцев в их лагере, а отряд со стороны Баб-Азун — три отряда итальянской пехоты, выдвинутые на прикрытие каменного моста через один из двух ручьёв, служивших «крепостными рвами» имперской армии. Гуаццо утверждает, что алжирцы ночью, в бурю и туман, высмотрели уход галер Дориа, и именно потому пошли столь смело вдоль берега.

Как бы то ни было, итальянцы, сильно пострадавшие за ночь от холода и сырости, обнаружили порох промокшим, а фитили погасшими, «да и не чаяли ни большого боя, ни малого; и не удержали [итальянцев] в руках ни офицеры их, ни знатные господа». Итальянцев рассеяли, многих — перебили. Алжирцы захватили одно итальянское знамя, прорвались через мост, достигли места выгрузки и ударили по имперскому лагерю, а отдельные алжирские части стали угрожать даже императорской квартире. Завязался бой у мыса Тафура (на этом месте позднее стоял форт Баб-Азун).

Имперская армия, оправившись от неожиданности, контратаковала. Первым на врага двинулся Камилл Колонна «с расположенными вблизи отрядами итальянцев»; к нему присоединился Фердинанд де Гонзага. Их поддержал Августин Спинола «с его отрядами генуэзцев». Но движение по сильно развезённой местности было трудным; впрочем, вязкая грязь мешала конным алжирцам даже более, чем имперским пешим.

В контратаку спешенными пошли мальтийские рыцари, умелые и опытные бойцы, и натиск их был столь силён, что алжирский отряд начал отступать. Видя это, Гонзага обратился к Шиллингу, предводителю мальтийского корпуса, и к его наместнику Савиньяку, призывая «господ рыцарей показать свою доблесть пред лицом императора и ворваться в Алжир на плечах отступающего противника и сим способом закончить войну без пушек, ибо буря способствует врагу и пушек выгрузить не даст».

Атака и отступление орденского отряда

Действительно, рыцари «с великим кличем к святому Иоанну» бросились вперёд и стали приближаться к воротам Алжира, тесня отступающих защитников и смешиваясь с ними, притом, что вместе с рыцарями шли лишь четыре итальянские отряда, да и те не в полном составе, хотя Гонзага уже направлял вслед подкрепления. Тут, однако, алжирский наместник Хасан-ага, завидев алые супервесты нападающих, приказал закрыть ворота перед лицом отступающих своих отрядов, и тем спас город.

У стен завязалась рукопашная, где орденские и французские историки выделяют славные деяния мальтийских рыцарей, а итальянские — итальянцев. Так, например, пишут, как Николас Виллеганьон, человек большого роста и силы, будучи ранен ударом копья в руку, схватил другой рукой ударившего его конника, сбросил на землю и заколол кинжалом; в более фантастических изложениях Виллеганьон вспрыгивает на лошадь позади всадника и закалывает того прямо в седле. Орденский знаменосец Понс де Баланьер, господин Савиньяк, не выпуская знамени из левой руки, другой рукой якобы вонзил в запертые ворота кинжал, молвивши: «Мы вернёмся».

Дождь в то время притих, но ледяной ветер лишь усилился. Теперь артиллерия Алжира смогла открыть огонь по нападающим, «коих было у стен не столь и много»; теперь уже имперским пришлось «с великим потерями» отступать. Преследовать их вышел большой отряд арбалетчиков, и сам Хасан-ага «сел на коня, дабы схватиться с неверными».

«Железные луки [стальные арбалеты], которым дождь не так вредил, как лукам и аркебузам», якобы дали такое огневое преимущество алжирцам, что отступающие итальянские отряды, в которых было много неопытных солдат, и строй которых был нарушен, бросились в бегство. В порядке отступали под непрестанными атаками алжирцев лишь мальтийские рыцари, но под сильным обстрелом при неравенстве сил «многих там потеряли», и мелкие холмы у деревянного моста Фур местные долго называли «могилой рыцарей». Иногда пишут о «стрельбе отравленными болтами, от коих кто был ранен, то непременно помирал».

Испанцы, хоть и желали «быть с императором» и помочь на берегу, были связаны боем с собственным противником; да и «идти им пришлось бы вокруг горы», т.е. обходным путём.

Желая выручить рыцарей, император обратился «с прочувствованной речью по-немецки» к немцам, призывая оказать помощь соратникам, и «германский бальи Ордена Шиллинг то же сказал», и немцы, несмотря на затруднявшую движение грязь, бросились было вперёд, но вдруг их три передовых отряда «позорно» заколебались, встретив сильный натиск алжирцев и увидев бегущих итальянцев: «Ни пик не наклонили, ни своих тупоконечных мечей не обнажили; разве им турки показались числом вдвойне из-за их тюрбанов?»

Историки XVI века, отмечая заслуги именно «своей» нации под Алжиром 25 октября, непременно восхваляют и императора Карла, пошедшего в бой лично. Когда передовые немецкие отряды встали, император, бывший верхом и в полном вооружении, обнажил меч и лично повёл на врага ещё один отряд немцев, заставив и своих дворян следовать за ним на неприятеля, восклицая при том: «Пойдёмте, господа, посмотрим, как бегут мавры!» Притом, якобы, пули поражали тех, с кем он разговаривал, а сам он даже в лице не переменялся.

Немцы, уже имея готовыми к стрельбе часть аркебуз, ударили по наступавшим алжирцам и нанесли им большой урон, так что Хасан-ага, «не смея искушать судьбу», вновь приказал своим отступить в Алжир.

День урагана

Тем временем на море свершалась катастрофа имперского флота. Как раз тогда, когда под Алжиром шёл бой, ветер, всё более сильный, превратился в ураганный, и волнение превратилось в свирепый шторм. Корабли валяло так, что реи погружались в воду, и некоторые тонули, и из волн виднелись только верхушки их мачт. Те, которые срывались с якорей, сталкивались с другими или разбивались у берега. Галеры выгребали против ветра «с полуночи до белого дня», но некоторые их капитаны сдались и попытались выброситься на берег под парусами, и некоторым действительно удавалось достичь берега, но конные арабы, а также жители Алжира, «мужчины и женщины», выдвинулись к морю и «всех добивали и никого не брали в плен». Из христианской неволи «были спасены 1400 гребцов-мусульман», т.е., номинально гребные команды 7–10 галер.

Туман рассеялся. Катастрофу рассмотрели в имперском лагере и ужаснулись ей. Император приказал не подавать помощи «малодушным» экипажам галер, выбрасывающихся на берег, но вскоре нарушил свой приказ. Он спас Джанеттино Дориа, приёмного сына Андреа Дориа, послав на выручку его экипажу три отряда итальянцев под началом дона Антонио де Арагона; позже выяснилось, что галере Джанеттино помешали уйти в море сорванные с якорей парусники, один из которых потащил галеру на берег.

Многие из парусников «западного» испанского флота, которые всё ещё оставались у мыса Кахина, также были выброшены на берег, и также «арабы и мавры» многих из них перебили. Но здесь помощь некоторым из моряков — «тем, кто разбился позже» — смогли подать испанские пехотинцы, которые «шестью или семью отрядами» выдвинулись на прибрежные высоты и отогнали врага.

После захода солнца с несколькими отрядами испанцев и итальянцев император самолично вышел к морю, надеясь обнаружить орудия с выброшенных на берег кораблей, но тяжёлая артиллерия, которую 24 октября успели выгрузить с транспортов на барки, вся потонула, и добыть пушки с галер также, видимо, оказалось невозможно.

Вечер 25 октября

Потери имперского войска к концу дня считали в 300 убитых (среди коих три или четыре капитана и восемь мальтийских рыцарей) и более 200 раненых (среди коих 30 рыцарей); «турок же, наверняка, не менее, чем столько же». Ванденесс называл число убитых имперских воинов более 1200 человек, «турок на берегу» — 500–600.

Но по-настоящему ужасны были потери имперского флота. Погибли 14–15 галер, из них 11 из флотилии Андреа Дориа и одна испанская, до сотни крупных и средних парусников и все или почти все малые парусники. Письмо императора вице-королю, доставленное 4 ноября каравеллой в Неаполь, сообщало о потере 33 имеющих «воронье гнездо» парусников; погибшими считали одну каравеллу, все испанские скорчиапини и все фрагаты. Ваньюэлос считал погибшими 20 больших парусников и до сотни средних, «каравелл и тафурей».

Наибольшие потери понесли суда, пришедшие из Испании, ибо «имели лишь по одному якорю, а на генуэзских по приказу Дориа было по два якоря». Из 13 кораблей, нанятых в Рагузе (ныне Дубровник), позже вернулись на Майорку лишь шесть, и с кораблями погибли не менее 300 человек, «живших на острове Меццо [близ Рагузы]».

Парусные корабли, за малым исключением, погибли с командами. Погибли многие моряки с галер, солдаты и гребцы: «берег бухты от края до края был покрыт обломками и трупами, людскими и конскими». Однако, как писал 3 ноября император кардиналу Тавера, «бо́льшую часть людей с галер и парусников спасли» — видимо, имелись в виду не гребцы и моряки, а знать и солдаты, — «а среди тех, кто пропал или погиб, нет никого из значительных».

В море была потеряна вся артиллерия, а на уцелевших галерах для облегчения выбросили боеприпасы, весь обоз и почти всё продовольствие, причём выгрузить что-либо во время продолжающегося шторма не представлялось возможным — продовольствие, выгруженное ранее, уже было съедено.

Велики были потери в деньгах и ценностях. Так, Лопес де Гомара рассказывал, как Фердинанд Кортес, победитель Мексики, прибыл на войну с двумя сыновьями и имел с собой многие награбленные богатства, которыми надеялся вернуть себе расположение императора. Бурю Кортес встретил на борту галеры «Эсперанса», которой командовал Энрике Энрикес. Чтобы при кораблекрушении хоть что-то сохранить, Кортес примотал к телу полотном пять великолепных изумрудов, стоивших, как говорили, сто тысяч дукатов. В итоге из прибывших с Кортесом людей погибли многие, и потеряно было много лошадей и имущества, и все взятые им с собой богатства, так что он, якобы, потерял на этой войне больше всех, исключая императора и Дориа.

Навигация у Алжира

Алжир занимал выгодное положение в Западном Средиземноморье, но Алжирская бухта была небезопасным местом для судоходства. Штормовой ветер с северных румбов из-за большого числа обломков погибших судов, выбрасываемых на берег, был прозван здесь «плотником с Майорки». Таким ветрам в бухте в течение двух-трёх дней всегда предшествовала зыбь и сплошная облачность. Зимой же бухта становилась местом просто опасным.

Позднейшие истории не раз упоминали незнание руководством экспедиции навигационных условий в этих местах. Это сомнительно, так как испанцы несколько десятилетий удерживали ряд портов на африканском берегу, в том числе несколько лет — крепость Пеньон под самым Алжиром. Как в XIX веке поучительно писали английские источники, условия, в которых проводилась высадка, — та самая сильная зыбь, не позволявшая начать высадку, — должны были даже без барометра подсказать опытному Дориа, что надвигается опасность. Вероятнее же, — о чём, впрочем, упоминается многократно, — что опыт Дориа был побеждён желанием императора Карла непременно закончить дело одним ударом.

Имперский военный совет

Сила ветра «перестала нарастать» к вечеру 25 октября, а ночью он стал утихать, хотя и был силён «почти до третьей стражи» — с полуночи до примерно 03:30 в ночь на 26 октября; но проливной дождь продолжался. К утру море несколько успокоилось, так что галеры вернулись «к месту, где [24 октября] были», но с восходом солнца ветер вновь усилился, и галеры, «отсалютовав императору с княжеской «Капитаны», ушли к мысу Матафус; парусники же оставались в опасности».

26 октября был собран военный совет, где столкнулись два мнения. «Некоторые отважные испанцы» предлагали «в тишине» взобраться на стены напротив цитадели, и так открыть путь в город остальным. С другой стороны, Дориа прислал императору письмо, в котором «заклинал» того «не спорить с морем и небесами», а отложить предприятие на другой раз. Он утверждал, что многие парусники и галеры потрёпаны штормом, какого Дориа не встречал за 50 лет, и шторм этот, судя по приметам, вскоре повторится, и не раз, так что армии лучше отступить к мысу Матафус, где собираются остатки флота, и где местность даёт прикрытие от конных атак.

Учитывая мнение своего прославленного адмирала и то, что к Алжиру подходили подкрепления из глубины страны, император решил отступать.

Окончание следует: Алжирский поход 1541 года императора Карла: голодное отступление.