Белорусские беженцы Первой мировой

Любая война идёт не так, как планируют генералы. Первая мировая не была исключением. Все государства, вступившие в неё летом 1914 года, рассчитывали завершить боевые действия до наступления зимних холодов, а вместо этого пришлось приспосабливаться к затяжной войне. Русская армия вместо того, чтобы гнать неприятеля до Берлина и Вены, была вынуждена отступать, покидая Польшу, Литву и Западную Беларусь. А перед армейскими частями нескончаемым потоком тянулись вереницы беженцев.

«Должна быть превращена в пустыню»

Первые беженцы Великой войны — жители польских губерний, охваченных боевыми действиями — появились на территории Беларуси осенью 1914 года. Общее их количество было небольшим, поэтому при государственной поддержке и помощи благотворительных организаций насущные проблемы удалось решить довольно быстро. Для помощи беженцам был создан Комитет Её Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны или Татьянинский комитет. В его распоряжении имелись значительные финансовые средства и разветвлённая сеть комиссий.

Летом 1915 года отступающая русская армия применила тактику выжженной земли. По логике Верховного Главнокомандования, оставленная врагу территория «должна быть превращена в пустыню»: движимое имущество подлежало реквизиции, люди — выселению, деревни, посевы и запасы — сожжению. Официальная пропаганда внушала, что оставаться под германцем непатриотично, распространяла слухи о невероятной жестокости противника. Зачастую обходились вообще без агитации. Под нарастающий гул артиллерийской канонады в деревню входил казачий отряд, который должен был её уничтожить. Отпущенное на сборы время зависело от желания и настроения командира. Тех, на кого слова не действовали, уговаривали плетьми. Под аккомпанемент громкой ругани, женских причитаний, детского плача и коровьего мычанья спешно формировались обозы с необходимым имуществом. Не успевали первые подводы выехать за околицу, как на противоположном конце уже полыхали подожжённые дома.

Часто за такой спешкой скрывался корыстный расчёт военных: в брошенных домах всегда можно было чем-либо поживиться. Документы об уничтожении имущества в таких случаях не составлялись. Грабежи и насилия, чинимые армией, становились обычным явлением. Люди уходили, не понимая, за что их выгнали из домов свои же солдаты.

20 июня 1915 года прибывшие в Ставку Верховного Главнокомандования председатель Татьянинского комитета А. Нейдгарт и член Государственного Совета С. Велепольский доложили об «унынии, озлоблении и смуте» среди населения, порождённых «бессистемностью эвакуационных распоряжений», «уничтожением целых селений», «частного имущества без его оценки», а также о восприятии таких действий как репрессий. Верховный немедленно отдал устное распоряжение о прекращении насильственной эвакуации. Однако запущеный маховик остановить было не так просто. Приказ о недопущении насильственного выселения пришлось повторить в конце августа. К этому времени тысячи крестьян уже самостоятельно покидали деревни, оказавшиеся в прифронтовой полосе.

«Беженцы идут безостановочной массой»

Чтобы не создавать помех военным перевозкам, железные дороги для эвакуации беженцев на первом этапе почти не использовались. Людская маса двигалась на восток по шоссе и просёлкам. В итоге летом 1915 года по всей Беларуси шли бесконечные колонны, напоминавшие медленно движущиеся деревни: возы с домашней рухлядью, сидящие на них женщины и дети, шагающие рядом мужчины, коровы и лошади.

Вдоль Брест-Московского шоссе на 160-километровом отрезке между Кобрином и Барановичами в июле 1915 года скопилось до 400 000 беженцев. На этой же дороге в пределах Минской губернии 27 июля 1915 года насчитывалось 60 000 человек, которые двигались пешком и на подводах. Через Гомель в августе ежедневно проходило от 5000 до 10 000 человек. Лето стояло сухое, и над путниками стеной поднималась пыль от тысяч ног, колёс и копыт. Во многих местах (возле Кобрина, Пинска, Пружан, Слонима, Двинска) скопления беженцев попадали под немецкие обстрелы и авиабомбёжки. Планов эвакуации не существовало, конечные точки маршрутов не определялись, что только усугубляло путаницу. Несколько деревень Новогрудского уезда в сентябре выселили в соседний Слуцкий. Затем поступила команда двигаться за Днепр. Не успели люди освоится на новом месте, как в ноябре было приказано ехать в Рогачёв. Зачем? Этого никто не объяснял.

Будущий Герой Советского Союза генерал-майор Гавриил Зданович, а в то время 15-летний парень из села Медведичи Слуцкого уезда, вспоминал:

«Когда стали приближатся немцы, жителям нашей деревни предложили эвакуироваться. Куда, на какой срок, брать ли с собой скотину — ничего не говорили. Приехали солдаты и стали всех выгонять. Сначала мы думали, что выезжаем ненадолго и недалеко. Взяли кое-что из одежды, немного продуктов, вёдра, миски. Сели, восемь человек, на повозку и со слезами на глазах выехали на шоссе Брест–Слуцк. С одной стороны отступали колонны войск с обозом и артиллерией, с другой — ехали, шли беженцы. Сзади слышалась артиллерийская стрельба.

Ехали мы много дней. Казалось, дороге не будет конца. Изредка над нами пролетали самолёты. Сначала мы их боялись, но поскольку они нас не трогали, мы перестали прятаться. Но вот однажды видим, как от самолёта оторвалось какое-то полено и с громким звуком разорвалось метрах в пятидесяти от шоссе. Все перепугались и мгновенно бросились в стороны.

Колодцев вдоль дороги было мало, и воду из них вычёрпывали идущие впереди. Большинство беженцев брали грязную рыжеватую жидкость из ручьёв и болот. Останавливались мы днём, чтобы покормить коня, и на ночь, чтобы сварить кашу в ведре и немного поспать. В дороге были открыты питательные пункты, в которых мы иногда брали на восемь человек полведра супа и миску каши. Так, почти беспрерывной колонной проходили за день 25–30 километров».

Пользуясь летней погодой, многие останавливались вдоль дорог и на лесных опушках, чтобы обеспечить домашний скот выпасом. Люди жили в повозках или строили шалаши. В таких импровизированных лагерях в районе Барановичей уже в июле насчитывалось около 100 000 взрослых и детей, в то время как довоенное население города не превышало 30 000 человек. Окрестности Минска напоминали огромный цыганский табор.

К чести властей следует сказать, что они прилагали все усилия для решения проблемы. На основных путях следования обустраивались врачебно-питательные пункты, где можно было получить медицинскую помощь, фураж для скота и горячую пищу. Однако в санитарных пунктах зачастую не хватало врачей и медикаментов, а за порцией еды приходилось подолгу стоять в очереди. В конце июля 1915 года только в Минской губернии было решено дополнительно организовать 19 питательных пунктов вдоль основных шоссейных и железных дорог, а также

«немедленно командировать три врачебно-санитарных отряда для обследования беженцев, следовавших по Московско-Брестскому шоссе».

В районе Слонима и Барановичей действовали 40 врачебно-питательных пунктов и 15 инфекционных больниц. Витебскому губернатору было отпущено 25 000 рублей на питание беженцев и организацию для них бараков. Работали Всероссийский земский союз и Татьянинский комитет. В сентябре 1915 года было создано Особое совещание по устройству беженцев и введены должности государственных главноуполномоченных. В полосе Северного и Западного фронтов беженцев обслуживало специальное учреждение Северопомощь. Открывались детские приюты, школы, мастерские, столовые, лечебницы. Активизировались и национальные организации. В ряде городов действовали отделения Белорусского общества помощи пострадавшим от войны. В губернском Витебске в 1916 году работали отделения Польского общества помощи жертвам войны и Латышского общества вспомоществования беженцам «Родина», Русский комитет по оказанию помощи беженцам и Общество охраны здоровья еврейского населения.

«Смерть перестала быть страшной»

Такой вывод сделал публицист и историк Федот Кудринский, наблюдая несколько месяцев за положением беженцев в Рогачёве. В своей книге «Людские волны» он отмечал:

«Чувство горести при утрате близких у многих сильно притупилось. Прекращение жизни глубоких стариков сдержанно приветствуется как избавление от лишнего рта и как облегчение дальнейшего путешествия. То же иногда и по отношению к маленьким детям».

Сведения о высокой смертности среди беженцев встречаются во многих документах. Люди умирали от истощения и отсутствия медицинской помощи. В довершение ко всему ряд уездов Минской губернии охватила эпидемия холеры. Первых умерших хоронили в гробах, позже стали сбрасывать в общие могилы, а затем просто присыпали землёй или забрасывали мхом в лесу. В Слуцком уезде тела умерших от холеры лежали вдоль дорог.

Владелец имения Хмельники около Бобруйска Витольд Станкевич писал минскому губернатору в сентябре 1915 года:

«В моём дворе, в садах помещается 20–40 тысяч несчастного народа, холодного, голодного, холера забирает ежедневно массу жертв, лежит падаль, которую никто не убирает, во флигеле ютятся десятки холерных больных, санитарной помощи никакой, воздух ужасный, народ уезжает, а новоприбывшие занимают их места в сплошной грязи и тут же умирают. Покойников закапывают тут же на пол-аршина глубины».

Точное число умерших вряд ли будет определено, но счёт несомненно идёт на тысячи. Только в одном местечеке Синявка Слуцкого уезда за июль-август 1915 года умерли 103 беженца — а таких местечек в Беларуси множество.

«Мы не столько потеряли»

Людской поток, хлынувший в Центральную Беларусь летом 1915 года, неизбежно сталкивался с местным населением, которое оставалось на своих местах. Первоначально к беженцам относились сочувственно: пускали на ночлег, делились продуктами, давали фураж для скота. Но по мере того, как их число росло, отношения между «проходящими» и «коренными» обострялись. Толпы голодных отчаявшихся людей фактически грабили встречные деревни: вытаптывали посевы, опустошали огороды, ломали заборы и хозяйственные постройки на дрова, отбирали сено и солому. «Мы не столько потеряли!» — эта фраза звучала из их уст с каким-то особым злорадством.

«…имеем честь покорнейше просить прислать в наше селение военную охрану, без которой в нашей местности не останется от беженцев камня на камне», —

так нередко заканчивались ходатайства крестьянских общин в адрес губернских властей. На дорогах появились армейские, казачьи и полицейские дозоры, которые должны были регулировать движение беженцев. Зачастую они были бессильны.

Околоточный надзиратель имения Пастовичи Бобруйского уезда доносил:

«Когда эта толпа едет на своих подводах, то очень спокойна, когда остановится на ночлег, моментально собираясь все вместе идут искать корма как для себя, так скота и лошадей. Встречающихся препятствий не признают и сейчас же применяют силу (…) Так, например, вчера (14 августа 1915 года — прим. авт.) собравшаяся толпа около 800–1000 чел. подошла к сложенному в копны овсу и стала забирать. Никакие уговоры и просьбы не помогали, и они несмотря на 10 чел. полиции (…) толпой с криками, бранью, вооружившись кольями, камнями и косами (…) стали тащить овёс».

Только угроза стрельбы вынудила разъярённую толпу отступить.

Полицейские чины даже разделяли поведение беженцев в зависимости от их национальной принадлежности. Отмечалось, что переселенцы из Царства Польского, двигаясь через Игуменский уезд, вели себя сдержанно и культурно, в то время как выселенные жители Гродненской губернии демонстрировали дерзость, нахальство и «другие отрицательные качества». А вот в Бобруйском уезде беженцы из Привисленского края «толпой набрасывались на находящийся по пути картофель, сено, овёс», не обращая внимания на угрозу стрельбы со стороны полиции.

«Опустошают тыловой район и мешают маневрированию войск»

Осенью 1915 года, после стабилизации фронта на линии Двинск–Поставы–Барановичи–Пинск, движение беженцев приостановилось. Какая-то их часть оказалась на восточном берегу Днепра, но немало было и тех, кто осел в непосредственной близости от передовой. В районе Койданово–Столбцы–Городея, в тылу 4-й армии, находилось около 35 000 человек, большей частью под открытым небом. Наступление холодов создавало угрозу очередной вспышки инфекции, а людская масса затрудняла передвижение и снабжение войск. К тому же в этих «таборах» легко находили приют дезертиры. Три сотни Оренбургского казачьего полка должны были обследовать тыловой район, задерживая «всех бродячих нижних чинов».

Военные и гражданские власти всеми силами старались очистить прифронтовую полосу. На совещании в Ставке Верховного Главнокомандования было решено организовать массовый вывоз беженцев в глубинные районы России, для чего ежедневно следовало выделять по 1200 вагонов. Каждый вагон имел проводника, который заботился об эвакуируемых от посадки до расселения в местах прибытия. Отъезжающих обеспечивали тёплой одеждой, на станциях кормили горячей пищей, дети получали яйца, молоко, белый хлеб. Тяжело больных высаживали для стационарного лечения.

Предполагалось, что основная масса беженцев будет вывезена до 1 декабря. Как всегда, на практике вышло иначе. Вагоны подавали с перебоями, да и многие беженцы отказались переезжать, стараясь устроится в городах и местечках. По данным Татьянинского комитета, на 1 июня 1916 года в Минской губернии всё ещё оставалось 123 900 беженцев, в Могилёвской — 83 671, в Витебской — 52 938. Во внутренние регионы империи было вывезено гораздо больше.

«Величайшая жертва, которой требует война»

Так писала о ситуации, когда люди были вынуждены покидать родные дома, белорусская газета «Наша Ніва». Изгнанниками стали поляки, немцы-колонисты, евреи, литовцы, латыши, белорусы. Для последних последствия беженства оказались наиболее ощутимыми. Современные историки говорят о 1 100 000–1 300 000 принудительных переселенцев из белорусских губерний. Некоторые называют цифру в 1 700 000 человек. Автор первой «Географии Беларуси», изданной в 1919 году, Аркадий Смолич утверждал, что население в окрестностях Гродно, Бреста, Слонима сократилось на 50–70%. На восток двинулась примерно половина населения Новогрудского и треть Пинского уездов Минской губернии.

Уже упомянутый Ф. Кудринский писал:

«…пошли минчуки — серый, неуютный, чтобы не сказать подавленный народ. По сравнению с пёстрыми гродненцами и яркими холмичанами минчук кажется безличным, серым, виноватым».

Большинство беженцев-белорусов оказались в России, Украине и Туркестане. К началу революционных событий 1917 года центрами национального движения по иронии судьбы стали Одесса, Харьков, Казань и Ярославль. В Москве осело около 130 000 белорусов, в Петрограде — более 100 000. Местное отделение Белорусского общества помощи пострадавшим от войны развернуло активную деятельность по обеспечению этих людей одеждой, деньгами и продовольствием. К весне 1917 года отделение содержало три пансиона (для детей младшего возраста, мальчиков и девочек — учеников средних школ), открыло швейную, обувную и столярную мастерские, две начальные школы, организовало курсы шитья для женщин, издавало газеты «Дзянніца» (Утренняя заря) и «Светач» (Светочь). Именно в беженских организациях северной столицы разрабатывались первые эскизы белорусского национального флага.

Возвращение всей этой массы людей на родину началось весной 1918 года и завершилось к концу 1923 года. Точная цифра вернувшихся неизвестна, но она примерно на треть меньше числа покинувших родные дома. Чтобы привести в движение людские волны, хватило трёх месяцев. Чтобы они успокоились, понадобилось пять лет.