Европейская война 1543 года: осада и падение Эстергома

В последних днях июля 1543 года, пока на нидерландском и средиземноморском фронтах европейской войны установилось своего рода затишье, армия султана Сулеймана в Венгрии продолжала наступление и как раз нацелилась на важную крепость на землях бывшего Венгерского королевства – Эстергом.

Эстергом (немецкое название Гран, латинское – Стригониум) был важным городом, центром епархии и одной из ключевых крепостей Венгерского королевства. Тогдашний город располагался на правом берегу Дуная, за местом впадения в Дунай его левого притока Хрон (Гран, Гарам). Путь от Вены считался в 25 венгерских миль (ок. 180 км), на что довольно было 20 часов в карете. Город был богато отстроен и украшен, в частности, имелся питаемый черпачным колесом водопровод (акведук) с высотой подачи 460 локтей (не менее 2 км; видимо, речь всё же о длине водопровода). На укрепление и обеспечение города немало средств в своё время потратил эстергомский архиепископ Павел («не из страха пред Сулейманом, но единственно по королевскому повелению» уехавший в Прессбург за день до прихода османской армии).

Крепость состояла из городских укреплений (Нижний замок) и Верхнего замка, построенного на скалистой высоте. Близлежащие горы (высоты до 200 м, иногда до 300 м) господствовали над крепостью, и для защиты в эпоху артиллерии Эстергом годился уже слабо, особенно, как указывали специалисты-итальянцы, против многочисленного войска. Впрочем, осман Рустем-паша, осматривая крепость, был якобы поражён высотою её башен, «достигавших звёзд», и полагал Эстергом труднодобываемым.

По королевскому приказу гарнизон с венгерского сменили на «более надёжный», полностью на королевском жалованье: испанцев под началом Мартина Ласкано (Мартин Мусика по прозванью Лискано; у современников известен тем, что жёстко подавил бунт крестьян близ Кошице; также тем, что получил от Петера Переньи наградную золотую цепь), немцев под началом Тристана Фирталера и Михаила из Регенсбурга (иногда упоминается ещё «Франциск из Регенсбурга по прозванью Монах» – возможно, одно и то же лицо), и итальянцев. Некоторые источники упоминают, что начальником над артиллерией был испанец Юлиан Салазар.

Общее командование незадолго до осады получил испанец Франциск Саламанка, несколькими годами раньше бывший доверенным лицом короля Фердинанда Габсбурга в миссии Иеронима Лаского в Константинополь.

Обычно говорят о гарнизоне Эстергома в 1300 пехоты, но крепость существенно пополнили войсками уже после начала блокады. Стелла нелестно отзывался об итальянцах, прибывших под началом Саламанка незадолго до осады; их, де, 600, но военного состояния лишь до 500, да и тех, де, «еле уговорили войти в крепость»; Иштванфи считал немцев в 600, и итальянцев в 2 отряда (600?), и сколько-то было испанцев, а всех вместе – 1600 пеших; Гуаццо называл троих капитанов над итальянскими отрядами – Джанбатиста да Масса, Виченцо делла Матриче, Алессио да Нардо.

Окончательно в состав гарнизона наверняка входили 2 отряда немцев (600 человек), 2 отряда итальянцев, приведенные Франциском Саламанка (500–600 человек), 500–600 стрелков (испанцев или немцев) под началом испанца Гатто (Готта, Котта; «испанец … знаменосец [у] немцев»), которые переправились в крепость 28 июля; вероятно, какой-то испанский контингент (до 400?), пришедший ранее.

Всего, таким образом, не менее 1600–1800 пехоты при 40 или более орудиях. По османским сообщениям, в Эстергоме защищались более 3 тысяч «стрелков и прочих [воинских специальностей]» при 60 орудиях.

Задунайское предместье Эстергома (лат. oppidulo; букв. «местечко»; в наше время там расположен словацкий Штурово) было жителями брошено, как и прочие пригороды и мелкие поселения в окрестностях. По военному обычаю всё это пожгли и порушили, чтоб не давать подступов и крова осаждающим.

Задунайское предместье могло бы, при условии помощи флота, стать опорным пунктом и местом разрыва в блокаде. Но людей, чтоб удерживать его, не имелось, и флот также берёг силы. Так что пришлось это место бросить, пожёгши его и порушив.

(Поскольку нельзя было бы ни взять такой укреплённый пункт без пушек – а их пришлось бы перебрасывать на тот берег Дуная, – ни осаждать Эстергом, предместьем не владея, «турки сиим подарком были немало порадованы».)

Бросив же предместье, защитники вынуждены были снять прикрытие и с острова напротив Нижнего замка (в источниках inſula – буквально остров).

И всё, что было предпринято на левом берегу Дуная, была высылка «перед самой осадой» за реку в сторону Вышеграда до полусотни разведчиков-гайдуков (Heydones), «людей диких и разбойных», и посылка туда же до 300 лёгкой конницы, которых держали в предместье до самой блокады.

В крепости изрядно опасались подкопов и мин; действительно, впоследствии стало известно, что османы привезли к Эстергому до 200 горняков из золотых рудников, чтобы те подкапывались в слабом месте, у монастыря капуцинов (monafterium fratrum minorum); чернорабочих же у османов считали в 12 тысяч. Так что составлен был отряд из полусотни солдат, опытных в подкопной войне, которым должны были или обрушивать вражеские подкопы или врываться в них и уничтожать неприятеля.

24–29 июля, Буда — Эстергом

Утром 24 июля от Буды к Эстергому вышли авангардом Мухаммед-паша, будский наместник, и Ахмед-паша, наместник румелийский, со своими корпусами («половина султанской армии»). За ними в тот же день, но после полудня, с основными силами последовал султан Сулейман. Из Буды по Дунаю на речных судах отправлены были 40 тяжелых и 400 легких орудий [«зарбузан»], а также боеприпасы и прочее нужное.

События 24–29 июля у Эстергома освещены их современниками несколько приблизительно. Иоанн Мартин Стелла писал «Эпистолы» из Вены; Николай Иштванфи составлял «Историю» позднее, хотя и пользовался воспоминаниями очевидцев; османский сановник Синан-чауш был склонен к некоторой тенденциозности; Веранций был в Трансильвании, и за ним знают крупные ошибки в описании событий 1543 года

24 июля османский авангард («в тот же день, в какой вышел») «разбил лагерь пред проклятыми гяурами в Эстергоме». От Буды до Эстергома по прямой до 40 км, дорогами – едва ли не 50 км. Речь может идти, конечно, только о лёгкой коннице и, вернее, о месте в нескольких километрах к югу от города.

Далее османы приблизились и стали «беспрепятственно и беззаботно» располагаться в разрушенных предместьях, в пределах досягаемости пушек Нижнего города. И Ласкано, начальствовавший над Нижним городом, приказал их поначалу не беспокоить, а несколько погодя по его приказу был открыт сильный артогонь, и на вылазку вышел большой отряд, и было побито множество турок и среди них некий знатный паша, коего опознали по «зелёному головному убору с языческими (т. е. мусульманскими) символами».

«На следующий день» (26 июля) к Эстергому прибыл султан с основными силами и татарами, и была установлена неполная блокада (без стороны реки). Как водится, от гарнизона потребовали сдаться и получили отказ. (В составе делегации были «три отступника каждой из наций, кои передавали прелестные слова» к испанским, немецким и итальянским отрядам, но Ласкано за всех отвечал, что солдаты присяге верны и не отступятся.)

«Великий падишах нимало не устрашился силы крепости» и приказал готовить осаду. Главный османский лагерь, с султанской квартирой, окружили вагенбургом из 400 возов. Палатки янычаров окружали султанскую квартиру, а далее располагались квартиры прочих османских корпусов, «в том же порядке, в каком они шли на марше». Лагерь татар был расположен отдельно. Стали плести туры «высотою с шатёр» и по ночам сносили их «к подножию стен» и наполняли землёй; вели иные осадные работы. Начали устраивать батареи на горе святого Фомы, бывшей «вровень с [Верхним] замком». И вновь Ласкано приказал не препятствовать, и вновь устроил внезапное нападение, и защитники побили многих пушкарей и янычаров и пушки попортили и поломали их станки (rotis eorum perfractis), так что османы стали пока устраиваться в других местах, а эти пушки на несколько дней оставили лежать.

Так у европейцев. Османский сановник и очевидец Синан-чауш о вылазках из крепости не пишет ничего. Набег же на османский лагерь («на тот его конец, что на берегу Дуная»), совершённый ночью на 28 июля силами королевского флота, был, де, отбит ружейным огнём янычаров (У Стелла набег флота успешен, потери османов до полусотни, и убит некий знатный паша, которого опознали по богато украшенному шлему – явное смешение событий).

28 июля султан держал военный совет, где выразил неудовольствие тем, что до сих пор не прибыли осадные орудия, и ставил то на вид великому визирю Сулейман-паше, и тот, опасаясь за свою жизнь, поспешил принять меры.

В дни, когда блокада ещё была неполной, крепость удалось, как уже говорилось, усилить людьми и запасами. Отряд Варфоломея Хорвата, капитана на службе архиепископа Павла, смог провести в крепость присланных архиепископом Павлом 200 быков и «столько же» бочек вина, а сделав это, искусно уклонился от османских войск и вернулся в Комаром. 28 июля в крепость прошли 30 судов с боеприпасами и 500–600 стрелков испанца Гатто (Готта, Котта), нанятых «в последний момент» на венские деньги и посланных «попытаться пройти». После того королевский флот, который обеспечивал их проход, возвратился в Комаром. (Но уже 30 июля 300 немцев, приблизившиеся к Эстергому на 2 транспортах, должны были поернуть обратно).

29 июля — 9 августа, осада Эстергома

29 июля к Эстергому прибыл османский речной флот в 107 единиц под началом Синан-аги. Корабли сделали по одному–два пучшечных выстрела по замку, после чего отошли к устью Хрона–Харама, где был высажен десант и занято заречное предместье. Теперь крепость была блокирована полностью.

Как выяснилось, задержка флота, вёзшего из Буды осадную артиллерию, случилась при проходе Вышеграда. Османские транспорты попали под сильный артобстрел из крепости (Стелла сообщал, что около 12 судов вышеградская артиллерия смогла потопить). Тогда транспорты отошли к противоположному берегу Дуная, османы высадились и провели суда мимо крепости на канатах. Попытки же небольшого отряда (венгров?) напасть и помешать буксировке или даже захватить суда, оказались неудачны.

В крепости по-прежнему опасались подкопов и надеялись на то, что помешают дожди, зарядившие с новолуния, на то, что грунт преимущественно скалистый, и на то, что начинать подкопы османам придётся издали.

Пока же к османам из Буды 30 июля пришли первые 4 транспорта с осадными орудиями. Утром 31 июля по замку открыли огонь батареи румелийского корпуса («со стороны садов»; 8 тяжёлых орудий и иная артиллерия) и анатолийского корпуса (9 тяжёлых орудий). К вечеру того дня, по утверждению турецкого источника, были сделаны «более 5 тысяч выстрелов», и в стенах появились «очень большие» проломы. К вечеру 1 августа по замку «со всех сторон» стреляли уже 53 орудия тяжёлых и средних калибров. Тогда же Мухаммед-паша назначил приз в 1000 акче тому пушкарю, который собьёт одну из башен замка, с которой музыканты играли военную музыку, и это было якобы «исполнено в минуту».

Всего против крепости, под подсчётам защитников, действовало 40 тяжёлых орудий из бронзы и до 300 лёгких. Сосредоточенный огонь множества орудий, даже не пробивая стен, причинял разрушения одним лишь постоянным сотрясением. Особо защитники отмечали разрушительное действие османских мортир.

Так, была разбита «превеликая круглая башня близ будских ворот» (барбакан или рондель); сильно порушен собор, приспособленный к обороне; в Верхнем замке уничтожены прикрытия, так что его верки стали насквозь простреливаться с батарей на горе св. Фомы. Рвы стали заполняться обломками. «Не осталось неповреждённых укреплений, и никто не мог показаться, чтоб не попасть под выстрелы с нескольких сторон». Пользуясь ослаблением огня с укреплений, османы стали ещё активнее готовить и подносить к стенам прикрытия, а также засыпа́ть рвы и сыпать рампы (а янычары прикрывали эти работы ружейным огн ём). И три раза османы пытались ворваться в город через проломы. Защитники же, потеряв верки, спешили строить внутренние стены и укрепления, а три попытки успешно отразили. И в те же дни из города был совершён успешный набег на место временной стоянки османских судов «справа от города» (очевидно, ниже по течению); капитаны Алессио Нардо и Михаил из Регенсбурга, взявши по сотне своих солдат, скрытно подошли к месту и внезапно напали, причинили османам большие потери в людях, потопили сколько-то судов, и заставили османов уйти с этой стоянки.

2 августа из крепости сбежал пушкарь-итальянец, рассказавший османам, что дух защитников крепок, и что они ждут сильной королевской выручки; и что в крепости довольно пороху и инструментов, и что к османским подкопам выведены контрподкопы (или что османские подкопы направлены плохо – это в источнике непонятно). Также перебежчик подробно рассказал, сколько есть орудия и еды и пушек (40 единиц) и вообще много чего важного. («А перебежчик тот был из Пулии, из Отранто, и там убил жену, и от страху сбежал в другие страны, и был на службе у гяура «Тенгиз-Пути», у коего надеялся выслужить для себя заступничество пред беком Отранто, да не вышло. А теперь тот гяур принял истинную веру и получил от падишаха жалованье в 20 акче в день»).

Среди прочего, беглый пушкарь указал на сторону крепости напротив острова, как на самую слабую, так что приказано было поставить на том острове 2 тяжёлых орудия и несколько лёгких («зарбузан»). Ночью переправили людей на остров, и те построили шанцы, и переправлены были пушки и янычары для охраны. С утра 5 августа батарея открыла огонь и немедленно стала причинять заметный урон. (А вообще это была позиция опасная, уязвимая для внезапного нападения из крепости, что османам приходилось иметь в виду.)

3 августа корпус Улама-бега был выслан в сторону Австрии на содействие татарам, но, вероятнее, для перехвата королевской подмоги. И в тот же день к Вац послали Дервиш-бега с полком, ибо думали, что и тем путём направляется какая-то венгерская подмога.

И в тот же день ещё один перебежчик из крепости рассказал, что в крепости боеспособных осталось 600, а османов они, де, считают в 150 тысяч, а коней османских – как звёзд на небе; и потому духом пали. И хотя стрелки и пушкари в крепости преизрядные, во всём прочем [видимо, в рукопашном бою] неискусны. И полагает он, что крепость уязвима для штурма великими силами. («И ещё был перебежчик, и всё подтвердил… А из Секешфехервара пришла грамота, что они султану не враги, а слуги, и обо всём готовы договориться.»)

В те же дни были завершены и апроши. Всеобщий штурм стал делом решённым. Назначить его думали на 9 августа, однако великий визирь Сулейман-паша, командовавший осадой, вопреки советам опытных военных, перенёс его на 6 августа. Сделано то было якобы под влиянием некоего предсказателя, сулившего полный успех именно в тот день, но и по сведениям разведчиков о планах большой вылазки из крепости, назначенной на ночь с 6 августа.

6 августа, ещё до восхода солнца, османы в великом числе («легионы Уламы и Ибрагима») двинулись на приступ, издавая военные кличи по обычаю своих народов и спеша друг перед другом ворваться в крепость. Одни их отряды подходили к укреплениям по апрошам, а иные бросались в открытую, надеясь взять числом.

Кроме атаки сухим путём, Сулейман-паша приказал речному флоту (невзирая на возражения командиров) приблизиться к крепости и обстреливать укрепления.

Защитники предполагали штурм и хорошо подготовились, в числе прочего собрав большие запасы огневых гранат, начиненных смесью смолы, серы и пороха. Такая смесь при разрыве снаряда загоралась и разлеталась в стороны и крепко прилипала к телу и одежде, и непоражённые боялись подать помощь поражённым, чтобы и к ним смерть не пристала (и среди прочих от смертельных ожогов погиб предсказатель Сулейман-паши, также шедший в боевых порядках). «И весьма [османам] вредило, что было [у них] мало шлемов и мало [латных] нагрудников.» Держать оборону помогали женщины и дети, вооружившиеся шестами, молотами и резаками, чем и османов с лестниц и стен сбивали, и сами лестницы отталкивали. Отмечали и «убийственный» ружейный огонь испанских стрелков.

(Легенда гласит, что в какой-то момент пушечным выстрелом с собора был сбит ядром золотой крест, что увидев, султан воскликнул: «Эстергом завоёван!»)

Ожесточённый бой длился восемь часов, в течение которых османы семь раз повторяли приступы со свежими силами.

Когда же штурмующие стали отступать, защитники, узнав от пленных их численность и расстановку, крупным отрядом из Нижнего города неожиданно преодолели протоку и напали на батарею на острове. И достигли такой внезапности, что обратили османов в беспорядочное бегство, так что те «кто бросился к судам, кто метался по острову». И испортили пушки, и до 30 судов потопили (стоявших у берега), и побили османов до 500, «и всех бы побили, да мало было наших».

В тот день сгорела одна из башен, которая стояла с южной стороны, и в которой были сложены порох и смола и разное иное; и не знали, случайно или по злому умыслу. Думали на некоего молодого человека из Турина, впервые бывшего на войне. А ещё думали на старого солдата-калабрийца по прозвищу Пресвитер, человека большой храбрости и опыта, хоть его верность сомнению и не подвергалась. Однако именно он, де, посоветовал поместить в ту башню отряд контрминёров с их снаряжением, и от того случился пожар. (Так в историях возникает «калабриец», который смешивается позднейшими авторами с итальянцем-пушкарём, перебежавшим 2 августа, и с ещё одним итальянцем, который своеобразно отличился 8 августа).

В итоге боёв 6 августа османский великий штурм был отбит «с великими [у османов] потерями».

Стелла сообщал, что у османов было «во всех местах» три тысячи убитых и «без числа» раненых; Синан-чауш называет 300 убитых среди одних лишь янычаров и признаёт большие потери в командном составе.

На реке 10 османских судов потоплено и многие были повреждены. У острова было потоплено до 30 судов.

(Когда три повреждённых османских судна унесло по течению и прибило к островку близ Вышеграда, то ещё три османских судна, бывших там на разведке, подошли снять экипажи и столкнулись с двумя суднами из Вышеграда, шедшими тех захватить, и одно судно потопили, а другое прогнали.

Но 6 августа не было «многочасовой битвы речных флотов», которая возникает у некоторых авторов XIX века, а другими далее повторяется. Королевский речной флот берёг корабли для защиты Вены и до середины августа основными силами оставался в Вене и Комароме.)

Потери защитников в бою и от пожаров, убитыми и ранеными, составляли до 200.

Всю ночь на 7 августа и следующий день османы продолжали обстрел по всем целям, какие атаковали и ранее, а паче того усилили обстрел водозабора. И вновь заняли остров, и вновь прислали на эту позицию пушки, и стали готовить атаку и оттуда.

Убитых и раненых османы ночью вывезли на лошадях и верблюдах, чему защитники не мешали, да и не очень могли, ибо показаться лишний раз на верках «было смерти подобно». Впрочем, Синан-чауш сообщает о ядре из тяжёлой гаковницы, «ударившем прямо перед конём Рустем-паши, осматривавшего крепость [днём 7 августа], но не ранившем ни его, ни коня».

В крепости больных, раненых, а также женщин и детей перевели в Верхний замок. Дух защитников в сравнении с отмеченной Стелла экзальтацией предыдущих дней, упал катастрофически, и многие уже «мыслили лишь об смерти, как об избавлении». Помощи не предвиделось. «3‑тысячный полк, обещанный королём» (вероятно, имелась в виду «папская помощь» из Италии), так и не прибыл.

Утром 8 августа начат был очередной штурм. На этот раз османы не бросались в атаку по открытой местности, а под огневым прикрытием приблизились по апрошам к стенам в нескольких местах. В ходе завязавшегося боя, как сообщает Синан-чауш, трое молодых воинов из лёгкой конницы отделились от прочих и, скрытно обойдя водяную башню с тыла, поднялись в неё по лестнице и вступили в бой с занимавшими башню «18 гяурами». Завидев это, бившиеся рядом янычары тем же путём ворвались в башню, перебили защитников и таким образом захватили источник воды замка. Падение крепости было предрешено. Потери в людях, как полагают, уже составили «до трети», т. е. на всю крепость оставалось до тысячи бойцов.

В этот ли, или в какой-то иной час 8 августа итальянец Чизена, родом из Рима, бывший знаменосцем в отряде Джованни Батиста Марсо, закричал сдаваться и с двумя товарищами спустился со стены к османам. Османские же воеводы, выспросив у перебежчиков всё, отправили их назад в крепость с предложениями сдачи и с гарантиями. В ответ вышел говорить «бек гяуров Тенгиз-Поти» и просил у Сулейман-паши семь дней, чтобы получить у короля разрешение сдаться, однако Сулейман-паша отвечал, что за семь дней от крепости ничего и не останется, и на что тогда она кому? И великий визирь дал ночь на размышления, и с тем «Тенгиз-Поти» удалился.

9 августа в османский лагерь тайно прибыл Франциск Саламанка и договорился о сдаче под свободный выход гарнизона.

Сдача Эстергома

10 августа, в день святого Лаврентия, султан торжественно въехал в Эстергом и почтил присутствием пересвящение главного собора в мечеть.

Гарнизону были предоставлены суда для ухода в Комаром и Вену. Сообщали, что, прежде чем чем отпустить гарнизон, Сулейман-паша приказал солдатам закопать трупы, разобрать завалы и заниматься иными «низкими работами»; а при том на их глазах бесчестили женщин, а тех, кто противился, топили. Таким образом, де, визирь хотел заставить солдат принять исламскую веру, но «лишь немногие [иные пишут, семьдесят] отступились от веры и короля».

И в тот же день случилось, что среди сложенного в кучу оружия солдат, выходящих из замка, одно из ружей по недосмотру осталось с горящим фитилём, и огонь достиг пороховницы и зажёг её, а от неё загорелся и прочий порох, и взрыв поранил и обжёг многих, но никто убит не был. А гяуры, де, сложили много золота в мешок и, пользуясь шумом и замешательством от взрыва, отправили с этим золотом двоих, одетых в турецкую одежду, но «янычары заметили уловку, догнали тех двоих, избили как собак и золото отняли». Начальник же янычаров Али-ага отобрал у Мартина Ласкано золотую цепь, подарок Петера Переньи, а потом и коней со сбруей, богато отделанной золотом, насмешливо замечая, что тому, кто уплывает на корабле, кони ни к чему.

Немедленно была начата отстройка укреплений Эстергома (тур. Устургун), дабы они стали «больше и крепче», для чего из Буды прислали работников, а со спаги потребовали по 3 лашта камня, с пашей – по тысяче лаштов, а с Рустем-паши лично – 5 тысяч.

11 августа был собран султанский совет с участием семерых наместников. Эстергом подчинили будскому наместнику и оставили здесь под командованием Хасан-паши 500 янычар и 500 асабов (иррегулярная пехота), до 1000 иррегулярной конницы («бешлю и гонюллю») и 1200–2000 мартолосов, «кои на самом деле гяуры».

На этот же совет пришли вести о делах флота Хайреддина в Реггио (значит, с двухмесячным опозданием), и на том же совете польский посланник поздравил султана со счастливым взятием Эстергома. На следующий день узнали, что в Персии началась война между шахом и его братьями, и что Эмин-хан, сын Саиб-Гирея ведёт назад полторы тысячи полона.

Тем временем Дервиш-бег с полком, высланный 3 августа через Ноград к Вацу, достиг Нограда и «два дня и две ночи» там выжидал, но никого не дождался, и сопротивления не встретил: «Солдаты в замках и крепостях в том краю так устрашены были присутствием падишаха и его армии, что не отваживались и показаться». Дервиш-бегу был послан приказ идти к Пешту и наводить наплавной мост через Дунай.

14 августа был вновь собран султанский совет. Здесь, видимо, и было окончательно решено повернуть армию к Секешфехервару, а на венском направлении лишь сделать попытку в отношении «следующей по порядку следования» крепости Тата (Дотис).

В Вене новости о падении Эстергома таили до следующей недели. Ещё в воскресенье 12 августа в Вене служили благодарственную за успешное стояние крепости. Когда же правда открылась, началось великое смятение. Вторая после 1529 года турецкая осада делалась из призрака реальностью. Но и после вестей о развороте султанской армии страсти не утихомиривались. «Огромные» (как, впрочем, и всегда в европейских сообщениях) потери османов при осаде не могли уравновесить стратегической потери для королевства Фердинанда Габсбурга. Путь до Вены для османов сократился на одну сильную крепость из трёх.

При королевском дворе сетовали на итальянцев, которые, де, плохо бились, а потом частью перешли в ислам; и на испанских воевод, которые чуть ли не изменили. Графа Торниелли, однако, отпустили со службы с почётом. Саламанка же и Ласкано были по прибытии в Прессбург арестованы по королевскому приказу, и освобождены без наказания лишь после долгого заточения, когда смогли доказать, что удержать крепость было невозможно, а так они хотя бы сберегли королевских солдат.

Продолжение следует: Европейская война 1543 года: бои в Северной Италии