От памфлетной войны до вольностей дворянства: куриный замес Петра I

У нас чужая голова и убежденья сердца хрупки…
Мы — европейские слова и азиатские поступки.

Н. Щербина

Догнать и перегнать Европу

Начало XVIII века в России — время европейских новаций. Молодой царь Пётр, ещё не Великий, стремился изменить всё — от фасонов одежды до языка. Своих кадров не было — приходилось массово нанимать иностранцев. Настоящим кладезем оказалась Германия, где произошло перепроизводство лиц с высшим образованием, которым некуда была приткнуться. Россия стала для них страной возможностей.

В 1701 году 11-летнему царевичу Алексею в качестве наставника выбрали выпускника Лейпцигского университета Мартина Нейгебауэра. Сей муж прославился при дворе вспыльчивостью и резкостью. Наставник царевича распускал руки в отношении «варваров» и «бранил жестокою бранью». Чужие реалии его нервировали. Из страны каминов, колбасок, правил гигиены и уже позаимствованного у французов этикета, он попал в медвежий угол, где о правилах поведения за столом в принципе слышали, но до соблюдения пока не дошли. Своим высокомерием он достал всех. И тут вышла оказия.

Во время одного из обедов в 1702 году царевич Алексей взял себе кусок курицы, пооткусывал, а потом недообгрызенный остаток положил обратно на общую тарелку. Это стало последней каплей. В голове у немца перемкнуло. Он обвинил воспитателей, Нарышкиных и отвечавшего за учебный процесс дворянина Никифора Вяземского в том, что все они «мужики и свиньи». При этом, как донесли царю злые языки, немец якобы кидался посудой. Западник до мозга костей Пётр провёл тонкую грань между глобализмом и русофобией: Нейгебауэра пинком под зад вытурили с русской службы.

Немец уехал на родину глубоко оскорблённый.

Тянул, понимаешь, этих варваров-московитов к европейской учёности, а что в итоге? Обругали, выгнали с работы, денег зажали.

И Нейгебауэр стал мстить — так, как умел.

В 1704-м, 1705-м и в последующие годы херр Мартин написал кучу памфлетов, где самыми позорными словами крыл русскую службу, царский двор и обычаи. Эти брошюры Нейгебауэр продвигал, как мог — даже распространял за свой счёт при дворах многочисленных немецких князей.

Дело принимало нешуточный оборот. Шла Северная война, царь пытался произвести хорошее впечатление на немецких государей. Это бы облегчило ему найм в их землях офицеров, администраторов, инженеров и квалифицированных рабочих, в которых отчаянно нуждалась Россия. Однако один-единственный Нейгебауэр со своими нападками грозил сорвать всё предприятие.

Ситуация была настолько прозрачной, что в 1705 году Нейгебауэр предложил петровским сановникам отправить его царским послом в Китай — тогда он прекратит выпуск памфлетов. Сановники Нейгебауэра, конечно, послали — но не в Китай, а по батюшке и по матушке. А для противодействия памфлетисту привезли немца‑контрпропагандиста.

Наш человек в Вене

Им оказался Генрих фон Гюйссен, новый наставник царевича Алексея, взятый на место Нейгебауэра. Гюйссен от деятельности старого наставника не был в восторге. Царевича он находил очень талантливым, но плохо подготовленным к курсам европейских и камералистских (то есть управленческих) наук. И, хотя основы ему успели хорошо преподать, создавалось ощущение, что Нейгебауэр не столько учил наследника престола, сколько пикировался с его окружением. Гюйссен, в отличие от предшественника, в позу не вставал, возможности окружения влиять на Алексея Петровича никак не оспаривал. Скорее даже потакал воспитаннику.

Гюйссен, к примеру, никак не мог взять в толк, на кой-чёрт царь постоянно отрывает подростка от учёбы: то на парад его вызовет, то на взятие Нарвы, то в пороховой двор загонит.

К тому же Пётр ввёл для наследника практические уроки. Юноше приходилось строгать, пилить, помогать литейщикам в цехах или пороховую мельницу крутить. Фон Гюйссен этого не понимал, в чем проявлял редкое единомыслие как с самим царевичем, так и с его окружением. В отличие от Нейгебауэра, который Алексея Петровича активно муштровал и не давал соскользнуть на дорожку потакания своим прихотям.

Находясь в 1705 году с дипломатической миссией в Вене, Гюйссен в течение двух лет печатал контрпропагандистские памфлеты. Однако к тому времени к Нейгебауэру присоединились шведские писаки — война со Швецией велась и в пропагандистской плоскости — и для России памфлетный бой стал неравным. Пётр ответил асимметрично — потребовал принять административные меры. И, по настоянию русских посланников, в Саксонии и Пруссии хождение антироссийских брошюр было запрещено.

Верный царю Гюйссен уже просто не успевал развеивать очередные обвинения памфлетистов в варварстве и дикости своего сюзерена. Дело двигалось к каннибализму и ритуальным оргиям, но тут в карьере херра Нейгебауэра случился знаменательный поворот. Он заполучил тёплое место канцлера в шведской Померании. Сменил ремесло обливания помоями на широкое воровство из государственного кармана — в чём весьма преуспел и окончил жизнь весьма богатым человеком.

А вот его антагонисту Гюйссену не повезло. С дипломатической работой в Вене он не справился. После Гюйссен курировал проекты служебных реформ и образования Коллегий, но с этим тоже дело не задалось. А под конец жизни немец так обеднел, что просил российский Сенат обеспечить его хоть какой-нибудь пенсией. В Сенате не звери сидели и пошли ему навстречу.

Самодержавие не для слабых

Самым большим разочарованием стал подопечный Гюйссена. Царевич Алексей поссорился с отцом и в 1716 году сбежал от него во владения германского императора. Сначала в Австрию, а потом австрийцы его перевезли в Неаполь. Пришлось Петру снаряжать целую миссию по возвращению наследника обратно в Россию — и даже пугать ради этого германского императора военным вторжением и помощью венгерским инсургентам, пытавшимся выйти из-под власти Габсбурга.

Обманом и давлением царевича удалось затащить в октябре 1717 года в Россию, где и вскрылось, что он участвовал в заговоре против царя. Затем были суд и смертный приговор, вынесенный 127 высшими сановниками империи.

Публично казнить сына Пётр не решился, так что его быстренько удавили в Петропавловской крепости в июле 1718 года, чем и заложили основу замечательной традиции мочить ненужных представителей династии — когда вилкой в пузо, а когда и табакеркой в висок.

Но это было только начало великого перелома. У Петра не осталось наследников: сын от второй жены, будущей императрицы Екатерины I, Пётр Петрович умер в мае 1719 года.

По такому случаю в 1722 году Пётр издал указ: император всероссийский, как истинный самодержец, сам будет определять, кто ему наследует. Однако оставить «тестамент» с именем наследника император не успел. А после его смерти в 1725 году стало уже не до того — наступил гвардейский век.

Гвардия и высшие сановники страны играли короной российской империи, как легионеры в эпоху «солдатских императоров» в Риме.

С каждым новым военным переворотом очередной российский император всё больше и больше умасливал дворянство. Дальше всех пошёл Пётр III. Своим «Манифестом о вольности дворянства» он отменил обязательную гражданскую и военную службу дворян и разрешил им свободно ездить по Европе.

Так постепенно вместо «мужиков и свиней», которые подписывались «холоп твой, государь, Миклушка Вяземский», в России появились «вашблагородия» и «вашвысокородия».

А началось всё с куска курицы и с потакающих царевичу наставников.