Иван Грозный против Девлет-Гирея: путь к морю

Летом 1559 года в Москве пышно отпраздновали выдающееся событие. Рассказывая о празднестве, русский книжник сообщал своим читателям, что с тех пор, как нечестивые татаровя поселились в Крыму и возникло Крымское ханство, никогда прежде в его пределах не сверкала русская сабля и не звучала русская военная музыка. Государевыми молитвами и разумением свершилось подлинное чудо, — продолжал он. Почти месяц немногие русские воины на небольших судёнышках ходили морем вкруг Крыма, захватывая корабли бусурманские и подвергая огню и мечу улусы татарские. Не русские, а татары, поганые сыроядцы, в страхе искали укрытия от государевых ратников — и не где-нибудь, а в самом сердце бусурманского «царства», в Крыму, куда прежде русские люди попадали преимущественно не по своей воле, а как полоняники, как товар для продажи на невольничьих рынках Кафы и других крымских городов. И не татары нападали теперь на русские сёла и деревни, жгли, разоряли и брали в полон, а наоборот, русские получили возможность отыграться за прежние обиды и воспользовались этой возможностью сполна, дав бусурманам испытать на себе все «прелести» неприятельского набега. И сам крымский «царь» с великим множеством воинов своих ничего не мог поделать с государевыми служилыми людьми, шесть недель безуспешно пытаясь их перехватить.

Но кто же стал «виновником» этого празднества, кто сумел так отличиться и какова предыстория этого небывалого доселе события? Придётся вернуться на несколько десятилетий назад, в самое начало XVI столетия, в первые годы правления Василия III.

От войны холодной к войне горячей

Сформировавшийся в конце XV века русско-крымский союз носил ярко выраженный ситуативный характер: идя на сближение, обе стороны руководствовались принципом «против кого дружить будем». И поскольку и у Крыма, и у Москвы были общие враги — Большая Орда и Литва, в свою очередь сдружившиеся друг с другом, — то найти общий язык Ивану III и Менгли-Гирею I, фактическим создателям Русского и Крымского государств, было нетрудно. Однако в начале XVI века распалась Большая Орда. В это же время стало слабеть Великое княжество Литовское: оно не только не сумело поддержать Новгород и Тверь, которые искали у него помощи против Москвы, но и утратило целый ряд пограничных земель в ходе начавшихся в 1486–1487 годах русско-литовских войн. Причина для продолжения «братства» между Калитичами и Гиреями исчезла. Более того, в Крыму всерьёз обеспокоились тем, как бы Москва не стала помехой на пути реализации великодержавных планов крымских ханов по возрождению Золотой Орды, теперь уже под крымской эгидой.

Повод для расторжения союза нашёлся быстро. В 1505 году скончался Иван III, а с его преемником Василием III Менгли-Гирея ничто не связывало. После недолгих колебаний крымский «царь» решился. Он не только благосклонно отнёсся к предложению казанского хана Мухаммед-Эмина о совместном выступлении против «московского» (правда, торопиться с реализацией этого плана на практике не стал), но и пошёл на сближение с Великим княжеством Литовским, обозначив тем самым смену внешнеполитических ориентиров Крымского ханства. Это сближение закончилось заключением союза между Крымом и Литвой. А в 1507 году крымцы впервые попробовали на прочность оборону южнорусских рубежей. На большой поход против Русской земли Менгли-Гирей, правда, сам не решился — это сделал его сын и преемник на крымском столе Мухаммед-Гирей I, учинивший летом 1521 года «крымский смерч» и за малым делом едва не взявший Москву.

Память об успехе Мухаммед-Гирея подогревала агрессивные намерения Крыма, и за большим походом 1521 года последовали другие — в 1527, 1533 и 1541 годах, когда хан Сахиб-Гирей I с тьмочисленной ратью явился на берег Оки под заброшенный городок Ростиславль наказать своего неверного улусника Ивана. Но не только это желание и стремление добиться от Москвы уплаты «Магмет-Киреевых поминок» послужили причиной. Хан был чрезвычайно недоволен тем, что русская столица стремилась сохранить устраивавшее её положение, когда в Казани сидел промосковски настроенный хан, тогда как хан желал взять Казань под свою высокую руку. И когда Москва попыталась было организовать большой поход на Казань, чтобы восстановить нарушенный в результате дворцового переворота статус кво, крымский «царь» решил вмешаться — и в определённой степени добился своего. Московские бояре, занятые к тому же борьбой за власть, решили на время оставить Казань в покое.

Однако это «затишье» длилось недолго. С 1545 года Москва возобновила наступление на Казань, тем более что казанцы сами дали повод для этого: «малая» война на русско-казанском пограничье все эти годы не прекращалась, то чуть затихая, то снова разгораясь. Масла в огонь подлил успешный поход Сахиб-Гирея на Астрахань в 1546 году. Он вызвал серьёзные опасения в русской столице и у ногаев, опасавшихся, что за Астраханью придёт и их черёд. Устроенная же зимой 1548 года Сахиб-Гиреем «Ногай кыргыны» — избиение ногайского войска под Перекопом — поспособствовала сближению Москвы и ногаев, у которых объявился общий враг, а значит, и общий политический интерес.

С началом в 1552 году «Войны двух царей», Ивана и Девлет-Гирея, в Москве стали размышлять над тем, как одолеть Крым, обезопасить себя с его стороны, чтобы, имея свободные руки, решить спор с Литвой о «Ярославовом наследии». Покорение Казани, а затем и Астрахани вместе с приходом к власти в Ногайской Орде промосковски настроенного Исмаил-бия (а деваться бию было некуда: чтобы возглавить Орду, ему пришлось убить своего брата и предшественника Юсуфа, что привело к гражданской войне в орде и появлению у «Смаиль-князя» кровников, жаждавших мести) породило план: посадить ли в Крыму «своего», «московского», «царя» вместо Девлет-Гирея.

Царское слово твёрдое. Весной 1555 года, как только стало известно о переменах в Ногайской Орде, Иван отправил к «Смаиль-князю» своего посланника Игнатия Загряжского, которому наказал передать новопоставленному бию, помимо всего прочего, и такие государевы слова:

«Ис Крыма наш посол Федор Загрязскои к нам писал, что Девлеткиреи царь с Ямгурчеем (бывшим астраханским «царём» — В.П.) и с Юсуфовыми детми, и с Шигимовыми, и с Кошумовыми, и с Уразлыевыми детми (кровными врагами Исмаила — В.П.) крепок уверилися. А хотят на весну Астарахани доставати. И над вами деи лихо умышляют…».

Нарисовав перед Исмаилом столь мрачные перспективы, посол должен был изложить план Ивана, который заключался в следующем:

«Яз ныне тебя для и астрахансково для дела с крымским в дружбе быти не хочю, а хочю над крымским промышляти, как пригоже, Бог даст, на весну».

И дальше Загряжский от имени царя должен был предложить Исмаилу отправить на крымцев «детеи своих и племянников. А с ними тысяч пять или шесть, того для: нечто Бог нам помочь даст, и мы б Дербышева сына Янтемир царевича (сын последнего астраханского хана Дервиш-Али — В.П.) и ваших детеи и племянников на том юрте оставили».

Однако Крым представлялся крепким орешком. Как писал американский историк У. Мак-Нил, «московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжёлые пушки». Для Казани и Астрахани такой сценарий был возможен: Волга была отличной магистралью, по которой русские полки и наряд могли, не особенно утруждаясь, подойти к самым стенам татарских столиц. Крым же отделяло от русских рубежей бескрайнее Дикое Поле, защищавшее владения Гиреев лучше крепостных бастионов и рвов. Послать Полем большую армию с обозом и нарядом прямиком в Крым значило ввязаться в авантюру, исход которой был бы, скорее всего, весьма и весьма печальным. Надо было найти иной вариант, и в 1556 году, после неудачи «Полского» похода воеводы Ивана Шереметева Большого, в Москве решили зайти с другой стороны.

«Мы пойдем другим путём»: Матвей Ржевский в низовьях Днепра

В марте 1556 года в русскую столицу от станичников с крымской «украйны» пришла тревожная весть. Взятые татарские языки сказывали, что «крымской царь гонца к царю и великому князю против его гонца Юшка Мокшова не отпустил», «послу и гонцу нужу учинил», а сам Девлет-Гирей «наряжается со всеми людми, а хочет быти на весне рано на царя и великого князя украйну». Немедля в пограничный Путивль, своего рода «столицу» русской крымской «украйны», поскакал гонец к тамошнему наместнику Матвею Ржевскому, ветерану казанской кампании 1552 года, с царским наказом: набрав казаков, «ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати».

Исполнительный и дисциплинированный воевода не стал медлить. Быстро собрав небольшой отряд вооружённых пищалями казаков, он «пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу» «проведати», что там замыслил «собака крымский царь». Сплавившись по полноводному Пслу до Днепра и преодолев знаменитые днепровские пороги, Ржевский со своими людьми в начале мая оказался в низовьях Днепра. Здесь он занялся «проведыванием» относительно намерений хана. От выбежавших из Крыма полоняников воеводе стало известно, что татарский «царь» со своим воинством вышел из Крыма и встал лагерем на Конских водах, поджидая отставших и припозднившихся мурз и их людей. Отсюда, по словам беглецов, он намеревался двинуться на север, к государевой «украйне». Ржевский поспешил отправить в Москву гонца с вестью, а сам остался промышлять «государевым делом, сколко милостивый Бог помочи даст» в низовьях Днепра.

Хан тем временем выступил было к русской границе, но, узнав от пленных, что его уже ждут на «берегу» русские полки (предупреждение, посланное Ржевским, поспело вовремя), поворотил к Азову, намереваясь пойти «покормиться» на Северный Кавказ. Однако не доходя до Азова, он получил известия, что в низовьях Днепра, под татарской крепостью Ислам-Кермен (нынешняя Каховка), объявились московские ратные люди. Вести эти были неутешительны. Во всяком случае, сам Ржевский позднее отписывал в Москву, рапортуя о своих успехах, что он и его люди «ходили на крымские места, а с ними черкасы и казаки (по дороге Ржевский заручился поддержкой двух «черкасских» атаманов, Млымского и Михайлы Еськовича, с 300 каневскими казаками и дальше действовал с их помощью — В.П.), и улусы воевали, и под Ыслам Кирменем и на Белогородцком поле и на Очаковском месте были, и посады пожгли».

Дальше в своём «рапорте» Ржевский в красках живописал, как он и его люди вместе с каневскими казаками захватили под Ислам-Керменом татарские табуны и отары, а потом пошли на турецкий Очаков, «и у Ачакова острог взяли и турок и татар побили и языки поимали». Очаковский санджак-бей «со многими людми» попытался было наказать неверных урусов, однако попал в устроенную Ржевским и казацкими атаманами засаду и понёс большие потери от пищального огня. На обратном пути из-под Очакова под Ислам-Керменом Ржевского попытался было перехватить сын и наследник Девлет-Гирея калга Мухаммед-Гирей, замещавший отца в Крыму во время его отсутствия. Да не тут-то было. Целых шесть дней Ржевский и его отряд бились с татарами огненным боем, и у «царевича ис пищалей поранил и побил людей многых», а напоследок отбили у калги его «стада конские» и, оторвавшись от ошеломлённых и растерявшихся татар, ушли вверх по течению Днепра «по Литовъской стороне», то есть по правому его берегу.

Татары вообще были очень чувствительны к набегам на их собственные улусы. Крымские ханы неоднократно жаловались литовским пограничным властям, да и самому великому князю на действия литовских пограничных военачальников (например, знаменитого черкасского старосты Остафея Дашкевича) и их людей. В общем, реакцию Девлет-Гирея на плохие вести из-под Ислам-Кермена было предугадать нетрудно. Правда, вернулся он домой, что называется, к шапочному разбору: неверных урусов и след простыл. Проспавшие же набег Ржевского мурзы и сам наследник престола, выгораживая себя, нарисовали перед ханом едва ли не апокалиптическую картину нашествия тьмочисленного воинства московитов, да так убедительно, что Девлет-Гирей запросил срочной помощи у султана. Правда, Сулейман Кануни, видать, лучше своего вассала осведомлённый о том, что же случилось в низовьях Днепра, отказался посылать воинов в Крым. Запаниковавший Девлет-Гирей от греха подальше засел за Перекопом, всё лето ожидая прихода новых отрядов русских воинских людей и не высовывая носа в таврическую степь.

Его ожидания отчасти оправдались. Появление Ржевского поспособствовало тому, что черкасский и каневский староста князь Д.И. Вишневецкий, чьи люди помогали Ржевскому в его действиях, решил перейти на службу к Ивану Грозному и послал атамана Михаила Еськовича в Москву с грамотой. В ней староста бил челом русскому царю, «чтобы его (Вишневецкого, а вместе с ним и его козаков — В.П.) государь пожаловал, а велел себе служить, а от короля из Литвы отъехал и на Днепре на Кортицком (на той самой знаменитой Хортице — В.П.) острову город поставил против Конскых вод у крымских кочевищ». И в подтверждение своих добрых намерений Вишневецкий со своими людьми 1 октября 1556 года напал на Ислам-Кермен, «людей побил и пушки вывез к собе на Днепр во свой город».

Тем временем Ржевский по дороге домой, в Путивль, перехватил в степи несколько татарских «загонов», решивших на свой страх и риск попытать счастья в людоловстве, побил-попленил их и отправил взятых языков в Москву. Там они показали, что из-за известий о появлении русских ратных людей в низовьях Днепра хан отказался от своего намерения сходить на государеву «украйну» и укрылся в Крыму, распустив войско, собранное было для набега.

И пришла осень

С началом осенних дождей и «беспуты» кампания 1556 года, пятая по счёту в «Войне двух царей», подошла к концу. Настало время подводить итоги. После неудачи большого похода 1555 года Москва попробовала выработать новую стратегию давления на Крым. И, похоже, днепровская «посылка» Матвея Ржевского в 1556 году как важнейший элемент этой новой стратегии, которую так и тянет назвать стратегией непрямых действий, дала неплохой результат. Доставленные путивльским наместником сведения оказались чрезвычайно ценными. Когда в январе 1557 года к Исмаил-бию отправилось очередное русское посольство, то оно повезло ногайскому династу послание Ивана Грозного. А в том послании царь сообщал «Смаиль-князю», что «государя нашего дорога найдена х Крыму Днепром, и та дорога добре добра (выделено автором). Возможно ею государю нашему всякое свое дело над Крымом делати, как хочет». Теперь дело оставалось только за взаимной договорённостью о походе против Девлет-Гирея.

О серьёзности планов Ивана свидетельствует и тот факт, что по зимнику на Псел, туда, где Матвей Ржевский по весне 1556 года строил свои струги, были доставлены необходимые материалы и к весне 1557 года был возведён «на Днепре на устьи реки Пслы» Псельский город. Впервые он упоминается в письме Сигизмунда II Девлет-Гирею в мае 1557 года, а первая запись о назначении туда воевод в русских разрядных книгах датируется 7066 годом, то есть 1557–1558 годами. Эта крепость должна была сыграть роль передовой базы для русских войск, которым предстояло действовать на Днепре. Псельскому городу, похоже, отводилась та же роль, что и возведённому в своё время Василием III Васильсурску. Ну а Свияжском в этой «пьесе» должен был стать укреплённый городок Вишневецкого на Хортице, на самых что ни на есть ближних подступах к Крымскому юрту. Да что там на подступах — в собственно владениях хана. Во всяком случае, именно так расценил эти шаги московского государя Сигизмунд II, выражая обеспокоенность возведением этих крепостей в письме своему крымскому «брату». Здесь, кстати, стоит заметить, что в Вильно рассматривали низовья Днепра как свои владения. Появление здесь русских служилых людей было воспринято в литовской столице весьма неприязненно — вплоть до того, что литовские «полские» казаки получили указание учинять всякие шкоды московским ратникам и препятствовать их закреплению в тех местах.

Набег Ржевского и людей Вишневецкого поспособствовал изменению расстановки сил и в самом крымском юрте. В конце 1556 года в Москву прибыло крымское посольство с купцами и отпущенными «на окуп» русскими детьми боярскими, попавшими в плен в сражении под Судьбищами в 1555 году. Послы передали русскому царю грамоту «царя» крымского, в которой тот писал, что он «всю безлепицу отставил, а царь бы и великий князь с ним помирился крепко, и послов бы промеж собою добрых послати, которые бы могли промеж их любовь зделати, и было бы кому верити». Почему хан вдруг заговорил такими умильными словами, стало ясно из грамоты русского посла в Крыму Ф. Загряжского. Он писал в Москву, что хана сильно напугали, во-первых, действия казаков Ржевского, а во-вторых, взятие Ислам-Кермена Вишневецким. Ну а в-третьих, продолжал посол, черкасский князь Сибок, который недавно вместе со своей братьей бил челом Ивану о принятии его под высокую руку московского государя, отнял у Девлет-Гирея два городка на Кубани. И в довершение всех бед, от татарского царевича Тохтамыша, потомка хана Ахмата, выехавшего в Москву «из Нагаев», стало известно, что в самом Крыму возник заговор: некоторые татарские аристократы, недовольные неудачами хана, решили сместить его и посадить на освободившийся стол его, Тохтамыша. Хан, по словам царевича, «уберегся», и тот был вынужден бежать из Крыма. Однако эта весть была воспринята в Москве как свидетельство растущей напряжённости внутри крымской правящей элиты, а значит, взятый курс был верен. Нужно было «дожимать» хана. Война продолжалась.