Крымский поход Сахиб-Гирея на Москву: перед битвой

Поход Мухаммед-Гирея I на Москву в 1521 году стал своего рода точкой отсчёта в русско-крымских отношениях на весь XVI век. В Крыму хорошо запомнили, как татарские всадники разбили русские рати, обложили Москву и подвергли опустошению сердце Русского государства, вынудив Василия III дать грамоту с согласием стать данником крымских Гиреев — подобно тому, как были данниками ордынских ханов прежние московские князья. Многие ханы лелеяли надежду повторить «крымский смерч», и первым из них стал Сахиб-Гирей I, спустя 20 лет после Мухаммед-Гирея пришедший «с великою похвалой» на «берег» наказать своего неверного улусника Ивана.

Пролог

О событиях холодного лета 1541 года от Рождества Христова (согласно Холмогорской летописи, ледоход на Северной Двине начался аж 29 июня!) сохранилось немало известий — и в летописях, и в разрядных книгах, и в дипломатической переписке. Но, увы, эта история не стала предметом пристального внимания ни историков, ни писателей, ни сценаристов. А ведь её сюжет вполне достоин трагедии в античном стиле. На берегах Оки встретились два брата: один, подобно древнему герою Полинику, пришёл с крымским войском «доставати дедизны и отчизны своее», ну а другой, как брат Полиника Этеокл, встал на защиту Русской земли во главе московской рати. Попробуем восполнить этот пробел и поведать о славных деяниях наших предков.

Но сначала — немного предыстории. Отразив набег татарских царевичей, государь всея Руси Василий III осенью 1533 года тяжко занемог и умер, оставив безутешную молодую вдову и двух сыновей: старшего Ивана и младшего Юрия. Перед смертью великий князь «приказа великое княжение сыноу своемоу большому князю Ивану, и нарече его сам при своем животе великим князем; и приказа его беречи до 15 лет своим бояром не многим…». «Не многие» бояре, однако, недолго сохраняли верность покойному государю и его наследнику: ликвидировав потенциальную возможность переворота в пользу дяди малолетнего княжича, удельного князя Юрия Дмитровского, бояре вступили в борьбу друг с другом. Спустя месяц после того, как жолнер сообщил литовским властям московские «новины», русско-литовскую границу пересёк князь С. Ф. Бельский, один из будущих главных героев этой драмы.

Соседи Москвы между тем внимательно наблюдали за тем, что происходит в русской столице. Ещё бы: пока бояре делят власть, можно попытаться взять реванш и отомстить за те поражения и унижения, которые соседи претерпели от Москвы в Вильно, Казани и Кыркоре. Первой попыталась использовать свой шанс Литва. Воодушевлённые известиями о распрях среди московских бояр, литовские паны-рада в один голос требовали от Сигизмунда I немедленно начать войну, пока в Москве царит смута. В августе 1534 года литовские войска под началом гетмана Ю. Радзивилла вторглись на Северщину. Началась Стародубская война, которая продлилась до 1537 года. Однако, вопреки первоначальным ожиданиям литовских магнатов, она закончилась фактически вничью.

Этот урок не пошёл впрок казанской «партии войны», ориентировавшейся на Крым. В сентябре 1535 года в татарской столице произошёл дворцовый переворот. Русский ставленник, хан Джан-Али, был убит, и прокрымская «партия» пригласила на вакантное место крымского царевича Сафа-Гирея, того самого ненавистника Москвы, уже приходившего на «берег» в 1533 году.

«Казанщина»

Новый казанский «царь» не стал дожидаться, когда в русской столице примут меры по восстановлению status quo, и сам первым напал на русскую «казанскую украину». Времена, когда на восточной границе Русского государства было относительно спокойно, прошли, и набеги казанцев с пугающей регулярностью стали один за другим обрушиваться на русские земли. Желая наказать казанцев, правительство Елены Глинской, матери Ивана IV, решило весной 1538 года организовать большой поход судовой и конной ратей с «нарядом» на татарскую столицу. И экспедиция эта, судя по разрядным записям, готовилась нешуточная: только судовая рать должна была включать в себя пять полков во главе с боярином Д. Ф. Бельским. Столько же полков насчитывала и конная рать. Добавим к ним «наряд» и служилых татар, и сразу становится понятным, почему в Казани забеспокоились. Сафа-Гирей решил обратиться за помощью к своему дядюшке, воинственному крымскому «царю» Сахиб-Гирею, который к этому времени подавил оппозицию и наконец-то прочно уселся на крымском столе.

Казанский «царь» не ошибся в своих расчётах: дядюшка не отказал племяннику в поддержке. В присланной в Москву грамоте Сахиб-Гирей прямо и недвусмысленно нарисовал перед Иваном IV и его советниками ожидающую их мрачную перспективу, если они не откажутся от своих планов нанести удар по Казани. «Казаньская земля мои юрт, — писал в повелительном тоне крымский «царь» «московскому», — а Сафа Гиреи царь брат мне. И после бы еси сего дня воины на Казанскую землю не чинил, так же еси, недружбу делая, рати своей не посылал бы еси, как было в предния времена, послов своих и гостей посылал бы еси, межи бы вас доброй мир был…» А если после этих слов Иван всё-таки попытается начать войну против Казани, то Сахиб-Гирей обещал учинить Руси разорение почище того, что сотворил Мухаммед-Гирей I в 1521 году.

Поразмыслив над ханским предложением, в Москве решили, что не стоит идти на обострение отношений, отменили готовящийся поход на Казань, а в Крым отправили посольство «з грамотою, а писал князь велики в грамоте, чтобы с ним царь был в дружбе и в братстве в любовном». Увы, в ханской столице уступку со стороны московских бояр расценили как признак явной слабости Русского государства и его неспособности противостоять давлению со стороны «Великого улуса». В мае 1538 года в русскую столицу была доставлена новая грамота крымского «царя». На этот раз хан без экивоков заявил в ней, что он чрезвычайно недоволен промедлением «московского» в сношениях с ним, «Великие орды великим царем силы находцем и победителем», и вот-вот выступит из Крыма с войском в поход на Москву. И если великий князь хочет спасти себя и свою страну от разорения, пускай немедленно «своего большего посла с своею казною наборзе бы еси его к Путивлю послал. А перед ним бы еси часа того послал к нам сказати, чтоб в малых днех у нас были».

«И будеш по моему слову, — продолжал хан, — ино вельми добро, и мы с тобою, по тебе посмотря, мир учиним». Ну а если Иван, не прислушавшись к голосу разума, по-прежнему будет упорствовать, то Сахиб-Гирей грозил следующим:

«И ты посмотрит, что мы тебе учиним… Более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, из твоей земли по одной голове. Сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму, ино все мои люди сыти будут».

Хан был настолько уверен в своих силах и в успехе своего предприятия, что счёл возможным не скрывать своих намерений, отписав Ивану: «Аз схоронясь не иду, не молви после, как Магмед Киреи царь без вести пришел» (очень тонкий намёк со стороны татарского «царя» на «крымский смерч»!).

«Не хвались, идучи на рать, а хвались, едучи с рати», — так говорит старая русская поговорка. Так и в этом случае: похвальба Сахиб-Гирея оказалась блефом. Его господин, турецкий султан Сулейман I, повелел ему отправляться на войну в Молдавию, и хан не осмелился ослушаться грозного окрика из Стамбула. В следующем году Сахиб-Гирей решил подкормить своё воинство за счёт кавказских горцев, но те оказали упорное сопротивление, а ногаи, старинные враги крымцев, воспользовавшись отсутствием хана и его отборных воинов, напали на крымский юрт. В итоге в 1540 году хан так и не пошёл на Москву.

Третья сила

Казалось, что нависавшая на «крымской украиной» грозовая туча рассеялась, но тут вмешалась третья сила в лице князя Семёна Бельского — того самого, который за несколько лет до этого бежал из Москвы и все эти годы вспаивал и вскармливал свою ненависть, жаждая отомстить своим врагам. Сигизмунд I не оправдал надежд беглого князя, и вот в 1536 году Семён испросил у него разрешения отправиться в паломничество в Святую землю, однако избрал для этого весьма замысловатый кружной путь: через Венгрию он поехал сперва в Австрию, оттуда — в Венецию и в итоге оказался в Стамбуле.

Прибыв в столицу Османской империи, князь-авантюрист сумел получить аудиенцию у Сулеймана I и заинтересовать его своими планами. Из Стамбула, заручившись султанской поддержкой, Бельский перебрался в Крым, где попытался склонить хана и его окружение к организации большого похода на Москву, не скупясь на подарки и щедрые обещания. Сам князь, надо полагать, считал себя этаким ферзём в разыгрывавшейся на просторах Восточной Европы «большой игре», приписывая себе решающую роль в организации татарского нашествия.

Определённая толика правды в этом есть. Интриги Бельского сыграли роль последней соломинки: хан и так должен был отправиться в поход на «московского», чтобы его уважали хотя бы собственные подданные. Другое дело, что Сахиб-Гирей выжидал удобного момента, попутно усыпляя бдительность Москвы интенсивным обменом посольствами и грамотами. Но когда князь Семён заявил на приёме у хана, что ему ведомы броды на Оке, то решение было принято молниеносно. По словам придворного ханского летописца Реммаля-ходжи, окружавшие хана мурзы восторженными криками встретили слова князя, поскольку «если бы тот брод был нам известен, то Московское государство давно было бы наше; этому только и препятствовала река Ока». И если верить хронисту, на том приёме крымский «царь» приказал начать подготовку к походу с таким расчётом, чтобы, когда он скажет садиться в седло, «в три дня было собрано войско». Одновременно Сахиб-Гирей указал, чтобы воины готовились к долгому походу — припасов было велено брать с собою на три месяца.

На коня готовились сесть около 35–40 тысяч татарских воинов, в том числе до 1000 мушкетёров-тюфенгчи с 60 небольшими пушками-зарбузанами (фальконетами) и примерно 200 повозками. Размеры обоза можно представить, исходя из требования Менгли-Гирея I, предписывавшего своим воинам, чтобы у них в походе «у пяти б человек телега была, а по три кони у человека, а опричь иного корму, было бы у пяти человек по два вола».

В русской столице были осведомлены об усилиях, которые предпринимал Семён Бельский в Кыркоре, и попытались обезвредить его. Сперва ногайскому «князю» Бакы-беку (у которого «гостил» Бельский) было предложено продать беглого князя по сходной цене (набивая цену, Бакы-бек отписал в Москву, что Сигизмунд I предложил ему за князя 4 панциря, 10 горлатных, 2 горностайных, покрытых атласом, 2 беличьих хребтовых, 3 куньи да 2 собольих шубы, 10 чёрных и 4 красные шапки, 15 «ипских» сукон и 5 поставов сукна, 5 кадей пресного мёда, 5 сёдел и вдобавок 6000 грошей и 11 «паробков»). После того, как договориться о цене не удалось, в Москве решили поступить иначе. Весной 1541 года князь Иван Фёдорович Бельский, брат Семёна и фактический глава московского правительства, «бил челом Иоасафу митрополиту, чтобы печаловался великому князю о брате его о князе Семене о Федоровиче о Бельском, чтобы великии государь пожаловал, гнев свой отложил и проступку его отдал…».

Челобитье князя имело успех. По словам летописца, «митрополит великому князю печаловался о князе Семене, и велики государь по печалованию отца своего Иоасафа митрополита пожаловал князю Семену, хочет гнев свои отложити и проступку его отдати…». Соответствующая грамота была подготовлена и отправлена со служилым человеком князя И. Ф. Бельского И. Кайсаровым в Крым — как сообщал сам С. Бельский в письме Сигизмунду, с «немалыми упоминки» и с просьбой использовать всё своё влияние для того, чтобы отговорить хана ходить на Москву.

Колесо войны закрутилось

Увы, было поздно. Хан уже принял решение, и посольство Кайсарова не смогло остановить запущенное колесо войны. Момент, выбранный Сахиб-Гиреем для начала давно обещанной экспедиции, казалось, был благоприятным. В начале мая 1541 года в Москву прибыли от казанского «князя» Булата и его единомышленников пятеро татар, которые сообщили Ивану IV и его боярам о том, что они готовы совершить дворцовый переворот в Казани и свергнуть Сафа-Гирея, но нуждаются в военной поддержке со стороны русского государя. В Москве решили не упускать такую возможность, и во Владимир был послан воевода князь И. В. Шуйский с товарищами и «многых людей дворовых, и городовых 17 городов». В начале июня рать уже сосредоточилась во Владимире и ждала сигнала к выступлению. Сигнал этот, кстати, так и не поступил — напрашивается вопрос, не было ли «явление» казанской «оппозиции» в русской столице хитроумной интригой Сафа-Гирея и Сахиб-Гирея, имевшей своей целью раздробить русские силы.

К счастью, военные приготовления в Крыму не остались секретом для Москвы: у неё хватало «доброхотов», готовых за небольшой бакшиш извещать русскую столицу о последних крымских новостях. Да и как скрыть подготовку к походу, если ханские бирючи на всех базарах громогласно призывали правоверных снаряжаться в поход против неверных урусов? Миссия Кайсарова была последней попыткой если не отменить поход, то хотя бы оттянуть его начало, но она завершилась неудачей. Впрочем, об этом в Москве узнали уже после того, как партия была сыграна и буря закончилась. А пока обе стороны готовились к схватке.

О том, что крымский «царь» выступил в поход, в Москве узнали в начале лета 1541 года со слов двух полоняников, Якима Любучанинова и его товарища. Беглецы сообщили, что «царь забыл своей правды и дружбы, нача наряжатися на Русь и с своим сыном царевичем Мен-Гирем, и всю Орду с собою поведе, а остави в Орде стара и мала…».

Получив известие о выступлении хана, князь Иван Бельский развернул бурную деятельность по организации отпора надвигающемуся вторжению, в котором участвовал в том числе и его брат. Путивльскому и рыльскому воеводам было предписано отправить в Поле сторожи с наказом доподлинно доведать, что замышляет татарин, а пока станичники добывали необходимые сведения, от имени великого князя И. Ф. Бельский начал «розряжати воевод своих на брег ко Оке реке».

Основные силы русского войска во главе со старшим братом Ивана и Семёна Бельских князем Дмитрием (тем самым, что был разбит Мухаммед-Гиреем в 1521 году), насчитывавшие 5 полков с 11 воеводами, развернулись по «берегу», опираясь флангами на две мощные крепости: серпуховскую и коломенскую. В тылу у главной рати, на Пахре, встал «полк», составленный из дворян великого князя и их людей. Основная часть государева двора под началом троих воевод осталась пока в Москве. Ещё один «полк» с четверыми воеводами встал под Калугой. Четверо воевод несли службу «за городом» под Рязанью, двое — готовились со своими людьми сесть в осаду в Зарайске. Известно также, что двое воевод были в Серпухове и один — на Сенкином перевозе под Серпуховом. Таким образом, между Калугой и Рязанью по Оке были собраны полки под началом 24 воевод, не считая ещё двоих воевод в тылу у основной группировки, на Пахре, под самой Москвой.

Эта «многая рать» «со многими людми Московские земли и Новгородские» насчитывала в своих рядах максимум 25–30 тысяч ратных людей (без учёта кошевых), а скорее всего, и меньше. Следовательно, неприятель имел значительное численное превосходство над русской ратью, особенно если учесть, что, как и двадцать лет назад, Сахиб-Гирей держал свои «полки» в кулаке. Русские же полки были растянуты «тонкой красной линией» вдоль всей Оки от Калуги до Рязани и от Пахры до Зарайска, Белева и Тулы. В этой ситуации фактор времени и внезапности приобретал особое значение. Если хан неожиданно и превосходящими силами попытался бы атаковать русские позиции на Оке, вряд ли русские воеводы сумели бы отразить натиск неприятеля, тем более если учесть, что, в отличие от 1521 года, в татарском войске была и артиллерия (пусть и немногочисленная), и пехота, вооружённая огнестрельным оружием. На берегах Оки должна была разразиться нешуточная буря…

Продолжение следует: Крымский поход Сахиб-Гирея на Москву: битва на Оке.