«Место силы» русских художников: усадьба Абрамцево в лицах и судьбах (ч2)

В первой части материала об усадьбе Саввы и Елизаветы Мамонтовых Абрамцево, которую называют «местом силы» русских художников и родиной русского модерна, мы уже рассказывали, как Васнецов играл Деда Мороза и проектировал Избушку на Курьих ножках; как Поленов возглавлял речную флотилию и первым повенчался в абрамцевской церкви; как Нестеров нашёл девочку для «Отрока Варфоломея», а Репин поселился в «Яшкином доме» и играл в войнушки.

Валентин Серов

Серов — единственный из больших художников, кому посчастливилось попасть в усадьбу Абрамцево еще в детстве. Рисовать он начал чрезвычайно рано: уже в 9 лет ему даёт уроки Репин. Тем временем Елизавета Григорьевна Мамонтова знакомится с матерью Серова — музыкантшей и эмансипированной женщиной с независимыми взглядами и твёрдым характером. Её сын Валентин — ровесник старших сыновей Мамонтовых, и очень скоро мальчик становится в Абрамцеве своим.

Правда, в Абрамцеве Серова все упорно зовут не Валентин, а Антон, так расшифровав его детское прозвище «Тоша» (производное от Валентоша). Серов не возражает, ему вообще тут всё нравится: Антон так Антон!

Самый известный факт о Серове и Абрамцеве — конечно, то, что в абрамцевском доме художник написал портрет 12-летней Веры Мамонтовой, «Девочку с персиками». Серову в этом время чуть за 20, но, несмотря на разницу в возрасте, он трогательно дружен с девочками Мамонтовыми — Яшкой (Верой) и Шуркой (Александрой). Сеансов для картины понадобилось много, и Серов чувствует себя виноватым перед Верой, что вынужден заставлять подолгу сидеть за столом без движения эту живую и жизнерадостную девочку, которую так и тянет в это время бежать играть с друзьями.

Воспитанный твёрдой и властной матерью, к которой, по собственному признанию, испытывал больше уважения, чем сыновней любви, «Антон» Серов очень привязался к Елизавете Григорьевне Мамонтовой, называя её «второй матерью». Уезжая из Абрамцева, именно Елизавете Григорьевне сдержанный и обычно молчаливый Серов посылает письма, полные такой неожиданной для него пылкой нежности: «Елизавета Григорьевна, дорогая! Пишу к вам, хотя знаю, что переписка у нас расклеилась; да и какая может быть переписка между Вами и мной? А, впрочем, о ней я вовсе не желаю говорить, я просто хочу послать Вам привет, сказать Вам что-нибудь ласковое, ну, хотя бы и то, что помню Вас хорошо, что всё так же дороги Вы мне (кстати, я вчера и позавчера видел Вас во сне); спросить Вас, как Вы поживате? Что Абрамцево?» «Крепко я люблю Вас. А люблю я Вас с тех самых пор, как Вас увидел в первый раз десятилетним мальчиком, когда, лёжа больным в дамской комнате, думал, отчего у Вас такое хорошее лицо».

В Абрамцево Серов не перестаёт рисовать — сама атмосфера к этому располагает: тут все рисуют, все всё время заняты делом. «Ах! Нарисовал портрет Антокольского, сейчас буду хвастать, — сообщает Серов своей будущей жене Ольге Трубниковой, — рисовали мы, Васнецов и я с Антокольского портрет, и представь, у меня лучше. Строже, манера хорошая и похож, если и не совсем, то, во всяком случае, похожее васнецовского». Репин в одном из писем совершенно спокойно сообщает, что портретные наброски Серова — лучше, чем у него, Репина.

А еще в Абрамцеве у Серова открылся незаурядный актёрский талант. Сергей Саввич Мамонтов вспоминал: «В библейской драме „Иосиф“, будучи 15 лет от роду, он великолепно сыграл измаильтянского купца, — вложил в воплощаемую фигуру мельчайшие бытовые черты Востока, которые мог тогда угадать только инстинктом. В этой же пьесе Валентин Александрович изображал египетского цередворца, как будто он сошёл с вековых барельефов Мемфиса или стовратных Фив. Даже центральная роль Фараона, исполнявшаяся очень красивой девушкой, побледнела рядом с характерной фигурой Серова».

Остаётся добавить, что роль Иосифа, проданного в Египет, в том домашнем спектакле сыграла Верочка Мамонтова.

Позднее Савва Мамонтов сочинил и поставил в Абрамцеве буффонаду «Хан Намык». Наталья Поленова пишет: «Помню, как Павел Михайлович Третьяков (женатый, кстати, на сестре Мамонтова Вере — в Абрамцево, похоже, все рано или поздно становились друг другу родственниками — ред.) плакал от смеха над этой чепухой, до того она была тонко и художественно разыграна». И кто же опять оказался «гвоздём программы»? Вот что Савва Мамонтов записал вечером в дневнике о самом уморительном моменте спектакля: «А Антон Серов в роли Моллы обольстительно плясал как танцовщица».

«Театр, репетиции, водевиль, обольстительные танцы, которые я устраиваю, одним словом, черт знает, что такое», — живописал Серов в письме невесте свои обычные занятия в Абрамцеве.

Вот что сообщает об удивительном актерском даровании Серова Марк Копшицер в своей монографии о художнике: «Играл Серов очень охотно, особенно комические роли. Когда ставили гоголевскую „Женитьбу“, он играл одного из женихов, отставного моряка Жевакина, и одновременно роль извозчика, произносящего за сценой несколько слов. У него вообще была какая-то слабость к голосам за сценой, звукоподражаниям и звуковым эффектам: в пьесе Мамонтова „Черный тюрбан“ он ржал конем и ворковал голубком. В другой пьесе Мамонтова, „Царь Саул“, он кричал за сценой голосом великана Голиафа, причем кричал так, что одновременно слышалось эхо, повторяющее последний слог каждой фразы. Он был блестящим импровизатором и любил изображать различные „типы“ московской жизни. Особенно удавался ему извозчик, уговаривающий барина „прокатить за гривенничек“».

Константин Коровин

Завсегдатай Абрамцева Василий Поленов приобщил к их абрамцевскому кругу и своего любимого ученика — обаятельного, темпераментного и весёлого Костю Коровина. Друзья Серов и Коровин, молчаливый и болтливый, закрытый и взрывной, аккуратный и растрёпанный, всё время в гостях у Мамонтовых вместе хохочут и что-то затевают. Они так дружны, что Савва Мамонтов зовёт неразлучную парочку «Коров» и «Серовин».

Всеволод Мамонтов вспоминал, как удивительна ему казалась дружба таких непохожих Валентина и Константина: «Серов, неизменно аккуратно одетый, тщательно причёсанный, был всегда обаятелен и на вид угрюмо-серьёзен, а Коровин отличался непостоянством, в достаточной степени легкомыслием, малоприятной „художественной“ небрежностью в костюме». Между жилетам и брюками у Коровина вечно торчала выбивающаяся белая рубашка, из-за чего отсроумный Серов дразнил Коровина «Паж времён Медичи».

Все истории о Коровине в присутствии Мамонтовых похожи на анекдоты и юморески — такой уж была его натура. Само знакомство с Мамонтовым в Абрамцеве Коровин вспоминал так:

«За вечерним чаем, где были Васнецов, Поленов, Репин, я впервые увидел Мамонтова — особенного человека. Он был весёлый, простой.
— Пойдёме в мастерскую, — предложил Савва Иванович. — Я вам покажу портрет одного испанского художника. Вот Илья Ефимыч видел и говорит, что испанцы молодцы в живописи: все пишут ярко, колоритно.
Смотрю, а в мастерской на мольберте стоит мой этюд — голова женщины в шляпе на фоне листьев сада, освещенных солнцем (по-видимому, речь о картине „Портрет хористки“, считающейся одним из первых опытов русского импрессионизма — ред.). Этот этюд взял у меня раньше Поленов.
— Да, сказал Репин, посмотрев мой этюд. — Испанец! Это видно. Смело, сочно пишет. Прекрасно. Но только это живопись для живописи. Испанец, правда, с темпераментом…
— Вот он испанец! — сказал Савва Иванович, указывая на меня. — Чего вам еще? Тоже брюнет, чем не испанец…»

В Абрамцеве Коровин писал виды — речку Ворю, деревянные мосты. Интересен его портрет старшего сына Мамонтовых Сергея в театральном костюме. Но имя Коровину сделали декорации для спектаклей, которые ставил Савва Мамонтов: особенно хвалили сценографию «Фауста» и «Аиды». Успех декораций был громкий, но и тут неугомонному Коровину неизменно сопутствовали курьёзы. Об одном их них рассказал сценограф и художник Александр Головин.

Коровинские декорации были огромными, намного превышали человеческий рост. Работая над ними, Коровин очень уставал и однажды уснул прямо в мастерской, посреди декораций. Во сне он нечаянно опрокинул ногой горшок с белой краской, которая перепачкала холсты. Проснувшись наутро, Коровин обнаружил, что декораций нет — пока он спал без задних ног, плотники уже отнесли их в театр. Коровин бегом отправился туда. Он знал, что на репетициях Мамонтов придирчив и строг и в смущении ждал, что же будет. Причём для верности спрятался за кресло. Начался генеральный прогон. Поднялся занавес, и все в восхищении ахнули — так красивы были украшавшие декорацию белые цветы. Мамонтов кинулся жать Коровину руку, поздравлять с необыкновенным творческим успехом. «Да уж, цветы мне и вправду удались», — невозмутимо произнёс Коровин, видевший эти белые пятна впервые.

Справедливости ради, заметим, что известная усадебная идиллия Коровина «За чайным столом» («Чаепитие», 1888) написана уже не в Абрамцеве, а на даче художника Василия Поленова в Жуковке. Но все женщины — героини этого полотна — составляли, наряду с Елизаветой Мамонтовой, творческий костяк Абрамцевского кружка. В шляпке, спиной к зрителю сидит художница Елена Поленова, младшая сестра Василия Поленова — в усадьбе Абрамцево прошли её лучшие годы, там она увлеклась декоративно-прикладным искусством, возглавляла абрамцевскую мастерскую, возрождавшую традиции народных промыслов. Напротив неё сидит жена Поленова — Наталья Васильевна, в девичестве Якунчикова. Как мы помним, она была сестрой Елизаветы Мамонтовой, а свадьба Поленова и Наташи Якунчиковой состоялась в Абрамцеве. Женщина справа — сестра Натальи, Мария Якунчикова, молодая художница.

Михаил Врубель

Позже всех знаменитых художников, в 1890-м году, в Абрамцеве появляется Врубель. Савва Мамонтов, наслышанный от Васнецова и Прахова о росписях Врубеля в киевской Кирилловской церкви, приглашает молодого и столь разительно ни на кого не похожего художника в гости.

Врубель будет неоднократно бывать в Абрамцеве, его жена, оперная дива Надежда Забела — играть и петь в мамонтовских спектаклях, даже своего новорожденного сына Врубели назовут Саввой — в честь Мамонтова. И всё-таки для дружного и доброжелательного Абрамцева неуживчивый Врубель казался белой вороной. При первом визите в усадьбу, когда радушный Савва Мамонтов пригласил Врубеля в кабинет и распахнул полог, закрывавший от глаз главную гордость мамонтовского кабинета — скульптуру Христа в человеческий рост работы Антокольского, очень дорогую Мамонтову вещь, Врубель брезгливо произносит: «Это не искусство!»

Следующей жертвой Врубеля «пал» Репин, точнее, выполненный им портрет Елизаветы Григорьевны Мамонтовой — это тоже, согласно строгой и предвзятой иерархии Врубеля, оказалось «не искусство».

Но сам Мамонтов, отличавшийся тонким художественным чутьём, от творчества Врубеля в восторге. Заказывает ему множество работ — от картин, панно и декораций до постройки части московского дома. Мамонтов не только всегда рад Врубелю в Абрамцеве, но и приглашает вместе путешествовать по Италии, тем более, Михаил Александрович так сдружился с третьим сыном Мамонтовых — Всеволодом, был дружен и с рано умершим вторым сыном Андреем, подающим надежды художником. Вот только Елизавета Григорьевна чуть не впервые в жизни не очень-то рада гостям, пишет Елене Поленовой: «Живем тихо и спокойно. От всего сердца желала бы, чтобы так продолжалось до Рождества. Уже есть одно распоряжение Саввы Ивановича, которое нам не очень по душе. Он оставляет в Италии Врубеля, который на днях возвращается в Рим и будет жить здесь до Рождества, берёт себе мастерскую и будет работать своих „демонов“. Я не хочу, чтобы он жил у нас, он нам слишком будет тяжёл».

«Демонов» Врубель продолжает писать и в московской усадьбе Мамонтовых. А в Абрамцеве он находит себе новое увлечение — майолику, разновидность керамики из обожжённой глины. И до сих пор Абрамцево украшают блюда и вазы, статуэтки и скульптуры, изразцовые печи и камины, сделанные Врубелем. Рисовать эскизы для изразцов становится для Врубеля в последние годы уходящего ХIX века настоящей страстью. Плитками с изысканными цветочными орнаментами, воплощающими самый дух модерна, отделаны печи в комнатах многих абрамцевских помещений и так называемая «Скамейка Врубеля». Кредо Врубеля лучше всяких искусствоведов сформулировано им самим: «Декоративно — все, и только декоративно!». Абрамцевская гончарная мастерская дала Врубелю возможность воплотить свой декоративный дар в глине и гипсе.