«Счастливого Рождества»: преступление и наказание по Кристиану Кариону

Красивое военное кино — это какой-то оксюморон. В конце концов, война — всегда грязь, кровь и страдания, а эпические сражения в таких полотнах, как правило, несут в себе простой посыл: не допустить подобного в реальной жизни.

Но что, если речь не о живописных пейзажах или умопомрачительных батальных сценах, а об идее, которая лежит в основе сюжета? Она ведь вполне может быть красивой? Даже если будет оставлять при этом самое тягостное впечатление. Скажем, кино о самопожертвовании во время войны всегда смотрится эффектно, ведь в людях сильно развито чувство эмпатии. Так что они с лёгкостью могут представить себя на месте героя и задать себе вопрос: «А как бы поступил я? Смог бы пойти на смерть ради общего дела?».

Примеров самопожертвования не счесть. Даже та относительно небольшая часть, что доходит до киноэкрана, поражает своими масштабами. При этом идее вовсе необязательно быть очевидно гибельной, чтобы произвести впечатление. Это доходчиво довёл до нас Кристиан Карион, снявший в 2005 году кино о Рождественском перемирии во время Первой мировой. Кино пронзительно красивое и тяжкое, как смертный грех.

Красота, которая требует жертв

«Счастливого Рождества» — штучный продукт по многим причинам. «Великая война» в принципе не самый частый объект для отражения в кинематографе. Конфликты середины XX века во главе со Второй мировой безнадёжно затмили её своей жестокостью. А раз так, то воздействовать на зрителя через их отражение можно куда эффективнее, верно? Есть мнение, что Карион прекрасно это понимал: его война не стремится в лидеры по количеству трупов и литров крови. Он твёрдо вознамерился показать внутренние терзания человека, всеми силами сопротивляющегося убийству. И у него это хорошо получилось.

К сожалению, пришлось пожертвовать некоторой долей реалистичности — во всяком случае, так может показаться сегодняшнему зрителю. Например, сценарий «Счастливого Рождества» не предусмотрел среди солдат ни одного сомнительного или противоречивого персонажа — такого, чтобы зритель хоть на миг усомнился в его моральных качествах. Нет, здесь симпатичны вообще все — вне зависимости от того, под чьим флагом воюют. Скорее всего, режиссёр и сценарист Кристиан Карион намеренно добивался такого отношения к своим героям, ведь так мы можем легко примерить на себя абсолютного каждого персонажа. А значит, способны разглядеть абсурдность ситуации с разных сторон. Единственная психологически непростая роль во всём фильме (шотландский стрелок в исполнении Стивена Робертсона) — и та вызывает лишь понимание и сочувствие.

Хорошими парнями выступают перед нами и младшие офицеры — те, что гниют в окопах вместе со своей солдатнёй. Настоящие рыцари без страха и упрёка — вот какими мы должны их запомнить. Особенно здорово отыгрывают Гийом Кане и Даниэль Брюль (французский и немецкий лейтенанты соответственно) — между ними прямо какая-то химия. С помощью этих двух персонажей Карион в основном и воздействует на зрителя, выворачивая логику войны на 90 градусов. У него исключительно положительные герои зачем-то воюют между собой, тогда как безапелляционно плохие командуют всем этим кровавым парадом. Ну и на чьей стороне должны быть наши симпатии, а?

Двойное дно войны Кристиана Кариона

Нам кажется, всё вполне очевидно: в верхах развязывают войны, в низах терпят последствия этих решений. Нам кажется, убийство себе подобных на основании далёкого от осмысления приказа — это бред, и протест — единственно логичный и человечный поступок. Нам кажется, самое верное в этих обстоятельствах — просто сложить оружие. Хотя бы на сутки, пока ангелы поют в небесах, возвещая рождение милосердного бога.

Нам так кажется — но что будет дальше? Военная машина, единожды запустившись, даже не споткнётся об эти братания. И ей вовсе необязательно наказывать провинившихся с точки зрения воинской дисциплины. Их наказание — неизбежное окончание самовольного перемирия и следующая за этим кошмарная необходимость вновь стрелять по врагу. Врагу, с которым они вчера болтали о всякой чепухе и обменивались сувенирами на нейтральной полосе.

Карион не спеша, но неумолимо подводит нас к ужасному выводу: все эти люди, с которыми мы уже успели сдружиться, — все они прокляты. У них нет будущего. Они поставили на себе крест в тот момент, когда осознали сочувствие к таким же людям, одетым в другую форму. И как только мы понимаем, что за мысль хотят вложить нам в голову, какая-то часть внутри нас умирает. Так что же, всё зря? Что это за мир такой, в котором человек, однажды отказавшись от убийства, обрекает себя на вечные муки?

Эта неожиданная антивоенная нота, сперва едва различимая за слоем напускной театральности и мелодраматичности, а в конце такая пронзительная и дискомфортная, становится настоящим открытием. Подобную войну, без особого натурализма, и тем не менее чудовищно безысходную, кинематограф показывает очень редко. Может, оно и хорошо.

Места в первом ряду

Как будто для большего контраста с тяжёлой идеей внешне фильм выглядит вполне лирично и легковесно. И не менее эстетично — упомянутая театральность в таком контексте становится отличным союзником. По большому счёту, всех занятых в постановке можно без проблем перенести на сцену — декорации почти не важны. Правда, в самом начале есть сцена, в которой французский лейтенант готовится к бою — и это единственный по-настоящему кинематографичный эпизод. Всего пара минут, ни одного слова — но такое нестерпимое напряжение, что скрипят зубы.

Большая часть остального действа — костюмный спектакль, разыгранный в меру талантливыми актёрами. Здесь что-то вроде демоверсии нормальной жизни: разговоры обо всём и ни о чём за ужином, футбол, опера — люди берут всё, что могут унести, пока есть такая возможность. Тут уж не до богатых декораций.

Карион вплетает в свой фильм даже любовную линию — она здесь служит чем-то вроде сюжетной связки между эпизодами. Сперва это видится перестраховкой — даже при неплохой игре Дианы Крюгер и Бенно Фюрмана, — но потом становится ясно, что режиссёр просто отвлекает нас от своей ужасной идеи, заводя поглубже в заросли квазинормальности.

А когда мы уже почти верим в милосердие и всепрощение, военная машина вновь заводит свои кошмарные механизмы, моментально сбрасывая нас с небес на землю. Теперь всем этим прекрасным людям, что стали нам за два часа почти родными, предстоит жестокая, чудовищная расплата. Война и не думала успокаиваться — она всё это время стояла рядом и мерзко хихикала, ожидая удобного момента, такого, чтоб удар был побольнее.

И она его наносит — всей своей сокрушительной мощью. Пальцами августейших особ, унизанными драгоценными перстнями, перьями военных писарей, стёртыми подковами боевых коней, загрубевшими от мороза и солнца руками окопной солдатни. Жизнями миллионов людей.

Будь она проклята.