Михаил Бакунин и Петр Кропоткин: русские анархисты, которых знают во всем мире

Почему бунтующие французские студенты пишут «Читайте Бакунина!» на стенах Сорбонны в наши дни? И это – на родине Прудона (1809-1865), французского мыслителя, который первым назвал себя анархистом, объявил собственность кражей и выступил за свободный труд. Что такого сделали апостолы анархии из России – Михаил Бакунин и Петр Кропоткин, что их стали цитировать по всему миру?

Альтернатива государству Михаила Бакунина

Михаил Бакунин, около 1860

«Искать своего счастья в чужом счастье, своего достоинства в достоинстве всех окружающих, быть свободным в свободе других – вот вся моя вера», – так писал непримиримый противник самодержавия – Михаил Бакунин (1814-1876). Государству он предложил реальную альтернативу: новый тип общества, построенный по принципам добровольности и самоорганизации. Власти Бакунин противопоставлял федерализм, капитализму – коллективную собственность, религии – просвещение. 

Философским абстракциям в родном имении под Тверью Бакунин предпочел борьбу. Отправившись в Европу слушать лекции учеников Гегеля, он вскоре понял, что в Россию уже не вернётся. Когда в 1845 году парижские газеты напечатали указ Николая I, лишавший Бакунина всех прав на родине, русский эмигрант лишь ответил публичной критикой царизма.

В Швейцарии главной аудиторией анархистской пропаганды Бакунина стали часовщики. В своих домиках в кантоне Юра они не только собирали миниатюрные механизмы, но и много читали, а потому живо откликнулись на призыв русского бунтаря. В городках вокруг Ля Шо-де-Фон Бакунин создал свою собственную версию Интернационала – Юрскую федерацию. 

Революция 1848 года в Париже, баррикады в Праге, польское восстание, участие в создании секции Интернационала в Испании, анархическое движение в Болонье – Бакунин всегда оказывался в эпицентре революционного огня. «Дух отрицающий есть дух созидающий, страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть», – считал анархист.

Во время Дрезденского восстания 1849 года он предложил выставить на баррикадах шедевры Дрезденской галереи, полагая, что у прусских войск не поднимется рука стрелять по ним из эстетических соображений. Восстание подавили, Дрезденская Мадонна не пострадала, а Бакунина приговорили к смертной казни сразу в двух странах – в Саксонии и Австрии. В Ольмюце (ныне Чехия) бунтаря приковали цепями к стене, в таком положении он провёл полгода. Когда стало известно о решении передать узника русским властям, Бакунин дважды попытался уморить себя голодом, пробовал отравиться фосфорными спичками, однако «ел их без ущерба для своего редкого здоровья», согласно цитате Натальи Тучковой-Огаревой из книги Михаила Шишкина «Русская Швейцария».

Казематы Петропавловской крепости и Шлиссельбурга лишили Бакунина зубов – цинга. Позже Бакунин вспоминал: «Страшная вещь – пожизненное заключение. Влачить жизнь без цели, без надежды, без интереса! Со страшной зубной болью, продолжавшейся по неделям…».

В заточении он написал «Исповедь», где проклинал свои «грехи» и благодарил Бога (в которого не верил) за то, что его планы не были реализованы. После очередного покаянного письма, «молящего грешника» отправили на вечное поселение в Сибирь. 

По словам Бакунина, в Сибири ему делать было нечего, и в 1861 года, получив разрешение на путешествие с научной целью по Амуру, он совершил самый длинный в географическом смысле побег, оставив в Иркутске жену. «Нет прав, нет обязанностей, — проповедовал Бакунин, — есть лишь любовь, абсолютная, и когда есть любовь, нет обязанностей».

Своему другу Тургеневу Бакунин писал: «Амур… – река хорошая, пароходная, и в Николаевск на устье Амура ходят американские кораблики. Вот я и прогулялся вниз по Амуру до Николаевска на пароходе, а оттуда на американском клипере в Японию, а из Японии – в Сан-Франциско, Нью-Йорк, Бостон и Лондон». В Лондоне его ждала работа в первой русской революционной газете «Колокол» и борьба против авторитаризма Маркса. «Тюрьма и ссылка необыкновенно сохраняют сильных людей…; они выходят из нее, как из обморока, продолжая то, на чем они лишились сознания», – отмечал революционер Александр Герцен. 

Бакунин вдохновил Рихарда Вагнера на создание образа Зигфрида, стал прототипом Рудина – главного героя первого романа Тургенева. «Способный к деятельности самой кипучей, к предприятиям, которые могут привидеться разве во сне или за чтением Купера, – Бакунин был вместе с тем ленивый и сырой человек – вечно в поту, с огромным телом, с львиной гривой, с припухшими веками, похожими на собачьи, как часто бывает у русских дворян», – писал о нём поэт Александр Блок.

Бакунин жил без заботы о завтрашнем дне. Однажды он выступал перед соотечественниками в Женеве и настоял на ужине в кабаке: «Конечно, угощаю я. А кто не примет мой хлеб-соль, тот анафема». Гости стеснялись, заказывали по половине порций, Бакунин же приказал всем подать мясное, сыр, несколько литров вина. Когда принесли счёт, он пошарил в одном кармане, в другом — и расхохотался: «Государственное казначейство за неимением свободной наличности вынуждено прибегнуть к принудительному внутреннему займу. Доблестные россияне, выручайте». Вернуть деньги Бакунин забыл. 

Конец жизни анархист встретил в безденежье, болезнях и травле. Он был исключен из рядов I Интернационала, Маркс и Энгельс называли бакунизм «детством пролетарского движения, подобно тому, как астрология и алхимия представляют собой детство науки». 

«Громадная масса жира, с головой пьяного Юпитера, растрепанной, точно она ночь в русском кабаке провела... Это грандиозно, и это жалко, как вид колоссального здания после пожара», – так современники описывали Бакунина за несколько лет до его смерти.

Умер Бакунин в Берне, в больнице для чернорабочих, куда был помещён по собственному настоянию. 

Спустя столетие французский экзистенциалист Альбер Камю написал, что Бакунин стал прямым предтечей Ленина и Сталина: «...мечта о революционной славянской империи в том виде, в каком Бакунин изложил ее царю, была — вплоть до таких деталей, как границы, — осуществлена Сталиным».

«Антропология анархизма» князя Петра Кропоткина

П.А. Кропоткин в рабочем кабинете, за столом собственного изготовления

«Скрипач заиграл бешеную мазурку Контского <...>“Теперь или никогда!” – помню я, сверкнуло у меня в голове. Я сбросил зеленый фланелевый халат и пустился бежать», – так описывал свой фантастический побег из тюрьмы потомственный князь, учёный, анархист, Петр Кропоткин (1842-1921).

Выдающийся географ и геоморфолог, он занимался изучением тектонического строения Сибири и средней Азии, теорией ледников, предсказал существование земли, позднее названной именем Франца-Иосифа. Наблюдения в природе привели Кропоткина к идее его научного анархизма – построения общества на основе доброй природы человека. 

В противовес последователям Дарвина русский ученый наблюдал у животных не внутривидовую борьбу, а кооперацию. «Даже такие сварливые животные, как крысы, которые вечно грызутся между собою в наших погребах, достаточно умны, чтобы не только не ссориться, когда они занимаются грабежом кладовых, но чтобы оказывать помощь друг другу во время своих набегов и переселений. Известно, что они иногда даже кормят своих инвалидов», — писал учёный.

По аналогии с животными, залогом прогресса общества Кропоткин считал взаимопомощь. Анархизм Кропоткина – не просто философская идея, но тенденция самой природной жизни. Если бунт Бакунина был направлен против природы человека – его «животности», Кропоткин взывал к ней. Дай людям свободу, и они будут творить добро.

Ростки анархо-коммунизма князь видел уже в современном ему обществе – в библиотеках, артелях, коммунальных службах, предлагавшим свои услуги на благо общества. Анархию без коммунизма Кропоткин считал произволом эгоистических индивидов, а коммунизм без анархии — деспотизмом.

Свой собственный брак Кропоткин заключил также на анархических принципах: равноправие в семейном союзе охранялось трёхлетним договором. Брак просуществовал до самой смерти Петра Кропоткина в возрасте 78 лет, при этом договор продлевали 14 раз.

Теория взаимопомощи не подвела Кропоткина и в неволе: в 1874 году ученый был заключен в Петропавловскую крепость за агитационную деятельность в рядах революционного кружка. Годы, проведенные в сырой камере, подорвали здоровье князя. Его перевели в военный госпиталь, когда жить Кропоткину, по словам врача, оставалось не более десяти дней, – тогда и созрел план побега, осуществить который помогли друзья.

Бежать было решено с часовой прогулки под надзором. Была арендована дача напротив и разработана система сигналов: световые «зайчики», воздушные шары, поедающий вишни гражданин... Итоговый план побега, зашифрованный на крошечной записочке и спрятанный в механизм наручных часов, рискуя собственной свободой, Кропоткину передала его родственница.

Когда в назначенный день арестант вышел на прогулку, он услышал звуки скрипки. Они то и дело прерывались, но когда музыкант выдал бодрую мазурку, стало ясно: пора! Караульного, служившего в госпитальной лаборатории, в это время отвлекали разговором о паразитах под микроскопом: «Видел ли ты, какой большущий хвост у ней?» Как раз в это время мимо пробегал Кропоткин, чтобы вскочить в пролетку и покинуть Россию на долгие 40 лет. «Был прекрасный вечер. Мы покатили на острова, куда шикарный Петербург отправляется летом в погожие дни полюбоваться закатом», – не без романтизма вспоминал тот день Кропоткин спустя годы.

В эмиграции русский князь заслужил авторитет теоретика анархизма и ученого мирового масштаба. В Россию он вернулся летом 1917 года. От предложенного ему министерского поста в правительстве анархист предсказуемо отказался, однако, выступил на государственном совещании за федеративную республику – к недовольству молодых, более радикально настроенных современников.

Кропоткин был лично знаком с Владимиром Лениным, который, несмотря на резкие высказывания ученого в свой адрес, неоднократно хлопотал о нем: лично подписал охранную грамоту о том, что дом в Дмитрове, занимаемый Кропоткиным и его семьей, «не подлежит никаким ни реквизициям, ни уплотнению», а когда Кропоткин заболел, направил к нему лучших врачей.

«Одно из двух. Или государство раздавит личность и местную жизнь, <...> принесет с собой войну <...>, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и как неизбежный конец — смерть! Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров, на почве энергической, личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения», – писал Кропоткин, не теряя веры во второй исход.