Валентино Гаравани: как итальянский дизайнер взошел на мировой Олимп моды

Чем занимались кутюрье последние тридцать лет? Пытались умертвить классическую красоту. Убеждали всех, что бесформенные свитера, драные штанины и ботинки в стиле гранж – это новая эстетика. Всё красивое из прошлой жизни тем временем устаревало, его отправляли на свалку, в его наивное доиндустриальное прошлое. В это время нашлось лишь несколько человек, не побоявшихся выглядеть архаичными, и первым в этом списке шёл Валентино. Он делал одежду так, как будто за последние 50 лет не существовало ни Тьерри Мюглера, ни Кельвина Кляйна, ни японских дизайнеров, ни сексуальной революции 1960-х, ни бойких рекламных скандалов. Все 45 лет карьеры он настаивал, что мода – это искусство прекрасного и ничего более. Идея столь невообразимая в современном фэшн-бизнесе, что вполне могла бы сойти за радикальный жест или смелую провокацию. Он не стесняясь заявлял: «Нет ничего более отвратительного, чем вечернее платье, не закрывающее лодыжек при ходьбе». Стилистика Валентино, нежная, романтичная, женственная, была лишена даже намёка на вульгарность. Формула «Мода – это больше, чем красота» представлялась ему верхом абсурда: «Современная мода утратила чувство прекрасного, но я никогда не думал, что мужчины жаждут увидеть рядом с собой женщину, одетую как мальчишка. Кроме того, я знаю, чего хотят женщины. Они хотят быть красивыми». 

Парижский кутюрье с итальянским акцентом

В детстве Валентино поражал редким умением затягивать окружающих в свой мир. В тринадцать лет, когда большая часть подростков ощущает себя гадкими утятами, не знающими, чего ждать от жизни, Валентино производил впечатление человека, имеющего чёткие ориентиры. На школьном дворе друзья прозвали его Муссолини. «Я был королём, настоящим маленьким царьком. У меня было много друзей, но я всеми управлял, указывал, куда ходить и что смотреть. Тогда я заметил, что людям нравится меня слушать, и я играл в царский тон и царские манеры». Занятия у подростка были странноватые: он часами сидел в родительском саду и наблюдал, как распускаются розы, потом брался за карандаш и рисовал холмы, деревья, цветы. За такое тинейджеры обычно высмеивают, а могут и отдубасить, но его почему-то слушались. В четырнадцать лет Валентино выбросил все свои ботинки и какое-то время не выходил из дома, не в чем было. От родителей он потребовал обуви, сшитой на заказ, и качественного кашемира. Мать за голову схватилась: в семье Гаравани никто не имел отношения к шитью, отец работал электриком, мать – домохозяйка, простые люди; и откуда у мальчика такие мысли в голове? Но ботинки ему всё же сшили, не устояв перед напором. 

«О чём ты постоянно мечтаешь? Очнись! – говорила мне мать, – вспоминает Валентино. – У меня была старшая сестра, и с ней я начал ходить в кино. Я смотрел голливудские фильмы тридцатых-сороковых и мечтал увидеть голливудских красавиц. Я смотрел "Девушки Зигфильда", фильм о девушках, танцующих на Бродвее. Тогда я решил, что хочу быть рядом с такими женщинами, как Джимми Стюарт, Хеди Ламарр, Лана Тёрнер, хочу одевать их». Ему нравилось сравнивать кутюрье с режиссёром: и тот и другой должны обустроить воображаемую реальность по своему вкусу, с нуля придумать свой мир, весь и целиком, от образа главной героини до мельчайшей детали в кадре. Они существовали на одной волне – Валентино и большой стиль чёрно-белого синематографа тридцатых-сороковых, и потому неудивительно, что первыми, кто оценил его платья, были  голливудские звёзды. Их мечты о красоте непременно должны были совпасть. 

Когда мальчик выбрал профессию дизайнера, родители сделали всё, чтобы ему помочь. Секрет итальянского успеха прост: знай, что за тобой стоит большая семья, и пойдёшь в гору. Выбор Валентино обсудили на семейном совете, и он не показался таким уж  странным. Гаравани жили в пригороде Милана, где витрины магазинов соперничали с музеями, а портняжные традиции имели многовековую историю. 

Учиться будущий мастер отправился в Париж, после войны это была подлинная мекка высокой моды, прет-а-порте считалось исконно французской индустрией. Тогда никто и не предполагал, что итальянцам удастся потеснить Францию – классическую законодательницу мод. У итальянцев в начале пятидесятых было амплуа бездельников, живущих на дивиденды от своего великого прошлого: в них, конечно, течёт та же кровь, что породила Рафаэля и Микеланджело, но всё это дела давно минувших дней. В мире моды итальянцев всерьёз никто не воспринимал.  Сладкое ничегонеделание, земной рай – вот это, пожалуй, про них. 

В Париже Валентино учился в Школе изящных искусств при Палате высокой моды, изучал мастерство прет-а-порте у лучших парижских кутюрье 50-х, которые когда-то переняли традиции модных домов двадцатых годов. «Высокой моде нельзя научиться, с этим надо родиться, – говорил Валентино. Впрочем, тут же оговаривался: – Но даже если вы захотите учиться, сегодня вы этого нигде не получите». Мода не может рождаться из воздуха, мастерство наследуется и передаётся из поколения в поколение; эту идею, от которой французы готовились отказаться,  подхватили итальянцы. Ателье Валентино в Риме, в котором работало сто портних, жило, как во времена Поля Пуаре: вручную отшивали каждое платье, одновременно с закройщицами за дело принимались кружевницы и вышивальщицы. На одну вещь уходили сотни часов коллективной работы. Валентино работал с самыми тонкими, капризными в обработке тканями: шёлком, органзой, шифоном. Своим портнихам он как-то купил швейную машинку, одну на сто мастериц, но никто за неё так и не сел. Даже став одним из богатейших людей Италии, Валентино подробно обсуждал со своими портнихами каждую складку на платье – советовался с профессионалами.  Неудивительно, что несколько лет назад Франция наградила упорного итальянца орденом Почётного легиона за вклад в сохранение и развитие французских традиций прет-а-порте. Он не искал новых путей и ничего не изобретал. Он поставил на традицию, на то, что уже существовало, и выиграл. 

В Париже Валентино вкалывал как вол, но одновременно выстраивал жизнерадостный имидж. Всем казалось, что юноша ведёт светскую жизнь. Он посещал «Комеди Франсез», профессионально занимался танцами и оттачивал французский, считая его своим вторым языком. Всю свою карьеру Валентино потрясал публику загаром, причёской, улыбкой, запредельной элегантностью и выглядел как завсегдатай дорогих курортов, хотя на деле сидел то в Риме, то в Нью-Йорке, работая как сумасшедший и создавая по сто пятьдесят платьев в год. 

Проработав в Париже семь лет, сначала на маэстро Десси, затем на тогда ещё безвестного Ги Лароша, маэстро обнаружил различие в итальянском и парижском стилях. Итальянский костюм более лёгок, пластичен, его отличают свободные лекала, мягкие формы и смелые декольте, ещё во времена Тициана раздражавшие католическую церковь. В Париже Валентино не чувствовал себя вполне своим: Десси уволил его за недостаточное рвение  в работе (тот вовремя не вернулся из отпуска в Сен-Тропе), Баленсиага не взял в ассистенты. Последнему  Валентино отомстил – назвал его платья тяжёлыми и неподвижными: «Если поставить его платья на пол, они так и будут стоять». Ему хотелось шить лёгкую, прозрачную, обнимающую тело одежду. Его платья струятся, парят и раскрываются в движении. «Женщина должна уметь двигаться. Если она плохо двигается, неуклюже ходит, платье умерло, в нём нет жизни», – говорил Валентино. 

Из Парижа он уехал в Рим открывать своё дело. Вечный город жил вечными ценностями и отвергал всё сиюминутное, недолговечное, цветущее лишь один сезон, а Валентино хотел только вечного. Он придумывал свои модели без оглядки на быстро меняющуюся реальность. Став римлянином до мозга костей, он считал, что красота и долговечность – синонимы. Люди уходят, а прекрасные вещи остаются.

Римский урок

Сегодня Валентино – самый известный римский дизайнер в мире. Его модный дом стал такой же частью вечного города, как охра городских зданий или след самолёта над форумом. Рим непредставим без Валентино, без его штаб-квартиры в палаццо Миньянелли на площади Испании, логотипа «V» и маски-фонтана «Богиня Рима», которыми кутюрье  украсил внутренний дворик своей резиденции. Когда в 2008 году Валентино отмечал 45-летие дома, одним из героев трёхдневного торжества стал Вечный город:  воздушный балет и фейерверк проходили в Колизее и в храме Венеры, ретроспектива – в Алтаре мира, гала-обед давали на вилле Боргезе. Декорации были воистину величественные. 

Валентино приехал в Рим в конце 50-х и открыл бутик на виа Кондотти, 11. В ту пору он был единственным итальянцем, набравшимся мастерства у парижских кутюрье. Он побеждал в престижных конкурсах, о нём гордо писали газеты. Он хотел открыть в Риме грандиозный модный дом. Всё должно было быть, как в Париже: газетная шумиха, французские модели, показы, помещение. Он не забыл, как легко покорялись «Муссолини» самые строптивые сверстники в родной Вогере, и действовал с тем же напором, добавив к нему размаха. Римляне тут же прозвали Валентино золотым мальчиком: он тратил уйму денег, разъезжал в авто с камердинером и чемоданами Louis Vuitton. Он выбрал для своей марки победительный логотип «V» и стал декорировать им одежду – Vita, Victoria, Valentino в одном флаконе. С деньгами помогала семья, многочисленный клан Гаравани стал стеной, чтобы Валентино оказался среди самых-самых. В прессе его называли шейхом шика и кутюрье-вундеркиндом. Обращение «синьор Гаравани» ему не шло, звучало тяжеловесно, зато лёгкое и сладкое, чуть приторное Валентино соответствовало и его романтичному образу, и атмосфере времени. Это был период итальянской «Dolce vita»: фильм Федерико Феллини только что вышел на экраны, богатая, изысканная, порочная и сладкая жизнь входила в моду. Впрочем, Феллини потом не раз признавался, что во многом выдумал её: ночью Рим был пустынным, и его в мгновение ока можно было про-ехать на автомобиле. Шикарная виа Витторио-Венето в вечерние часы пустовала, лишь изредка появлялись  немногочисленные туристы и устраивали вылазки к источнику Аква-Ачетоза за стаканом воды. Как и Феллини, Валентино был провинциалом, выросшим в маленьком городке, добравшимся до Рима  и  продолжавшим его постоянно выдумывать. 

Со своим большим домом Валентино едва не прогорел и в начале 60-х находился на грани банкротства: город наказал его за амбиции и гигантоманию. Явиться в Рим завоевателем – что могло быть смешнее? Вглядевшись в него внимательнее, Валентино увидел город, который следовало не покорять, а открывать. Выяснилось, что кутюрье удивительно точно выбрал время и место: в начале 60-х французский Vogue посвятил шесть страниц шопингу в Италии и итальянскому дизайну. Это было официальное признание со стороны французов: да, итальянская мода существует. Спрос на всё итальянское подогревался американцами, которые в начале 60-х поехали на итальянские курорты и оказались приятно поражены качеством и изысканностью здешней одежды. Кроме того, после «Римских каникул» с Одри Хепбёрн Рим сделался любимым городом американских режиссёров и кино-звёзд. На виа Кондотти можно было встретить Элизабет Тейлор, снимавшуюся в Риме в «Клеопатре», Риту Хейворт, Аниту Экберг. Никогда Валентино ещё не был так близок к детской мечте одевать «девушек Зигфильда». Его первыми звёздными клиентками стали Элизабет Тейлор и Жаклин Кеннеди. 

Кутюрье для элиты

«Моё любимое время – шестидесятые, – говорит Валентино. – Тогда у женщин было полно свободного времени, чтобы заниматься своей внешностью. Они переодевались по четыре раза в день, красились и были вечно заняты своими причёсками». Олицетворением нового поколения западных модниц была Джекки Кеннеди, для которой Валентино сшил сначала траур по Джону Кеннеди – шесть чёрных платьев, а затем прославившее его кремовое платье, в котором вдова американского президента выходила замуж за Аристотеля Онассиса. Фото свадебной церемонии появилось на обложках журналов, после чего Валентино продал за пять дней четыреста белых платьев. Белый, как и красный, до сих пор его любимый цвет. Белый Валентино – это игра на нюансах, едва заметных полутонах: экрю, бежевый, кремовый, песочный, меловый, нежная пудровая гамма. Красный – напротив, буйство ярких красок. «Я заново открыл для себя этот цвет в оперном театре Барселоны, – вспоминает Валентино. – Я увидел, как много женщин пришло в красном. Красный – это лекарство от грусти, печали и бездействия. Красный идёт всем, просто не стоит забывать, что существует тридцать оттенков красного». 

В середине 60-х клиентура Валентино окончательно определилась: он начал одевать принцесс, герцогинь и кинозвёзд. После Джекки и Элизабет клиентками Валентино стали Одри Хепбёрн, Мариса Беренсон, иранская императрица Фара Диба, принцесса Маргарет, Софи Лорен, Джина Лоллобриджида. Потом былые звёзды состарились и ушли, а Валентино остался: у него шили платья принцесса Диана, Мадонна, Джулия Робертс, Ума Турман, Николь Кидман. Ненавидящий фэшн-индустрию, он выбрал беспроигрышную бизнес-стратегию: создавать шедевры для красных ковровых дорожек и церемоний «Оскара», при этом ничего не тратя на рекламу и топ-моделей: «Лично для меня лучшая реклама в мире моды – это отсутствие рекламы. Если я что-нибудь показываю, это должно быть на вес золота. Я всегда отказывался от услуг топ-моделей. Это не дорогие модели делают моду, а мода делает дорогих моделей». 

Последний романтик

Пока 60–70-е сходили с ума по мини и синтетике, Валентино придумывал вещи, на которые уходили сотни метров шифона, кружева и вышивки. При этом он шил максимально лёгкие платья, женщины чувствовали себя в них, как в любимой ночной рубашке. Однажды он признался, что, прежде чем создать многие свои вещи, он видел их во сне. Так было со свадебным платьем греческой кронпринцессы Мари-Шанталь. Валентино сшил его из шёлка и органзы с четырёхметровым шлейфом, отделанным десятью видами кружев и декорированным греческим жемчугом. Чтобы скроить «татарское пальто» для Джекки  Кеннеди, он разрезал двести метров красного кашемира. Пальто Джекки носила в 1969 году, у него были расклешённые рукава и подол до пола, отороченные мехом. Это были настоящие произведения искусства, увы, по большей части спрятанные от посторонних глаз: многие вещи их владельцы надевали всего один-два раза. Такова была их судьба, ведь праздник нельзя размножить, он неповторим, оттого и желанен. Впрочем, недавно Валентино, всю жизнь боровшийся с идеей сиюминутности, открыл виртуальный музей, и теперь любой желающий сможет увидеть лучшие творения дизайнера в формате 3D. 

Именно с Валентино в Европе и Америке начался бум на лейбл «сделано в Италии». В 70-е, когда итальянская мода переживала взлёт, Валентино сделался олицетворением итальянского стиля, его уважительно называли синьор Le Chic и считали эталоном утончённости и рафинированной роскоши. Своё ателье в Риме Валентино устроил на семейный манер и по-прежнему обсуждал с портнихами, как украшать рюши бисером и почему красный – единственный цвет, имеющий стержень. Валентино терпеть не мог революций ни в моде, ни в жизни, на дух не переносил разговоров об «эпохе секса, наркотиков и рок-н-ролла». Все знали, что у него в гостях не позволено ходить в джинсах, курить и пренебрегать едой. В 70-е, когда Валентино жил в Нью-Йорке, знаменитости бесились в Studio-54, а он, сохраняя невозмутимость, уезжал в Италию, чтобы ходить на яхте по Средиземному морю и придумывать новые платья. В Америке возражать ему было так же глупо, как в Европе: у него была репутация человека, составившего весь гардероб Жаклин Кеннеди и одевшего половину Голливуда. 

Самым чудовищным временем в моде Валентино считал восьмидесятые: «Мама миа, мода сошла с ума! Всё короткое и с огромными плечами. Без стыда не могу вспоминать эти квадратные пиджаки». Валентино шил тогда костюмы для сериала «Династия», о чём до сих пор вспоминает крайне неохотно. Он шёл против себя, 80-е не совпадали с его излюбленным силуэтом: осиная талия, узкие бедра, маленькие плечи. Его стиль чуждался молний, клёпок, агрессивных аксессуаров, леопардовых принтов, обуви на платформе. Он искренне не понимал, как можно одевать женщин в корсеты-мотоциклы и считать это красивым: «Всё, что мне надо от женщины, – это женственность». Он ненавидел жёсткую моду, не выносил стиль «секси», женщина, рвущаяся к успеху, никогда его не интересовала. Его платья любили не за оригинальность, а за то, что они излучали спокойствие и уверенность, в них жила томная гармония, что разлита под итальянским солнцем. Женщина в платье от Валентино не суетится, не провоцирует, не совращает, она воплощает достоинство, и именно этой вечной женственности кутюрье хранил верность. Это была его мечта, но разве не об этом же мечтает любая особа, даже голливудская звезда, обременённая контрактами, даже королева, обставленная протоколами? Валентино давал им шанс быть просто красивыми женщинами без лишних обременений и надоевших амплуа. Женщина в платье от Валентино воплощала просто красоту в чистом виде, искусство для искусства, как будто кутюрье раз и навсегда решил, что это и есть главное дело женщины – украшать собой мир. 

Когда вокруг все только и твердили, что надо выпускать больше сумочек, ароматов и ремней, потому что они приносят хороший доход, Валентино был по-прежнему маниакально сосредоточен на платьях: «Я ничего больше не умею, только шить платья, декорировать дома и принимать гостей». 

«Он ни в чём не разбирается, ни в чём, кроме красивых платьев, – говорит партнёр Валентино Джанкарло Джаметти. – Он приезжает на показ и бросает мне: “О’кей”, а что скрывается за красивым фасадом, какие проблемы – это его не касается». Джанкарло – великий терпеливец, без которого Валентино никогда не стал бы тем, кем он есть в мире моды. 

Джанкарло

Джанкарло познакомился с Валентино в начале 60-х, в тот момент, когда из-за своих непомерных трат на кружева, дорогие ткани и шумиху вокруг большого дома тот стоял на грани банкротства. Валентино сидел в легендарном Cafe Paris, воспетом Феллини в «Сладкой жизни», в уголке его любимого Парижа в Риме. Все места были заняты, и Джанкарло попросил разрешения сесть за его столик. В ту пору он учился на архитектора и ходил на виа Венето есть мороженое. Про кутюрье-вундеркинда он ничего не слышал. 

Через год Джанкарло оставил архитектуру и сделался финансовым директором странного бутика, в котором одевались знаменитости, но не было денег заплатить за свет. «Сегодня дизайнер больше организатор, чем творец, он должен понимать в бизнесе, – говорит Джанкарло. – Я видел, что Валентино не разбирается в делах, он должен заниматься одеждой и только одеждой». Джанкарло организовывал все показы, решал все финансовые вопросы, подписывал все контракты, запускал новые линии одежды и даже уговаривал своего друга не перебарщивать с загаром накануне важных мероприятий. Благодаря Джанкарло Валентино стал первым итальянским кутюрье, передавшим фабрикам лицензию на производство и продажу продукции за рубежом. Джанкарло тащил на своих плечах воз под названием Valеntino Inc. тридцать пять лет, с 1962 по 1998 год, когда, зная рынок вдоль и поперёк, он наконец уговорил Валентино продать модный дом. Все итальянские телеканалы показали, как, подписывая документы, Валентино плакал. Сентиментальность всегда была обратной стороной его жёсткости. 

Император

В документальном фильме о Валентино «Последний император», создатели которого с 2006 по 2008 год ходили за маэстро с камерой, есть такой эпизод: Джанкарло готовит показ. На подиуме появляются дюны, рабочие имитируют песок пустыни, рассыпая тонны манной крупы. Приезжает Валентино. Ему всё это не нравится: «При чём тут песок? Если бы я сшил сарафаны, куртки для сафари... Эту манку надо убрать. Люди скажут, что нам не хватает льва и ружей, что сейчас выйдет Мэрилин Монро». Всё это происходит за два дня до показа. Сил у Джанкарло остаётся только, чтобы ужалить: «Кажется, у тебя появился живот». – «Живот мне не грозит. На себя посмотри, одни складки». Им обоим давно за семьдесят, за 45 лет карьеры и совместной жизни они расставались в общей сложности на два месяца. «Все аплодисменты достаются ему, а мне – вся черновая работа, – говорит Джанкарло. – С Валентино надо иметь недюжинное терпение, быть его партнёром, его другом, его спутником жизни – и всё это 24 часа в сутки 365 дней в году». 

Существовать с Валентино трудно, потому что он ничуть не изменился с тех пор, как, сидя на школьном табурете, отдавал приказы однокашникам. На чём-то настаивать может только Джанкарло – единственный человек, которого он в конце концов послушает. Жизнь и красоту Валентино ставит рядом, и пусть кто-то только попробует заикнуться о том, что в наше время не стоит шить платья с четырёхметровым шлейфом и высаживать поля лаванды. Его искусство выросло из убеждения, что миром правит прекрасное, как бы ни сопротивлялось этому время. Он всегда создавал свою реальность, не повинующуюся повседневности. В этом он был настоящим тираном: «Я не переношу вида мужчины без галстука или женщины с крикливым макияжем. Одеваюсь я около часа. Компьютером не пользуюсь, факсом тоже, никогда не читаю СМС и модных журналов, мой единственный источник информации – CNN и итальянские новостные каналы. Я никуда не выезжаю без Мэри, Мод, Монти, Мильтона и Марго – моих пяти мопсов, моей свиты». 

Вся его жизнь – один-единственный классический стиль, как он, Валентино, его понимает. Он всегда окружал себя красивыми вещами и считал это лучшей защитой от дурного вкуса: его штаб-квартира в палаццо Миньянелли украшена старинными зеркалами и манекенами, одетыми в тщательно отреставрированные костюмы XVII–XVIII веков. Он коллекционирует фарфор из Мейсена и дореволюционной России, в его собрании есть полотна Аньоло Бронзино, Френсиса Бэкона, Анри Матисса. Он владеет 48-метровой яхтой с картинами Пикассо, виллой в Риме, домом на горнолыжном курорте Гштаад, но его любимейшее место – замок бывшего министра финансов Людовика ХIII Видевиль под Версалем. Купив его, Валентино вернул к жизни регулярный парк и создал один из самых изысканных интерьеров в современной Европе. Он никогда не был человеком компромисса и не допускал даже мысли о том, что мода может быть чем-то ещё, кроме искусства. 

Выбирая место для ретроспективы Валентино в 2008 году, Джанкарло предложил Ara pacis – Алтарь мира, новый римский музей, выстроенный из стекла вокруг древнего алтаря Августа. Позолоченные, богоподобные манекены, облачённые в красные, белые, чёрные платья от Валентино, окружили место подношения богам, воздев руки в молитве. Внутри алтаря триста лучших платьев кутюрье, развешенные от пола до потолка, сверкали золотом, заставляя зрителя запрокидывать голову. Сначала Валентино противился этой идее, называя алтарь «грязным капищем с перилами, как в универмаге “Мейсис”», но потом Джанкарло убедил его: уравнять женщину и божество – разве это не то, к чему Валентино стремился всю жизнь?