«Сексуальная революция» второй половины ХХ века — довольно условное явление. В значительной степени она лишь легитимировала некоторые стороны сексуального поведения, которые прежде хотя и считались предосудительными, но были широко распространёнными и почти не скрывались; те же добрачные связи, к примеру. Достаточно заглянуть в записки этнографов XIX века (да и других современников) чтобы увидеть — уже тогда романтические отношения стремительно раскрепощались. Ослабление церковного влияния, усиление связи с городом и мобильности населения делали своё дело.
Один из интереснейших трудов о крестьянской повседневности («Жизнь Ивана») написала Ольга Семёнова-Тян-Шанская (1863 — 1906), дочь известного географа. Она росла и жила в Рязанской губернии, где наблюдала и записывала обычаи простого народа. Многие нравы того времени нам теперь покажутся неправильными: например, беременным женщинам не делали поблажек, потому даже и рожали часто прямо в поле или в телеге на пути домой с полевых работ. Домашнее насилие (как и насилие вообще) считалось нормой и среди женщин, и среди мужчин. Удивляет и отношение крестьян к воспитанию детей и детской грубости: мальчики и девочки ругались напропалую («кобель», «сволочь», «с…а», слово на букву «б» и т. д. — все ругательства знали уже пятилетние) и даже бранили матерей, а у взрослых принято было над этим смеяться и даже поощрять («Продувной-то какой, ишь шельма»). Не наказывали детей и за драки. Сильно отличается от современной и трудовая этика крестьян того времени. Считалось, что «копить — грех», как и иметь сверх необходимого и трудиться не покладая рук. Над редкими трудоголиками посмеивались, а в основном мужики, когда были сыты и в тепле, ни за какие деньги работать у кого-то не желали («хоть день, да мой» — так говорили; судя по всему, эта черта — результат вековой ненависти к барщине).
О. П. Семёнова-Тян-Шанская
Иные же повадки понять очень легко. Вот пример из очерков Семёновой-Тян-Шанской: «Во время пахоты крестьяне ужасно любят ругать свою лошадь. Для лошади это, конечно, безвредно, и потому ужасно комично слышать со стороны град скверных слов, сыплющихся на какого-нибудь меренка или кобыленку! «Но, но, гн… а!», «Пошевеливайся, идол!», «У-у ты, диавол, гнилой, дерьмо с… е» и т. д. Ругаются в таких случаях со смаком, с захлёбыванием, с наслаждением и, вероятно, иногда с самозаслушиванием. Ругать животное, конечно, не грех или почти не грех». Эту сцену очень просто представить, так как нечто подобное имеет место в современной повседневности — так же, со смаком, ругается каждый второй водитель, разгневанный поведением других автомобилистов на дороге.
С любовными отношениями всё так же — часть нравов и обычаев понятна человеку XXI века без объяснений, другая вызывает недоумение и даже возмущение. Во-первых, всё портил тот факт, что принято было для брака получить родительское одобрение — а родителей чаще всего заботила вовсе не любовь молодых, а три вещи: приданое невесты (или «поклажа» жениха — его дары), здоровье и работоспособность будущего нового родственника. А косой ли парень или девка, красивая ли — это уж как повезёт. Чтобы расстроить договорённости родителей, молодые парни и девушки, которые полюбили друг друга, но которых сосватали другим, нередко вступали в добрачную связь, о которой затем и заявляли публично — мол, совершили грех, деваться некуда, теперь только жениться, невзирая на какие-то там прежние договоры.
Знакомились обычно во время «гульбы». Её ещё называли «улицей»: девки и парни выходили вечерами на улицу поближе к окраине, пели и плясали до глубокой ночи, играли и знакомились. После танцев пары уединялись в сараях, ригах или даже кустах, на что в конце XIX века смотрели уже снисходительно. Исключение — некоторые южно-русские губернии, где потеря девичьей девственности до брака осуждалась более жёстко, если об этом узнавало общество. Житель Тамбовской губернии П. Каверин говорил о нравах молодёжи: «Открытые связи считаются большим позором»; однако лишь открытые — «девичья честь ставится невысоко, потерявшая её почти ничего не теряет при выходе замуж». Этнограф Л. Весин в то же время писал: «В Вятской, Вологодской губерниях по окончанию хороводов молодёжь расходится попарно и целомудрию здесь не придаётся особого значения». Нередко такие пары затем сочетались законным браком, а парни так и уговаривали юных дев — обещанием свадьбы («Да какой же грех, коли мы венцом прикроем?»). Отдаться наречённому зазорными не считалось. Да и добрачные связи девушек с другими парнями обычно прощались довольно легко, даже если после брака оказывалось, что девка «нечестная», «с прошлым». Женихи зачастую сами скрывали бесчестье своих невест. Целомудрие же парней общественное мнение и вовсе не охраняло. По наблюдению этнографа В. П. Тихонова, в Вятской губернии нередко уже и в 14−15 лет случалось «нравственное падение».
Деревенские пляски.
Интересно, что после «улицы» провожали обычно не парни девушек, а наоборот — по статусу мужчины выше, считалось, что за завидными женихами полагается ходить. Зато если уж парень предлагал девушке жениться, то тут она отыгрывалась. Семёнова-Тян-Шанская так описывает типичную манеру делать предложение: «После нескольких встреч во время хороводов, вечеринок, игр, оставшись наедине с нравящейся ему девушкой, парень спрашивает: «Пойдёшь за меня замуж?» Редкая девушка на это не ответит сначала: «Вот ещё что вздумал!» Причём ещё и смеяться начнёт, закрываясь платочком или отворачиваясь от парня. Иная похвастает, что её туда-то сватают и т. п.» Молодой вынужден настаивать — мол, говори прямо, если да, то я сватов пришлю, а если нет — то нет. Тогда только девушка, если парень ей приглянулся, тихонько скажет: «Иду». И договариваются, когда жених пришлёт сватов (обычно это мать и бабка).
Нравственность в браке среди крестьян пореформенной России тоже едва ли нуждалась в «сексуальной революции». Внебрачные связи сплошь и рядом заводили, во-первых, «солдатки» — жёны солдат, что несли службу вдали от дома; а во-вторых, крестьяне, жившие вблизи больших городов или промышленных предприятий (по свидетельствам многих современников, «отходничество» вообще сильно развратило деревню). Уедет муж на заработки, и, по выражению Семёновой-Тян-Шанской, «себе там заводит «мамзелей», а жена может завести любовника и дома». В отсутствие мужей женщины гораздо чаще шли на новые знакомства. «Очень легко, — продолжает этнограф, — купить всякую бабу деньгами и подарком. Одна баба очень наивно признавалась: «Прижила себе на горе сына и всего-то за пустяк, за десяток яблок»». То же сообщал писатель А. Н. Энгельгардт: «Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок, при известных обстоятельствах, лишь бы никто не знал, лишь бы всё было шито-крыто, так делают все». Интересно, что ни современники, ни исследователи не трактовали это доступное поведение как проституцию, лишь подчёркивали лёгкость нравов.
Русская красавица. Худ. К. Маковский, не ранее 1900 г.
Один любовник по тем временам уже не считался распутством, а вот за нескольких часто наказывали. Проучивали таких женщин обычно сами ухажёры, когда каждый понимал — он, оказывается, не единственный: «Побьют её, затем подымут ей рубашку на голову, свяжут её (так, что голова женщины находится как бы в мешке, а до пояса она голая) и пустят так по деревне». Доставалось, бывало, и любвеобильным девкам с несколькими парнями — те мазали им ворота дёгтем, позор на всю деревню.
Что ещё трудно себе представить сегодня — нередко любовниками молодых жён, мужья которых уезжали в поместья или город работать, становились его родственники, братья или (ещё чаще) отцы, властные главы семей. Это явление, довольно распространённое в русских губерниях, даже получило специальное название — «снохачество». Юрист и отец известного писатели В. Д. Набоков писал об этом как о явлении «почти нормальном» в деревне; хотя, разумеется, снохачи обычно всё скрывали — дело это позорное и грешное. Благоприятствовали снохачеству не только длительные отхожие промыслы, но и ранние браки: беззащитные юные невестки ещё не знали, как дать отпор.
Крестьяснкий обед в поле.
Распространению супружеской неверности способствовали и внутрисемейные нравы, отсутствие любви в семье (ещё одно следствие браков по родительскому расчёту) и привычки проявлять любовь, когда она всё-таки была. Тяжкий труд и общая суровость нравов не располагали к нежным чувствам. Гораздо чаще супруги могли поколотить друг друга, чем поцеловать. Мужья били жён за непослушание, часто в нетрезвом виде за грубые обвинения в пьянстве или «за гульбу» (то есть на почве ревности). Называлось это «мудровать над женой» или «измываться» и считалось обыденным явлением. Если муж послабее жены, то и жена могла его побить, за то, к примеру, что ей за него приходится в поле «ворочать». В сексуальных отношениях — тоже никакой романтики. Семёнова-Тян-Шанская пишет: «Жену, конечно, не спрашивают о её желаниях: «Аксинья, иди-ка сюда» — и всё тут. А жена уж по интонации знает, «чего нужно» мужу». В тесных избах с кучей домочадцев уединиться тоже не получалось — какая уж тут «любовь»…
Историк В. Б. Безгин, исследователь крестьянской повседневности конца XIX — начала XX вв., делает вывод: «Процесс модернизации сопровождался разрушением традиционных устоев патриархальной семьи». Одним из следствием этого стало распространение добрачных и внебрачных связей. В этом отношении деревенская жизнь начинала походить на городскую.
