Виктор Франкл: как еврейский психиатр выживал в концлагерях — и не давал умереть другим

Вторая мировая война затронула все сферы жизни общества – и западная философия не стала исключением. Большинство европейских интеллектуалов после войны уделяли огромное влияние вопросу о том, как осмыслить произошедшее и как вообще жить дальше после таких явлений, как Холокост. 

Карл Ясперс предполагал, что ответственность за миллионы смертей и годы страданий должны разделить не только немцы – антисемитизм был распространен по всей Европе задолго до Гитлера, а опыт поколения, повзрослевшего между двумя войнами, привел к разочарованию в прежних идеалах, безразличию и экзистенциальному кризису. Теодор Адорно казнил западную культуру, которая не только не сумела предотвратить становление нацизма, но и долгие годы ему потворствовала. Ханна Арендт пришла к выводу, что самое ужасное в нацизме – это его обыденность: большинство исполнителей не питали идеологической ненависти к евреям, а просто исполняли приказы. В том же духе современный социолог Зигмунд Бауман в книге «Актуальность холокоста» утверждает, что геноцид евреев, цыган и славян мог произойти где угодно: его могли учинить люди любой национальности, если бы поверили, что это необходимо ради общего блага или личного благосостояния.

Несмотря на творившиеся зверства, нацистский аппарат функционировал как стандартная бюрократическая машина – и эта нормальность больше всего сбивает с толку. Гораздо проще представить пешек СС фанатичными монстрами — хотя на самом деле им не было дела до окончательного решения еврейского вопроса; они просто работали там, где насилие поставили на поток. Бауман рассуждает: «Невыразимый ужас, пронизывающий нашу коллективную память о холокосте, является следствием гнетущего подозрения, что холокост может оказаться не просто аномалией, не просто отклонением от прямого пути прогресса и не просто раковой опухолью на здоровом теле цивилизованного общества».

Вера в незыблемые ценности оказалась подорвана – как о них вообще можно рассуждать, если нечто вроде Второй мировой и холокоста стало возможно? В такой ситуации даже более сложной задачей стало не возрождение прежних идеалов, а поиски смысла человеческого существования. Миллионы людей погибли, а другие миллионы остались без родных, друзей, дома, зато с воспоминаниями об ужасах, пытках и унижениях. Опыт начала 1940-х заставлял даже попытку вернуться к нормальной жизни казаться бессмысленной.  

«Оказавшись перед наводящей страх пустотой, мы судорожно ищем спасения в астрологии, йоге, буддизме, пытаемся приспособить к новыми условиям классическую или средневековую философию, – пишут историки Джованни Реале и Дарио Антисери. – Однако переход от объективного разума к субъективному неслучаен: объективистские теории рухнули, ибо не выдержало основание». 

Английский писатель Джулиан Барнс в романе «История мира в 10 1/2 главах» приводит в качестве примера рухнувшего основания «проклятый рейс» парохода Сент-Луис, на котором в мае 1939-го покинули Германию 937 евреев. Они собирались иммигрировать на Кубу, однако в порту Гаваны им не разрешили сойти на берег – новая власть оказалась против беженцев. Рузвельт также не горел желанием спасать иностранцев, поэтому лайнер развернулся обратно в сторону Европы. Большинство пассажиров оказались в Бельгии, Нидерландах и Франции, а спустя несколько месяцев их отправили из оккупированных нацистами стран в концлагеря. 

После случаев вроде этого вера в гуманизм и человечность поубавилась даже у самых искренних оптимистов. На фоне мрачных рассуждений критиков, структуралистов, постмодернистов и экзистенциалистов выделялся один мыслитель – австрийский психиатр Виктор Франкл, который задавался вопросом о смысле жизни еще до войны, а в военные годы получил уникальный – хоть и кошмарный – шанс проверить свои идеи на практике. Его история лучше самой жизнеутверждающей голливудской драмы учит, как не сдаваться и не терять надежду даже в самых кошмарных обстоятельствах.

Юность: как Франкл случайно встретил Фрейда и невзлюбил психоанализ

Франкл родился 26 марта 1905 года в еврейской семье. Его отец дослужился от простого государственного стенографиста до руководящего поста в министерстве социального обеспечения. В автобиографии Франкл вспоминал, что мечтал о карьере врача с трех лет, а в четыре года его поразило экзистенциальное озарение о неизбежности собственной смерти. С тех пор Виктора неотрывно преследовал вопрос: как прожить осмысленную жизнь, зная, что она в любой момент может оборваться?

Его ответ заключался в том, что наше прошлое – в отличие от нас – никогда по-настоящему не умирает: теплота родных объятий, личные достижения и сбывшиеся мечты навсегда останутся с нами и даже после нас. «Что бы мы ни создали, чему бы ни научились и что бы ни пережили, – все это становится нашим прошлым, – рассуждал Франкл. – Никто и ничто не сможет отменить того, что это было». Возможно, изначально интерес к медицине подпитывался более приземленными влечениями – уже в пожилом возрасте мыслитель рассказывал, что с восьми лет развлекался с горничной. Та показала им с братом, как доставить женщине удовольствие, и по-новому открыла человеческое тело. 

Как бы там ни было, к 16 годам Франкла больше завораживали не тело, а разум и дух – он восхищался психоанализом Фрейда и посвятил первую статью методу соотечественника. Подросток отправил текст кумиру, и тот неожиданно ответил – и не просто ответил, а спросил у Франкла разрешения опубликовать материал в Международном журнале психоанализа. Три года спустя статья была опубликована, а незадолго до этого Виктор случайно познакомился с главной звездой психиатрии лично: во время прогулки по Венскому городскому парку он увидел мужчину в поношенной шляпе и куртке в заплатках. Старик опирался на трость, его лицо показалось Франклу знакомым по газетным снимкам.

«Я имею честь говорить с Зигмундом Фрейдом?» – осмелился спросить юноша. Он торопливо представился, но мужчина прервал его. «Вы имеете в виду Виктора Франкла, который проживает по адресу Чернингассе, 6, квартира 25 в районе Леопольдштадт?» Основатель психоанализа запомнил Франкла по переписке – тот прилежно писал ученому, обо всем, что, по мнению подростка, могло заинтересовать гениального Фрейда. Сдав экзамен на аттестат зрелости в Германии, Виктор спросил у наставника, к кому можно обратиться, чтобы пройти учебный курс психоанализа и вступить в психоаналитическое общество. Тот назвал секретаря общества и своего приятеля Пауля Федерна – именно встреча с ними предопределила всю дальнейшую работу Франкла. 

Когда Виктор по договоренности пришел в назначенное время домой к Федерну, служанка проводила его в кабинет исследователя, но тот даже не поднял голову на гостя – только молча указал на стул и минут пять продолжал заниматься своими делами. После этого он резко поднял голову и спросил: «Ну-с, в чем заключается ваш невроз?». Франкла настолько смутила бесцеремонность авторитетного ученого, что он отделался несколькими общими фразами и поспешил уйти. Федерн посоветовал ему сначала завершить обучение, а уже потом думать о прохождении анализа и вступлении в психоаналитическое общество. 

Позже, прогуливаясь по Дунайскому каналу, Франкл отчетливо осознал, что во встрече с Федерном вызвало у него такой дискомфорт. Равнодушное отношение психоаналитика проявилось во всем: в отсутствии приветствия или объяснения по поводу задержки, в фамильярном и покровительственном тоне, в дежурной реакции на все услышанное. Кроме того, Федерн с самого начала предположил, что у Виктора уже есть невроз, и построил на основе этого их общение. Франкл понял, что столкнулся с редукционизмом – недостатком психоанализа, который заключается в сведении человека к симптомам, диагнозам и патологиям. Подобный подход исключал человеческое отношение и не позволял увидеть за навязанной историей болезни реальную личность.

Тогда Франкл отказался от занятий психоанализом и какое-то время даже готовился к карьере обычного врача – дерматолога или акушера. В итоге Виктор все же вернулся к изначальному выбору, в 1925-м сдал экзамен в Международном союзе индивидуальной психологии и присоединился к школе Альфреда Адлера – тот, как считал молодой человек, продвинулся в подлинной психиатрии дальше аналитиков-редукционистов. Однако уже в 1927-м разладились отношения Франкла и с этой ветвью психиатрии – Виктор с учителями Рудольфом Аллерсом и Освальдом Шварцем выступили против позиции Адлера, который считал, что невротическое поведение человека вызвано бессознательно получаемой от болезни выгодой: если недуг освобождает больного от тягот и надоевших обязанностей, вылечить его становится практически невозможно. Франкл не был согласен с таким циничным объяснением – он считал, что только поиск смысла существования откроет перед страдающими от неврозов путь к выздоровлению. 

Авторитарный Адлер не терпел несогласных, и уже скоро Франкла с двумя единомышленниками исключили из школы индивидуальной психологии. Изгнание лишило Виктора возможности обмениваться идеями с коллегами и отдалило от академического сообщества, но деятельный молодой психиатр – как и всегда – стремился реализовать собственный метод на практике. Он организовал центр поддержки для предотвращения самоубийств и сам общался с попавшими в тяжелую ситуацию пациентами. Франкл спрашивал, что удерживало их от самоубийства до сих пор, и благодаря личному участию докапывался до опыта несчастных, который придавал их жизни смысл. Позже он назвал свою профилактику эмоциональной гигиеной или психогигиеной – идея заключалась в том, чтобы терапевтически справляться с неврозами пациентов за счет личного отношения. Психиатр добился успеха: в начале 1930-х количество попыток суицида среди выпускников венских школ резко уменьшилось по сравнению с недавним прошлым. 

Виктор искренне верил, что даже в самых тяжелых и несправедливых переживаниях можно испытать положительные эмоции или сформулировать цель – например, поскорее освободиться, чтобы воссоединиться с родными. Позже он сам справлялся с апатией с помощью такой надежды, переживая издевательства и постоянную близость смерти в концлагерях. В конце 1920-х и начале 1930-х Франкл также работал в нескольких неврологических и психиатрических клиниках, причем даже там он строил разговор с пациентами не с позиции эксперта, а как участник искреннего и дружеского диалога. По Франклу, в любой момент жизни нужно ставить перед собой определенные задачи, бороться с безразличием. 

Даже если мы сталкиваемся со страданием, мы в силах отреагировать на него определенным образом, сохранить нравственную целостность, выстоять под натиском невзгод. Именно поиску смысла как базового элемента человеческой личности Франкл посвятил свой метод – логотерапию (от древнегреческого «логос» – не только «слово», но и «смысл»). Однако уже несколько лет спустя психиатрические исследования талантливого еврея в самом сердце Западной Европы пришлось свернуть – к власти пришли национал-социалисты. 

Жизнь в нацистской Австрии: эксперименты над выжившими самоубийцами и отказ от иммиграции в США

Гитлеровский режим с первых дней затронул Франкла – на радио, где он выступал с докладом о неврозах, заявился коричневорубашечник и потребовал от психиатра сворачиваться. В тот момент Виктор даже не знал о состоявшемся перевороте и особенно удивился открыто разгуливающему в нацистской форме солдафону. Ему пришлось собрать все мужество и включить ораторское мастерство, чтобы послать штурмовика куда подальше и дочитать доклад до конца. Но, даже несмотря на этот локальный успех, Франкл понимал, что в нацистской Австрии его профессиональные возможности будут ограничены, а спокойной жизни наступит конец. 

Молодой психиатр так и не покинул Вену, хотя в 1941-м неожиданно получил трехнедельную визу в США. До этого все попытки уехать за океан казались безнадежными – прошение об иммиграции подавали тысячи евреев, и большинству из них отказывали по несколько раз. Правда, к тому времени Франкл находился в привилегированном положении – с 1940-го он возглавлял неврологическое отделение в еврейском госпитале Ротшильда, поэтому в начале войны ему не грозили ни бедность, ни депортация в концлагерь. Именно этот отрезок стал самым противоречивым в биографии Виктора. Действуя в русле своей жизнеутверждающей философии, он боролся за жизни пациентов при любом раскладе – в том числе и за спасение самоубийц, не желавших жить при гитлеровском режиме евреев.

Многие до сих пор уверены, что пытаться спасти подобных пациентов более аморально, чем позволить им спокойно умереть. Не говоря об этичности тестирования экспериментальных методов на живых людях – Франкл не имел опыта в нейрохирургии, однако смело импровизировал. По его собственному признанию, у него захватывало дух от трех вещей: первого горного восхождения, игры в казино и операции на мозге. В те годы количество самоубийств в Вене было велико, выше был и процент выживших после неудачных попыток. Часто люди принимали слишком много – или слишком мало – таблеток и балансировали на грани жизни и смерти. Сначала доктор вводил очередном выжившему внутривенно популярный во времена Третьего рейха амфетамин «первитин» в надежде, что лекарство нормализует нервную деятельность головного мозга. Чаще всего этого не происходило, и Франкл шел на более радикальную меру – просверливал отверстие в черепе пациента и вводил наркотик напрямую, чтобы ускорить реакцию. Если не помогало и это, Виктор отсасывал через затылок мозговую жидкость, чтобы первитин как можно скорее поступил в центры ствола мозга, работа которых нарушилась в результате передозировки. 

Франкл делал это из лучших побуждений, однако эффект мало отличался от попыток Милуокского каннибала Джеффри Даммера создать живого зомби: трепанация почти никогда не продлевала срок жизни пациентов дольше, чем на 24 часа, при этом перед смертью некоторые испытывали агонию. В стремлении Виктора спасти пациентов даже вопреки их воле, пожалуй, сильнее всего проявилась его вера в том, что смысл жизни можно обрести в любых обстоятельствах – даже будучи евреем в нацистской Германии или лежа в больнице с просверленным черепом. Врач не чувствовал угрызений совести за страдания пациентов при смерти и неизбежную депортацию тех, кто все-таки восстановился. Он не принимал самоубийство ни на каких основаниях. 

«Когда человек понимает, что его судьба заключается в страдании, он должен принять страдание как свой долг, единственный и уникальный, – писал Франкл в своей работе «Человек в поисках смысла». – Его уникальная возможность заключается в том, каким образом он понесет этот груз». Параллельно с работой в госпитале психиатр нес собственный груз и решал свою дилемму: уехать в свободную от идеологического террора Америку, где у него будет несоизмеримо больше шансов добиться академического успеха, но при этом оставить родных на произвол судьбы, или остаться в Австрии с родителями, поставив на карту собственные жизнь и карьеру. Он понимал, что маму и папу почти наверняка отправят в концлагерь сразу после его отъезда – до этого их не трогали исключительно из-за должности, которую Виктор занимал в больнице.

Однажды в надежде на озарение Франкл зашел в собор Святого Стефана (хотя по нацистским правилам, как еврей, не имел права этого делать) и час просидел там, пытаясь принять решение. Когда он, так ничего и не придумав, пришел домой, отец показал ему кусок мрамора – обломок разрушенной синагоги, который он подобрал в качестве талисмана. Покрутив камень в руках, Виктор увидел, что на нем выгравирован фрагмент заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе!». В тот момент молодой врач со всей отчетливостью понял, что должен остаться в родном и любимом городе с родителями во что бы то ни стало. 

Девять месяцев спустя госпиталь Ротшильда закрыли, а чуть раньше Франкл познакомился с работавшей там же медсестрой Тилли Гроссер. Влюбленные зарегистрировали брак 17 декабря 1941 года, когда срок действия американской визы Виктора уже истек. Подгоняемый страхом скорой депортации врач наконец посвятил себя созданию труда всей жизни – той самой рукописи, которую он зашьет в подкладке пальто и которая позже исчезнет в печи крематория вместе с другими не представлявшими материальной ценности для надсмотрщиков личными вещами. В сентябре 1942-го за родителями, Тилли и Виктором пришли – всех четырех отправили в Терезиенштадт. Брат Франкла оказался в лагере еще раньше за попытку бегства из страны. Спастись от нацистов удалось лишь сестре, которая сначала добралась до Мексики, а затем переехала в Италию.

Ужас концлагерей: психогигиена, несколько счастливых случайностей и личные потери

В лагере Франкл не занимал привилегированного положения, однако из профессионального интереса наблюдал за состоянием других заключенных и постепенно сформулировал алгоритм их психологических реакций на происходящий кошмар. Черный юмор и отстраненный взгляд на собственную судьбу (попытка справиться с шоком), апатия и внутреннее отупение от постоянной близости смерти – для многих оказалось невозможно сохранить надежду и живость восприятия, когда их в любую минуту могли отправить в газовую камеру одним щелчком пальцев. «Можно сказать, большинство людей в лагере полагали, что все возможности их самоосуществления уже позади, а между тем они только открывались, – писал Франкл. – Ибо от самого человека зависело, во что он превратит свою лагерную жизнь – в прозябание, как у тысяч, или в нравственную победу – как у немногих». 

Виктор не забывал, что выживание в лагере зависит от удачного стечения обстоятельств, но ни на секунду не исключал, что спасется – даже в те моменты, когда вероятность этого оставалась совсем мизерной. Постепенно и тайком от охраны он начал восстанавливать свою рукопись, параллельно зачитываясь Фомой Аквинским, Августином и Иммануилом Кантом в библиотеке Терезиенштадта. Его грела надежда о нормальном существовании вместе с Тилли, которая работала в том же лагере на слюдяной фабрике, и даже смерть отца не надломила Виктора – Габриэль Франкл скончался 13 февраля 1943-го, в 81 год, от недоедания и пневмонии. 

«В Освенциме я естественным образом вынужден был учитывать, что в любой момент могу отправиться в газовую камеру, – писал Франкл. – Но в диалогах с самим собой я как-то никогда не переставал признавать, что — пускай только теоретически, но все-таки всегда остается шанс, что я выживу. Вот что я подразумеваю под «оставлять все возможности открытыми». Быть слишком гордым, чтобы сказать: я больше не участвую, я сдаюсь. Посмотрим, чего еще хочет от меня эта дерьмовая жизнь. То есть — отнюдь не видеть ситуацию в бог знает каком розовом свете, а просто: посмотрим, чего еще хочет от меня эта дерьмовая жизнь. Кто может на 100% гарантировать мне, что я не выживу? Пока никто не может, я должен действовать так, как будто у меня есть такие шансы. Следовательно, я не упущу ни одной возможности их повысить».

Франкл отметил для себя парадоксальную особенность лагерного существования. С одной стороны, выживание становится единственной ценностью, все остальное отступает на второй план. С другой, выживая, важно не потерять свое моральное начало, не сдаться на произвол судьбы, не превратиться в мерзавца. Идея коллективной вины для Виктора была немыслима – он, наоборот, считал, что даже членов СС нельзя поголовно отнести к подонкам, а узников концлагерей – к невинным жертвам. В качестве примера он приводил лагерного начальника в Тюркхайме, филиале Дахау, где психиатр содержался в последние месяцы войны. Этот нацист на свои деньги тайно покупал медикаменты для заключенных, и после освобождения те потребовали у американских военных, чтобы они гарантировали эсэсовцу неприкосновенность. В то же время Франкл знал узника, который избивал других заключенных – в том числе и больных. 

«Если мы говорим о человеке, что он – из лагерной охраны или, наоборот, из заключенных, этим сказано еще не все, – уверен Виктор. – Доброго человека можно встретить везде, даже в той группе, которая, безусловно, по справедливости заслуживает общего осуждения. Здесь нет четких границ! Не следует внушать себе, что все просто: одни – ангелы, другие – дьяволы. Напротив, быть охранником или надсмотрщиком над заключенными и оставаться при этом человеком вопреки всему давлению лагерной жизни было личным и нравственным подвигом. С другой стороны, низость заключенных, которые причиняли зло своим же товарищам, была особенно невыносима». 

Еще одним смыслом жизни для Франкла стала психологическая и медицинская помощь другим заключенным. В начале войны Терезиенштадт считался образцовым гетто – условия для заключенных там были мягче, чем в большинстве других лагерей. Однако даже эти поблажки не спасали пожилых узников от мучительного угасания, а молодых и здоровых – от физического истощения и мыслей о суициде. Из переписки Франкла с Департаментом общественного здравоохранения в марте и июне 1944-го становится понятно, что Виктор не оставил профессиональную деятельность в концлагере. Он организовал неофициальный центр психологической поддержки, в котором практиковал метод эмоциональной гигиены. Врач понимал, что функционировавшая в Терезиенштадте психиатрическая лечебница была лишь прикрытием для Красного Креста – на самом деле попадавшие туда заключенные доживали свои дни в еще более ужасных условиях, чем остальные.

В лагере Франкл повстречал немецко-польского раввина и философа Лео Бека, который разделял взгляды австрийца на милосердие и стремление помочь товарищам. У обоих мужчин были возможности для побега, но оба остались, чтобы бороться за душевное здоровье других. Они устроили нечто вроде клуба и проводили на чердаке тайные собрания, где читали лекции – на счету Виктора как минимум 10 публичных выступлений за два года и семь месяцев в Терезиенштадте. Он рассказывал о восхождении в Альпы, гармонии с собой, способах улучшения сна и о том, как с помощью медитации дистанцироваться от пугающего настоящего с его голодом, болезнями и разлукой. 

С помощью другого заключенного, доктора Карла Фляйшмана Франкл собрал шок-отряд: группу, которая помогала вновь прибывшим преодолеть первый шок, когда они сталкивались с ужасами лагерной жизни. Позднее шок-отряд был преобразован в настоящую шпионскую сеть по предотвращению самоубийств – как только среди заключенных проходил слух о том, что кто-то хочет прыгнуть на проходящую по периметру колючую проволоку под высоким напряжением, об этом немедленно сообщали Виктору. Тот использовал для утешения отчаявшихся людей метод логотерапии – пробуждал в них позитивные эмоции и убеждал, что смысл жизни нужно находить даже в лагерных бараках. По мнению историка Джорджа Беркли, именно работа Франкла привела к значительному снижению статистики самоубийств в концлагере: если в 1942-м себя убили 254 заключенных, то в 1943-м их количество сократилось до 164. 

Сам Франкл неизменно отметал мысль о самоубийства, даже когда однажды его отправили на сортировочный транспорт, что с вероятностью близкой к 100% означало газовую камеру и смерть. Тогда Виктор попрощался с женой, еще раз насладился закатом и понадеялся на лучшее. На следующий день его оптимизм оправдался – этап по неизвестным причинам отменили, в первый и последний раз. Он отчетливо осознавал, насколько велика роль случая в его выживании. 

Позже Франкл оказался в Освенциме, где случился еще один невероятный эпизод. Сразу после приезда заключенных отправили на распределение к главному врачу – печально известному ныне доктору Менгеле. Тот осматривал подходящих к нему по одному вновь прибывших и легким движением пальца делил их на две группы – вправо и влево. Франклу удалось попасть в группу выживших — во многом благодаря его врачебной внимательности. Секрет заключался в том, что Менгеле отделял здоровых и физически крепких заключенных от хилых – последних сразу отправляли в газовые камеры. Испытав озарение, Франкл выпрямился, расправил плечи и набрал в грудь побольше воздуха. Менгеле какое-то время колебался, но в итоге все-таки отправил его на спасительную сторону. 

В другой раз жизнь Виктору спас староста, надзиравший за другими заключенным в Освенциме. Как и Франкл, он был родом из Вены, и когда психиатр оказался последним в группе из 100 человек, следовавших с неизвестной целью на этап, незаметно вытолкнул его и поставил на его место кого-то еще. Конечно, Франкл жалел о каждом, кто безвинно умер в лагере, но в то же время был благодарен судьбе за спасение. Со временем он начал относиться к этим судьбоносным событиям так, будто ему выпал уникальный шанс, и он проживает жизнь уже во второй раз – еще один урок лагерного заключения. Уже в Кауферинге – еще одном филиале Дахау – от полного уныния его спас актер, отдавший Франклу суп в обмен на сигарету. Пока врач хлебал остывшую жижу, собеседник убеждал его, что надежда не умерла и отчаиваться нельзя. Именно такие моменты лишний раз убедили Виктора, что найти смысл в жизни – задача и ответственность каждого человека. Не надо спрашивать у высших сил, в чем смысл твоей жизни. Лучше адресовать этот вопрос себе.

Франкл перевели из переполненного Терезиенштадта в Освенцим в 1944-м. Тогда он в последний раз увидел мать – позже она также попала в Освенцим и погибла в газовой камере. Брат скончался на руднике. Тилли добилась перевода в Освенцим вместе с Виктором, но последние месяцы войны содержалась в лагере Берген-Бельзен, где бушевала эпидемия тифа. Там она дождалась освобождения англичанами, но так и не встретилась с мужем: жена Виктора скончалась в конце весны 1945-го, причины ее смерти неизвестны. По версии Франкла, ослабевшей женщине могли нанести тяжелые раны другие узники, когда толпой ринулись к воротам. Так психиатр почти в один момент обрел свободу и лишился самого дорогого человека. Сам он пробыл в Освенциме недолго – с октября 1944-го он содержался в разных филиалах Дахау: Кауферинге, Шоунгслагере и Тюркхайме. 

Если в Кауферинге работа психиатра в основном заключалась в рытье канав, то в Тюркхайме он наконец проявил свои профессиональные обязанности в качестве лагерного медика: под наблюдение Франкла находились 50 пациентов, в каждом из которых, независимо от тяжести болезней и степени апатии, он пытался пробудить вкус к жизни. «Апатия особенно распространилась среди тех, кого лихорадило, – вспоминал Виктор. – Они совсем ни на что не реагировали, пока я не повышал голос. Иногда не помогало даже это, и тогда приходилось сдерживаться, чтобы их не ударить». Под конец пребывания в лагере он вызывался волонтером в отделение, где содержались больные тифом. Несмотря на риск заражения, болезнь обошла Франкла стороной. 27 апреля 1945-го лагерь был освобожден союзниками. О смерти жены он узнал лишь в августе – американцы назначили его главврачом в госпитале для спасенных узников в Баварии, где он проработал два месяца, после чего еще два месяца выступал на радио с лекциями о проблемах реабилитации. Возможность приехать на родину появилась только в конце лета – до этого границы между находившейся под контролем СССР Австрией и югом Германии были перекрыты. После возвращения в Вену Франкла долгое время мучило видение: как озверевшие от голода бродяги поедают останки его бедной жены.

Послевоенные годы: главная проверка метода Франкла

Личный опыт в изменившимся после войны мире стал главным тестом для логотерапии Франкла. Вопрос о смысле жизни вставал почти для каждого в потрясенной и разрушенной Европе. Многим казалось, что они этого смысла лишились: потеряли родных, разочаровались в человечестве и не могли сбежать от воспоминаний об ужасах войны и концлагерях. Именно в таких обстоятельствах Виктору пригодилась одна из его главных установок: «Человек может лишиться всего в один момент. Последнее, что у него остается – свобода выбирать, как вести себя даже в самых ужасных обстоятельствах». 

Вместо депрессии и апатии он заново обосновался в Вене и взял на себя ответственность за собственную экзистенцию: завершил работу над утерянной рукописью, возглавил неврологическое отделение Венского городского госпиталя (там он работал на протяжении 25 лет), женился во второй раз и воспитал дочь Габриэле, которая тоже стала психологом. В 1950-х книги «Доктор и душа» и «Сказать жизни “Да!”: Психолог в концлагере» были изданы на английском и стали международными бестселлерами. Франкла пригласили в лекционный курс по США, он выступил в Гарварде, Принстоне, Северо-Западном и Чикагском университетах, пообщался с Ясперсом и Хайдеггером. Логотерапевтические общества возникали повсюду – от родной Австрии до Бразилии и Канады, а выступления Виктора встречали овациями даже в коммунистических Москве и Праге. 

С упорством Энди Дюфрейна Виктор всю жизнь отстаивал идею, что каждый человек несет ответственность за то, как распоряжается своей жизнью: сдается или наполняет ее смыслом даже в безнадежных обстоятельствах. За это некоторые укоряли его в виктимблейминге – дескать, нельзя учить сознательности и позитивному мышлению жертв таких беспрецедентных трагедий, как Вторая мировая и холокост. Однако на самом деле Франкл избегал этических оценок – для него логотерапия была именно практическим способом преодолеть себя и обстоятельства, сохранить смысл даже там, где эта жизнь ничего не стоит. Одним из самых показательных моментов в творчестве психиатра стало воспоминание о том, как в барак с уставшими от многочасового труда заключенными ворвался один из их товарищей. Он позвал остальных смотреть потрясающий по красоте закат:

«Выйдя наружу, мы увидели клубящиеся на западе зловещие тучи и целое небо, наполненное ожившими облаками постоянно меняющихся форм и расцветок – от серо-голубого, как сталь, до кроваво-красного. Пустынные глиняные хижины резко контрастировали с этим видом, а лужи на грязной земле отражали сияющее небо».

«Как прекрасен может быть мир!» – воскликнул кто-то из пленников. Пожалуй, в этой фразе выражается вся гуманистическая философия Франкла. Логотерапия не обещает человеку светлое будущее, полное прекрасных закатов, но напоминает, что в каждый конкретный момент нужно находить ради чего жить. Не стоит попусту надеяться, что в дальнейшем все невзгоды останутся позади – нужно еще и делать все, чтобы так и произошло. Даже если закат окажется для тебя последним, и ты наблюдаешь за ним из лагерного кошмара, им все равно можно насладиться. Жизнь стоит того, чтобы ее прожить, даже если она наполнена тяготами и страданиями – хотя бы ради воспоминания об одном прекрасном закате и надежды на другой. 

Виктор Франкл скончался 2 сентября 1997 года в ходе рискованной хирургической операции – в последние годы жизни психиатр страдал от сердечной недостаточности. Ему было 92, и даже самые темные моменты своей долгой жизни он неизменно наполнял любовью, красотой и смыслом.