Цитаты из писем Андрея Платонова: о любви к жене, жутких боя под Курском, тревоге за сына и надежде на лучшую жизнь

1. О летних долгих днях

«На станциях ночью верещат сверчки, сейчас с утра уже жарко, крупные мухи жужжат над нечистотами, — встает в памяти почему-то детство, летние долгие дни, прошедшее утро жизни, прошедшее навсегда».

Из письма жене Марии и сыну Платону. Самара, 27 августа 1931 года

Будущий писатель родился в 1899 году в семье слесаря железнодорожных мастерских Платона Фирсовича Климентова (псевдоним писателя образован как раз от имени отца) и домохозяйки Марии Васильевны Лобочихиной. В семье было много детей, Андрей был старшим. Детство прошло в Ямской слободе, пригороде Воронежа:

«В Ямской были плетни, огороды, лопуховые пустыри, не дома, а хаты, куры, сапожники и много мужиков на Задонской большой дороге. Колокол „Чугунной“ церкви был всею музыкой слободы, его умили­тельно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я…»

Окончив церковно-приходскую школу и мужское четырехклассное училище, Андрей Климентов занимается и мелкой бумажной работой в губернском отделении страхового общества «Россия» и Обществе Юго-Восточных железных дорог, и тяжелым физическим трудом на трубочном заводе. Осенью 1918 года он решает продолжить обучение и поступает в Воронежский университет на физико-математическое отделение, но вскоре переводится на историко-филологическое. Через год начинающий писатель снова кардинально меняет планы и становится студентом электротехнического отделения Воронежского рабочего железнодорожного политехникума. Учебный процесс прерывает Гражданская война: Платонов сначала служит помощником машиниста, затем — рядовым стрелком в железнодорожном отряде и даже участвует в боях с казаками. Диплом электромонтера он получит в мае 1921 года.

2. О рвущемся сердце

«Зачем так рвете сердце, Мария? По всему телу идет стон от тоски и любви. Зачем и за что я предан и распят, и нет и не будет конца. Но знайте, будет и мне искупление. Если его нет — я сам сделаю его. Будьте вы прокляты, единственная, родная и бесконечная моя».

Из письма Марии Кашинцевой, будущей жене. Воронеж, 1921 год

Андрей Платонов познакомился с Марией Кашинцевой в 1921 году в Воронеже. Он был известен в литературно-журналистской среде, она недавно поступила на филфак. Роман развивался стремительно: уже в апреле следующего года они начинают жить вместе, а в сентябре рождается сын Платон. В Воронеже они проживут до лета 1926-го, когда семья переберется в Москву. Всю жизнь отношения Платонова с женой были очень страстными. В своих письмах он боготворит ее («Мое спасение — в переходе моей любви к тебе в религию»), мучается подозрениями в неверности («Я ведь догады­ваюсь, что без меня там „дым коромыслом“. Тем более что ты меня хронически обвиняешь в измене. Это как раз заставляет думать о тебе как нечестной жене. Ты сама вызываешь во мне такие мысли. И эти мысли стали во мне теперь трезвым убеждением, а не бешеной ревностью, как было раньше») и описывает физиологические подробности («…по ночам я обнимаю тебя и даже совокуп­лялся с тобой во сне, — прошлую ночь у меня вышло то, что бывало у тебя на животе, когда мы жили вместе и спали рядом»).

С само­го начала Платонов настаивал на официальном браке, но поженились они спустя двадцать с лишним лет после знакомства, в мае 1943 года. Андрей и Мария Платоновы прожили вместе вплоть до смерти писателя. Его жена, по сути, выполняла роль литературного секретаря и во многом способствовала возвращению имени Платонова в русскую литературу.

3. О беспристрастности

«Живу плохо. Сократил более 50 % своего штата. Идет вой. Меня ненавидят все, даже старшие инженеры (старые бюрократы, давно отвыкшие что-нибудь строить). Остатки техников разбрасываю по деревенской глуши. Ожидаю или доноса на себя, или кирпича на улице.

Я многих оставил без работы и, вероятно, без куска хлеба. Но я действовал разумно и как чистый строитель. А была грязь, безобразие, лодырничество, нашептыванье. Я сильно оздоровил воздух. Меня здесь долго будут помнить как зверя и жестокого человека. А где ко мне относятся лучше? Кто заслужил иного от меня отношения?
     У меня есть одно облегчение — я действовал совершенно беспри­страстно, исключительно с точки зрения пользы строительства. Я никого здесь не знаю и ни с кем не связан знакомством».

Из письма жене Марии. Тамбов, 28 января 1927 года

В 1922–1927 годах параллельно с литературной и журналистской деятель­ностью Андрей Платонов активно занимается инженерно-технической. Потрясенный новостями о массовом голоде в Поволжье, в 1922 году он поступает на службу в Воронежское губернское земельное управление и становится председателем комиссии по гидрофикации и электрификации сельского хозяйства. Через несколько лет в губернии появится 763 пруда, 315 шахтных колодцев, 16 трубчатых колодцев и 3 сельские электрические силовые установки. Платонов искал средства на покупку необходимого оборудования, поощрял энтузиастов, самоотверженно трудив­шихся «по пояс в болоте», и жестко отчитывал провинившихся: «Нам безвольные трусы и пошехонцы не нужны». Интерес к технике и изобрета­тель­ству у Платонова сохранится до конца жизни и всегда будет органично связан с писательством: «…страсть к научной истине не только не умерла во мне, а усилилась за счет художественного созерцания». В 1930-е годы он на некоторое время вернется к инженерной работе, устроившись в московский трест «Росметровес».

4. О лестных отзывах и купании с видом на Кремль

«В „Совкино“ мне говорят, что на мои вещи нельзя писать рецензий, а надо писать целые исследования и т. д. — до того, дескать, они хороши. Отчасти это преувеличено, но все же каждому должно быть лестно. А я бы многое отдал, чтобы поспать с тобою ночку. Вот какое животное твой муж! И ничто сейчас меня не утешает. Вот доказатель­ство: книжку я мог получить в субботу, а я не пошел в „Мол[одую] гв[ардию]“, а пошел после службы купаться. Не было никакого интереса разглядывать свою книжку без тебя. От тебя же не было писем, и я решил, что тебе тоже вся эта музыка неинтересна, — и купался, глядя на Кремль».

Из письма жене Марии. Москва, 3 июля 1927 года

Лето 1927 года — редкий период в жизни Платонова, когда он был полон надежд на лучшее будущее. Еще годом ранее, после нескольких лет службы мелиоратором в Воронеже и Тамбове, вместе с женой и сыном он переезжает в Москву (письмо отправлено в Крым, где Мария и Платон отдыхали по проф­союзной путевке). Кажется, что литературные дела тоже идут на подъем. В июньском номере журнала «Молодая гвардия» печатается повесть «Епифанские шлюзы», следом отдельной книгой выходит одноименный сборник повестей и рассказов, о котором идет речь в письме.

Платонов рассчитывает устроиться на работу в «Совкино». Проект сценария фильма по рассказу «Песчаная учительница» получает положительные отзывы, и Платонов рассказывает жене о скором знакомстве с Эйзенштейном, который приедет из Ленинграда со съемок «Октября». Однако реальность разойдется с ожиданиями. Работу в «Совкино» Платонов не получит, постановка фильма затянется на несколько лет (существенно переработанная другими сценари­стами, картина выйдет на экраны в 1931 году под названием «Айна»), а несколько книг, подготовленных писателем к печати, так и не будут опублико­ваны. В довершение всего осенью 1927 года Платонова вместе с семьей выселят из Центрального дома специалистов сельского и лесного хозяйства в Москве, и семья будет вынуждена жить у отца Марии в Ленин­граде. Тем не менее, несмотря на все это, Платонов увлеченно работает над романом «Чевенгур».

5. О коротком разговоре о главном

«Время, которое я у Вас займу, будет коротким. Предмет, о котором я хочу с Вами посоветоваться, касается вопроса, могу ли я быть советским писателем или это объективно невозможно.
     Обычно я сам справляюсь со своей бедой и выхожу из трудностей, но бывают случаи, когда это делается немыслимым, несмотря на крайние усилия, когда труд и долгое терпение приводят не к их естественному результату, а к безвыходному положению».

Из письма Максиму Горькому. Москва, 23 мая 1933 года

Весной 1931 года, в разгар борьбы с кулачеством, в журнале «Красная новь» выходит повесть Андрея Платонова «Впрок», посвященная проблемам колхоз­ного строительства. Несвоевременную «бедняцкую хронику» замечает Сталин и отправляет в редакцию записку с гневным постскриптумом: «Надо бы нака­зать и автора и головотяпов [напечатавших повесть] так, чтобы наказание пошло им „впрок“». Редакция «Красной нови» во главе с писателем Алексан­дром Фадеевым не пострадала, тогда как против Платонова началась погром­ная кампания. В «Литературной газете», «Правде» и других изданиях публи­куются разоблачительные статьи, в которых писателя называют «классовым врагом» и «литературным подкулачником». В течение следующих нескольких лет Платонова, фактически оказавшегося в литературной изоляции, почти не печатают, издательства расторгают договоры с ним. Чтобы выйти из этого отчаянного положения, Платонов прибегает к крайним мерам — он пишет покаянные письма в редакции «Литературной газеты» и «Правды» и самому Сталину. Среди тех, к кому он обращался за помощью, был и Максим Горький: в 1929 году советский классик читал в рукописи «Чевенгур», показавшийся ему «чрезвычайно интересным» (правда, сомневался, что его кто-то решится издать). Встреча с Горьким так и не состоялась: литературная среда своим равнодуш­ным молчанием или агрессивными нападками (которые вновь повторятся в конце 1930-х и конце 1940-х) давала однозначный ответ на вопрос, может ли Платонов «быть советским писателем».

6. О предчувствии беды

«Я беспокоюсь за Тотика, как бы он чего не нашалил такого, что принесет и ему, и нам несчастье. Тотик! Говорю тебе издалека, серьезно, слушайся мать и брось баловаться, пока я не приеду».

Из письма жене Марии и сыну Платону. Ак-Булак, 16 января 1935 года

Находясь в командировках вдали от московского дома, писатель постоянно волновался за любимого сына, как будто предвидя его судьбу. Эти опасения подтвердились. В 1937 году четырнадцатилетний Платон получил условный срок за соучастие в краже часов и пишущей машинки (он пытался помочь другу, которому нужны были средства, чтобы уехать к отцу). В 1938 году против подростка было сфабриковано уголовное дело по обвинению в создании фашистской молодежной организации — уликами послужили два письма, якобы написанные им немецкому журналисту, жившему по соседству. Платон был арестован 28 апреля 1938 года. Родители ничего не знали (арест произошел не дома), пока 4 мая к ним с обыском в квартиру не пришли сотрудники НКВД. И только в феврале 1939-го им стало известно, что он отбывает наказание в Вологде. В марте Мария поехала на свидание с сыном, но ей отказали, а вскоре Платон был переведен в Норильский исправительно-трудовой лагерь. Чтобы вызволить сына из тюрьмы, Платонов писал письма Сталину, наркому внутренних дел Николаю Ежову и его заместителю Михаилу Фриновскому, прокурору СССР Михаилу Панкратьеву и председателю Верхов­ного суда СССР Ивану Голякову. В итоге в декабре 1939 года по протесту прокурора СССР ранее вынесенный приговор был отменен, и «дело» Платона Платонова было направлено на доследование. В марте 1940 года юношу перенаправили в Бутырскую тюрьму, осенью он вышел на свободу. Спустя три года, в январе 1943 года, Платон умер от туберкулеза.

7. О маленькой синей комнате

«Сегодня приехал благополучно в Москву. Сижу в маленькой синей (зеленой) комнате. Наружу бьют зенитки…
     Квартира наша, насколько я осмотрел ее, в полном порядке. В ней никого нет из „жильцов“. В большой комнате стоит печь „беднота“. Мебель и утварь исправны и целы. Везде и сейчас видны следы работы, следы уюта, который создавала ты, моя дорогая. Сидеть в нашей общей квартире, где всюду еще пахнет нашей семьей, очень тяжело».

Из письма жене Марии, сыну Платону и невестке Тамаре. Москва, 8–9 июля 1942 года

После того как писателя вместе с семьей выставили из служебного жилья в Центральном доме специалистов, Платоновы несколько лет скитались по съемным квартирам (одно время они жили у Бориса Пильняка). Весной 1931 года семья получает квартиру в писательском доме, находившемся по адресу проезд Художественного театра, 2, квартира 14 (сейчас Камергерский переулок). В 1932 году Платоновы переехали оттуда в двухкомнатную квартиру в доме Герцена на Тверском бульваре, 25. Судя по письмам, бытовые условия были далеки от идеальных. В конце 1940-х Платонов обращался к Константину Симонову, тогда заместителю генерального секретаря Союза советских писателей, с просьбой решить вопрос о срочном аварийном ремонте (в деревянном полу завелся грибок, сквозь щели в квартиру идет угарный газ из котельной в подвале). Семья Платонова проживет в квартире на Тверском бульваре до 1975 года.

8. О сильнейших воздушных боях и ударе головой о дерево

«Я под Курском. Наблюдаю и переживаю сильнейшие воздушные бои. Однажды попал в приключение.
     На одну станцию немцы совершили налет. Все вышли из эшелона, я тоже. Почти все легли, я не успел и смотрел стоя на осветительные ракеты. Потом я лечь не успел, меня ударило головой о дерево, но голова уцелела. Дело окончилось тем, что два дня болела голова, которая у меня никогда не болит, и шла кровь из носа. Теперь все это прошло; взрывная волна была слаба для моей гибели. Меня убьет только прямое попадание по башке».

Из письма жене Марии. 6 июня 1943 года

Во время Второй мировой войны Платонов служил военным корреспондентом газеты «Красная звезда». В это время он много печатается: изданы даже отдельные прозаические сборники (например, «Броня» и «В сторону заката солнца»). Писатель находился на фронте и был свидетелем наступательных операций Советской армии на Украине и в Белоруссии. На волоске от смерти он оказывался не только в ситуации, описанной в письме. Однажды, попав ночью в «тяжелую автомобильную аварию», он отделался «только измазанной в грязь шинелью». Редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг в своих воспоминаниях описывает еще одну историю чудесного спасения корреспон­дента:

«На обратном пути опять перебежка. И тут вот что случилось: немецкая пуля настигла Платонова, но ударилась в складной ножик, который лежал в кармане, и погасла. Однако удар был сильный, и Платонов захромал. И все же ни дня, ни часу не позволил себе сделать передышку».

Избежав гибели на поле боя, писатель вернулся домой тяжелобольным человеком — у него развился туберкулез.

9. О простом, счастливом и юном

«Здравствуй, дорогой мой Виктор!
     Прошу простить меня, что я давно тебе не писал. Дело не в том, что я болею и что у меня разные неприятности, — дело в том, что все равно написать можно было бы… Пусть Бог меня простит, и ты прости. Итак, через 6–7 месяцев мы уже наверняка увидимся. Я буду рад тебе, и хотя я уже пожилой человек, но во мне, как и во всяком человеке, есть что-то неподвижно-постоянное, простое, счастливое и юное. Это во мне еще живо, и это чувство обращается к тебе. А пережить пришлось столько, что от сердца отваливались целые окоченелые, мертвые куски».

Из письма Виктору Бокову. Москва, 7 февраля 1947 года

Литературное окружение Платонова было немногочисленным, но с теми, кто попал в число близких друзей из писательской среды, он старался поддержи­вать теплые отношения до конца жизни. С молодым поэтом Виктором Боковым, будущим автором знаменитой песни «Оренбургский пуховый платок», он познакомился еще в середине 1930-х. В 1943 году Бокову был вынесен приговор по политическому делу, и его отправили в лагерь в Кеме­ровской области — Платонов писал ему в ГУЛАГ письма поддержки, а Боков своему кумиру — новые стихи. Вернувшись из заключения в 1948 году, Боков часто навещал больного Платонова в его квартире на Тверском бульваре.

10. О смерти и тарелке каши

Письмо дочери Маше. 29 апреля 1949 года Из книги «»…я прожил жизнь«. Письма. 1920–1950 гг.».

«Дорогая моя дочь Маша!
     Получил твое письмо и благодарю за него. А почему ты ничего не ешь? Погляди на эти картинки.
     Папа умер (I), когда узнал, что Маша ничего не ест и какает чуть-чуть.
     Папа встал в гробу (II), когда узнал, что Маша опять стала кушать по целой тарелке каши и какает по большому фунтику.
     Любящий тебя
     Отец».

Из письма дочери Марии. Москва, 29 апреля 1949 года

Летом 1944 года Платонов заболел туберкулезом, а осенью родилась дочь Маша — «дорогая Кхы» и «маленькая Мума», как он ее ласково называл в письмах 1945 года из Крыма, где тогда лечился.

Из московской больницы в 1948–1949 годах он пишет ей домой трогательные письма с рисунками. На них белая ромашка, два автопортрета «выздорав­ливающего», но тоскующего отца, получеловек-полулошадь, живущий в больничном саду. Платонов переживает, покупает ли мама ей новые книги и игрушки в его отсутствие, и обещает новую куклу.

Несмотря на смертельную болезнь, в конце 1940-х Платонов продолжает работать над новыми текстами. В 1946 году в журнале «Новый мир» выходит его рассказ «Семья Иванова» — о непростом возвращении к мирной жизни. 4 января 1947 года в «Литератур­ной газете» появляется статья критика Владимира Ермилова, который называет рассказ Платонова «гнуснейшей клеветой на советских людей, на советскую семью». Спустя месяц в «Правде» выступит Александр Фадеев и назовет «Семью Иванова» «лживым и грязно­ватым рассказцем» и «выпол­зающей на страницы печати обывательской сплетней». После такого разгрома постепенно угасавшему Платонову удалось опубликовать только несколько рецензий и пару рассказов в журнале «Огонек», а также несколько сборников народных сказок в литературной обработке. Последним его прижизненным изданием стала книга русских сказок «Волшебное кольцо» (под общей редакцией Михаила Шолохова, помогавшего Платонову в это сложное время), которая вышла за несколько месяцев до смерти писателя.