Балканы 1877-1878 годов: штык и боевой дух русской пехоты

Во второй половине XIX века сила и точность ружейного огня существенно возросли, и управлять войсками на поле боя стало труднее. Несмотря на это, русская пехота шла вперёд, иногда одерживая победы, иногда терпя поражения. Вопреки всем трудностям, русское командование нередко добивалось успеха в наступлении — важную роль в этом играло моральное состояние войск.

Перед боем

Очевидно, что приготовления к бою в 1877–1878 годах мало отличались от таковых в более раннее время. Ещё меньше было разницы в настроениях и мыслях солдат. Известие о скором сражении вызывало смешанные чувства — тревога и страх соседствовали с нетерпением. Перед боем, по старой русской традиции, солдаты надевали чистое бельё, молились и готовились ко сну. Многие участники Русско-турецкой войны вспоминали, что сон накануне боя был краток и беспокоен. «Я задремал, — вспоминал один из офицеров, — Но это не был сон, а лихорадочная забывчивость; тихий возглас «ох, Господи," меня разбудил, кто-то тихо плакал». Вставали обычно затемно, так как к рассвету всё должно было быть готово к сражению.

После побудки начиналось построение и проверка амуниции, начальство отдавало последние распоряжения, генералы выступали с напутственным словом. Например, часто следовало предупреждение, что сигнала отступления не будет, и если солдаты его услышат, то это будет означать, что турки пытаются их обмануть. Постоянным лейтмотивом было напоминание о необходимости беречь патроны. В качестве образца приведём слова генерала И.В. Гурко, сказанные солдатам перед боем за Горный Дубняк:

«Помните, ребята, что вы — гвардия русского Царя и что на вас смотрит весь крещёный мир. Турки стреляют издалека и стреляют много, — это их дело, а вы стреляйте, как вас учили: умною пулею, метко, а когда придётся до дела в штыки, то продырявь врага. Нашего ура враг не выносит. О вас, гвардейцы, заботятся больше, чем об остальной армии, у вас лучшие казармы, вы лучше одеты, накормлены, обучены; вот вам минута доказать, что вы достойны этих забот».

Затем офицеры Генерального штаба начинали разводить части на места, определённые диспозицией, с которой предварительно знакомили всех начальствующих лиц. К тому моменту солдаты уже успевали плотно поесть. Кроме того, бойцам нередко выдавали мясо в качестве пайка.

Наступление

Во время боя солдаты должны были преодолеть три зоны: зону артиллерийского огня и неприцельных выстрелов (примерно 3000–800 шагов); зону прицельного огня (800–300 шагов); зону непосредственного контакта с противником. Батальон наступал четырьмя колоннами, имея цепь впереди. Существовало несколько вариантов колонны: ротная (две линии по 80 человек), полуротная (четыре линии по 40 человек), взводная (восемь линий по 20 человек).

Слово «колонна» не должно вводить в заблуждение. Первые два строя имели по фронту больше человек, чем в глубину, а взводная колонна представляла собой квадратную «коробку» примерно 20 на 20 шагов. Ротный командир сам выбирал построение в зависимости от обстоятельств — чаще всего это была ротная колонна. При выборе построения офицеры руководствовались свойствами пуль и снарядов, которые гораздо чаще давали недолёт или перелёт, чем промах по фронту. Таким образом, чем глубже было построение, тем больше неприятель имел шансов в него попасть. Взводная колонна несла от огня куда бо́льшие потери, чем полуротная и особенно ротная, но зато ею было гораздо проще управлять и маневрировать.

В целом боевое построение было весьма густым. Сомкнутые роты чаще всего выстраивались в шахматном порядке, образуя 1-ю и 2-ю боевые линии позади цепи. Во времена Николая I требовалось очень строгое соблюдение дистанций и интервалов между колоннами, но после Крымской войны эти требования смягчились. Во-первых, стройность было очень трудно соблюсти, во-вторых, она мешала приспосабливаться к местности. Поэтому в 1877–1878 годах колонны «гуляли», наползали друг на друга и отклонялись в сторону от общего направления атаки. В колонне полковника О.-Ф. К. Гриппенберга при наступлении на Горный Дубняк роты 2-й линии держали привычную дистанцию в 100–150 шагов от первой линии — это обещало лишние потери, но ещё до подхода к зоне обстрела части удалось развести на более разумные расстояния.

В теории считалось, что чем быстрее часть преодолеет расстояние до противника, тем лучше — меньше потерь у русских, сложнее стрелять туркам. В.Л. Чебышёв, брат известного математика и неординарный военный писатель, особенно упирал на фактор быстроты. Исходя из экспериментов, проведённых на стрелковом полигоне, он отмечал, что для перестановки прицела на 100 шагов требуется минута, а за это время атакующие успеют пройти ещё 100 шагов. Если противник абсолютно точно определит расстояние до цели в 1500 шагов, то уже через 7 секунд средняя траектория пуль будет проходить поверх голов атакующих — это значит, что лучше мерно идти вперёд без остановок.

Однако выводы Чебышёва были сделаны на основе слишком отвлечённых опытов и после войны подверглись суровой критике. Во-первых, Чебышёв брал в расчёт только ружейный огонь, но не артиллерийский. Во-вторых, все участники войны из собственной практики знали, что провести часть 3000 шагов без остановки невозможно — паузы в движении были необходимы хотя бы для того, чтобы подготовить атаку огнём. Пехота наступала главным образом перебежками не более сотни шагов, причём часть войск перебегала, а другая прикрывала их. Например, сражение у Горного Дубняка 12 октября 1877 года велось с излишней поспешностью и стоило больших потерь, поэтому многие офицеры склонялись к более планомерному и осторожному стилю наступления.

Впечатления от вражеского огня

Турки делали большую ставку на массу выпущенных пуль — есть немало воспоминаний участников Русско-турецкой войны 1877–1878 годов о силе огня, с которым им приходилось столкнуться при наступлении в сомкнутых колоннах. Огонь описывали как «дьявольский», «свистел свинец», турки «лепили пуля в пулю», стояла «сплошная барабанная дробь выстрелов», «земля стонала» и т.п. Мы приведём более спокойное описание впечатлений от огня, которое дал полковник Ю.В. Любовицкий, участник боя у Горного Дубняка:

«Под слабым ружейным огнём (я разумею такой, если в продолжение 5-10 минут кого-нибудь заденут) части стоят вообще прекрасно. Конечно, направленные на вас выстрелы производят всегда тяжёлое впечатление, и никто не может сказать, чтобы он был к этому вполне равнодушен; бывают люди более или менее спокойные, более или менее одарённые самообладанием; но и они не могут быть совершенно равнодушными; вопрос о жизни и смерти слишком важен».

Чтобы дать понятие об ощущениях под огнём, приведём такую забаву, бытовавшую в русской армии. Попав под обстрел, офицеры предлагали друг другу скрутить папиросу — непривычному человеку это было трудно сделать из-за дрожи в руках. Впрочем, если верить рассказу анонимного мемуариста, даже новички в конце концов брали себя в руки, и у них получалось совершить это нехитрое действие.

Когда часть входила в зону более сильного огня, люди уже падали беспрестанно, и в рядах сомкнутых колонн начиналось расстройство. Как на примечательное исключение участники боя за Горный Дубняк указывали на наступление лейб-гвардии Измайловского полка. Полк подошёл к противнику на дистанцию 1500 шагов, неся большие потери от огня, но «оба батальона продолжали движение с замечательною стройностью и порядком, с подсчитыванием ноги и спокойным смыканием рядов, для заполнения промежутков, образуемых в строю неприятельскими пулями». Впрочем, чаще наблюдалась другая ситуация — вновь обратимся к полковнику Любовицкому:

«Обыкновенно картина представляется в таком виде: сначала вся масса идёт довольно стройно, затем сомкнутость уменьшается, является какая-то куча, принимающая в плане форму треугольника, голову которого составляют люди более храбрые; но наконец приостанавливаются и ложатся и эти даже люди: движение вперёд таким образом окончательно приостановилось».

Как заставить солдат наступать?

Итак, сомкнутые колонны попадали под обстрел, начиналось расстройство, и наступление грозило остановиться. Считалось, что моральные силы должны заставить солдат идти вперёд, несмотря на убийственный огонь. Генерал М.И. Драгомиров, один из ярчайших военных авторитетов эпохи, полагал, что ключевым фактором является подготовка мирного времени. Внутри солдата происходит борьба двух начал — инстинкта самосохранения и инстинкта самоотвержения. Помимо ознакомления с военным ремеслом, смысл подготовки состоял в том, чтобы по возможности подавить самосохранение и развить самоотвержение. Исходя из этих соображений, русская военная мысль, как и иностранная, не спешила объявлять штык устаревшим оружием и делать ставку исключительно на огонь. Подчёркивалось, что несмотря на прогресс стрелкового вооружения, судьбу сражения будет решать именно штык. В противном же случае будет почти невозможно остановить перестрелку, двинуть солдат в атаку и добиться какого-либо результата. Но как заставить бойцов наступать?

Уставы требовали от офицеров умения пользоваться малейшим прикрытием, будь то строение, изгородь, растительность или складка местности. Офицер давал своей части укрытие, солдаты начинали чувствовать, что они в безопасности, а желание идти вперёд ослабевало. Характерен эпизод атаки Серпуховского полка во время второго штурма Плевны 18 июля 1877 года. Солдаты укрылись за возвышенностью и получили приказ залечь. Вскоре посыпались шутки, из карманов было извлечено мясо, розданное солдатам накануне. Более чем странная картина — пикник посреди боя! Офицер Серпуховского полка так описывал этот эпизод:

«Странно, среди грома и всей боевой обстановки явились мысли самые мирные. Голубое небо и ясный полдень как-то успокоительно действуют на нервы, и мысль далеко перенеслась в Россию, под кров семьи, родных и знакомых. Вспомнились лучшие минуты жизни, любви, спокойствия, веселья; потом стали мелькать мимолётные картины, какие-то отрывочные мысли, потом сладкие мечты перенесли меня в забвение и вдруг я заснул крепким сном…»

Что это? Следствие бессонной ночи? Не только. В 1870-е годы военная психология делала лишь свои первые шаги, и многое из того, что объяснилось исследованиями ХХ века, в то время знали, скорее, из практики и наблюдений. Во время боя под влиянием страха и стресса солдат получает мощное вливание адреналина, когда же опасность отступает, организм даёт резкое ослабление, появляется вялость, и человек действительно может уснуть.

Основным способом вновь поднять солдат в атаку было придать им импульс сзади за счёт подкреплений. Этим приёмом в совершенстве владел генерал М.Д. Скобелев. При атаке Зелёных гор во время третьего штурма Плевны «Белый генерал» выстраивал нечто вроде конвейера из частей, и когда импульс наступления слабел, вводил в дело очередную роту, которая «подталкивала» замешкавшихся товарищей вперёд. Почувствовав поддержку подкреплений, солдаты приобретали уверенность и готовность к новому усилию. Несомненно, многое зависело и от авторитета командиров.

Печальный опыт трёх штурмов Плевны не всех убедил в невозможности выбить неприятеля с позиций прямой атакой. Полковник Генерального штаба Д.С. Нагловский, которого трудно подозревать в наивности взглядов, решительно заявлял:

«Положительно можно сказать, что внимательные и расторопные ротные и батальонные командиры почти всегда могут довести свои части без сколько-нибудь чувствительных потерь на довольно близкие дистанции от турецких позиций и расположить за местными укрытиями».

Обобщая всё искусство управления войсками в бою, Нагловский писал:

«Не должно торопиться с атакою и прежде чем начать её, следует возможно лучше и сильнее обстрелять неприятельские позиции. Когда же будет признано, что атака подготовлена основательно, тогда не вести войска в атаку по частям, а сразу пускать довольно сильные части, причём предварительно подводить их постепенно настолько близко к позиции, насколько свойства местности позволят подойти скрытно и незаметно».

Рукопашная

Примерно на дистанции 400–200 шагов от противника 1-я, 2-я боевые линии и цепь смыкались и начинали усиленно обстреливать его, подготавливая атаку огнём. Если действия пуль было недостаточно, чтобы заставить врага отступать, часть устремлялась в штыки.

Бытует мнение о том, что во второй половине XIX века штыковая атака стала редкостью, а штык — анахронизмом. В подтверждение этому приводят данные по раненым во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов. Из 96 473 раненых немцев пулевые ранения получили 91,6%, а штыковые — лишь 0,7%. Однако эта статистика ничего не доказывает.

Штыковые схватки были редкостью и в эпоху гладкоствольного оружия. В далёком 1762 году в парижском Доме инвалидов подсчитали, что со штыковыми ранами содержалось только 2,4% раненых ветеранов. Хирург Доминик Жан Ларрей указывал, что в Наполеоновскую эпоху на 100 огнестрельных ран приходилось только 4–5 штыковых.

Главная задача штыка сводилась к тому, чтобы внушить врагу страх и обратить его в бегство. Угроза применения штыка была гораздо важнее самого применения. Характерный пример того, как это происходило на Балканах, даёт бой 4 июля 1877 года у деревни Уфлани, в ходе которого 4-я стрелковая бригада разбила турок решительным наступлением. В отчёте бригады говорилось:

«Но заметно было, что мы имели дело с отборными турецкими войсками. Смельчаков человек 100 остались на месте и столкнулись штыками с нашими. Но перед ними были и количеством и качеством сильнее войска, так что мало кто из смельчаков остался в живых».

Настоящая рукопашная схватка происходила, если оба противника демонстрировали одинаковое мужество, а это бывало лишь в исключительных случаях. Редкий пример — бой колонны генерал-лейтенанта князя Н.И. Святополка-Мирского у деревни Шейново 27 декабря 1877 года. «Дрались в рукопашную и с крайним остервенением. Бросали ружья и хватались руками. У одного солдата были вырваны глаза. Мы понесли громадную потерю, в общем превосходившую 1800 человек. Это была настоящая штыковая атака», — писал один из участников боя.

Впрочем, штыку находилась работа в условиях ограниченной видимости или пересечённой местности — например, в ночном бою при переправе через Дунай 15 июня 1877 года:

«[…] штык был главным орудием борьбы, так как занятая неприятелем местность, чрезвычайно пересечённая, дозволяла туркам укрываться и вытеснять их оттуда невозможно было иначе, как только штыками».

Порой штыковая атака сводилась к избиению турок, которые оказывали лишь слабое сопротивление. После боя у переправы военный министр Д.А. Милютин записал в своём дневнике: «В числе раненых в госпитале было и несколько турок, но, кажется, вообще их не щадили; солдаты наши дерутся с каким-то озлоблением». Не давалось пощады и после взятия Горного Дубняка — здесь русские солдаты больше действовали прикладами, нежели штыками.

Несмотря на редкость рукопашных схваток, штыковая атака в целом сохраняла большое значение. Д.С. Нагловский рассказывает об одном из боёв Передового отряда генерала Гурко, в ходе которого стрелки два с половиной часа осыпали турок самым губительным огнём, включая перекрёстный, но не могли сбить их с позиций. Когда же русские солдаты бросились в штыки, турки дали тыл. Полковник подводил итог:

«Это дело […] показало, что и в настоящее время штык остался таким же молодцом, как и во времена Суворова, но что теперь следует пускать его в ход умно, подготовив атаку хорошим огнём и подведя людей на близкие дистанции, мало-по-малу, пользуясь всяким укрытием местности».

После атаки

По завершении боя наступал опасный момент — люди, испытавшие эмоциональное напряжение огромного накала, резко расслаблялись. Есть немало свидетельств о том, что, выйдя из огня, люди валились с ног и засыпали. Это было чревато новыми проблемами — неприятель мог произвести контратаку свежими частями либо попросту пригрезиться. Во сне люди ещё раз переживали моменты боя и иногда, не отдавая себе отчёта, начинали кричать «ура». В таких случаях поднималась тревога, стоившая нервов, патронов, а порой и жизней. Впрочем, забытьё наступало не всегда — иногда у бойцов случался выплеск накопившихся эмоций. Один из таких случаев описал участник боя у Горного Дубняка:

«[…] говорили все сразу, бросались в объятия к незнакомым, плакали от счастья. В первые минуты наслаждались только успехом и не замечали даже стонов раненых, положение которых было не особенно радостное, а страдания подчас раздирающие душу».

Находилось время и для определённых забот. Стоит признать, что в 1877–1878 годах старинная традиция военной добычи оставалась для русской армии в силе, особенно в случаях, когда в её руки попадал город. Большинство городов Болгарии делилось на турецкую и болгарскую части — при приближении русской армии турки старались покинуть свои дома (отчасти из-за опасения погрома со стороны болгар). Были разграблены Систово, Ловча и некоторые другие места боёв, причём не всегда было ясно, дело это болгарских или русских рук. Адъютант цесаревича Александра Александровича граф С.Д. Шереметев писал члену Государственного совета К.П. Победоносцеву:

«Ген[ерал] Драгомиров, въехавший в Систов каким-то римским триумфатором с венком из роз на голове и усыпанный цветами, теперь живёт там в своё удовольствие и, кажется, мало заботится о дисциплине своих войск, кот[орые] на первых же порах порядком погуляли в завоёванном городе. Многое свалили на болгар, что было делом наших солдат, и если подобные бесчинства будут повторяться в прочих городах Болгарии, то я не знаю, много ли мы выиграем во мнении этого народа».

Если города под рукой не оказывалось, можно было поживиться за счёт убитых — особенно ценились сапоги. Хорошо известна картина В.В. Верещагина «Победители», на которой изображены турецкие солдаты, обирающие погибших русских воинов, но после боя за Шейново художник наблюдал и противоположную картину. Ординарец Скобелева есаул П.А. Дукмасов как истинный сын Дона первым делом собрал конскую сбрую и несколько бесхозных коней, которых намеревался отослать на родину. Тем временем рядовые солдаты стаскивали с мёртвых сапоги и потрошили карманы. Подобная картина повторилась при взятии Германлы 6 января 1878 года.

Катастрофа трёх штурмов Плевны заслонила собой успехи русского оружия вообще и русского штыка в частности. Было бы преувеличением говорить, что штыковые атаки стали невозможны в условиях скорострельных винтовок и нарезной артиллерии — как и прежде, многое зависело от искусства офицеров и подготовки солдат. Во второй половине XIX века шквал огня ещё не был непреодолимой преградой и, скорее, усиливал значение морального фактора на войне.