Ливонская война: морская политика Ивана Грозного

Москва и Балтика

Прежде всего отметим, что к началу Ливонской войны выход к Балтийскому морю у России был — почти всё побережье Финского залива в пределах нынешней Ленинградской области, включая Ивангород, Ям, Копорье и Орешек. Однако ни до, ни во время той войны никаких новых городов (по примеру Петра, построившего Санкт-Петербург) и морских портов Московское государство не заложило. Вообще удивительная вещь! У русских были довольно крупные города на Ладожском озере, на реках Луга и Нева (Орешек расположен на острове, где Нева вытекает из Ладожского озера), Великая, Свирь, Нарова и т. д., но на побережье — ни одного.

Некоторые западные теоретики — например, Альфред Тайер Мэхэн и Филипп Коломб — высказывают в своих трудах мнение, что крупные города, построенные далеко от устья рек, свидетельствуют о том, что государство развивает внутреннюю, речную торговлю. Города же, построенные на морском побережье, говорят о стремлении государства начать торговлю морскую. С этой точки зрения понятно, что Россия стремилась именно к развитию местной, внутренней торговли.

Но, может быть, Россия хотела захватить Ливонию, чтобы воспользоваться уже налаженной ливонской инфраструктурой морской торговли? И вообще, были ли такие мысли у Ивана IV, когда он начинал войну за Ливонское наследство? Этот вопрос детально исследован в статье Вадима Попова и Александра Филюшкина «Русско-Ливонские договоры 1554 года», и из неё следует, что никаких долгосрочных планов Россия относительно Прибалтики не имела.

Из истории вопроса

В 1471–1478 годах Иван III присоединил к Московскому государству Новгород и Псков, подавил там элементы самоуправления и вписал эти территории в структуру Русского государства. На западной границе в одночасье появился очень сильный и очень неприятный сосед — Ливония.

Почему неприятный? Да потому что отношения с Москвой у ливонцев как-то не складывались. Во-первых, русский царь не считал равными себе ни ландмейстера Ливонского ордена, ни епископов Дерптского, Рижского, ни других. Поэтому в 1500-х годах дипломатические переговоры между Ливонией и Москвой велись следующим образом: Псковская и Новгородская вотчины по старинке заключали договоры с ливонцами, а уже эти документы апробировались московским царём. Получалось, что две пограничные области автономно договаривались с соседним государством, но за их спиной виднелась «рука Москвы». Ландмейстера Ливонского ордена, формально подчинявшегося как великому магистру Тевтонского ордена, так и римскому императору, ни Иван III, ни Василий III, ни Иван IV за ровню не считали. Общаться с таким мелким правителем на равных означало бы допустить «поруху» государевой чести. А вот новгородский наместник для переговоров с Ливонией годился в самый раз — примерно равный по статусу правитель отдельной земли, поставленный более значимым государем.

Понятно, что Ливонии надо было выбирать: дружить либо с Москвой, либо против Москвы. Памятуя о примере Новгорода и Пскова и видя амбиции московского государя, ливонцы остановились на втором варианте и заключили в 1500 году союз с Великим княжеством Литовским. Кроме того, существовали ещё надежды на Священную Римскую империю, чьим вассалом с 1207 года была Ливония. Правда, самой империи Ливония была в тягость, а в 1490-х годах Вена вообще задумывалась о передаче Ливонского и Тевтонского орденов под опеку русского царя, но потом от этих планов отказалась. Однако сам факт примечателен.

Во время русско-новгородской войны Ливония решила под шумок захватить у Пскова пограничные территории. Однако псковский князь обратился за помощью к Москве, и та прислала войска, причём довольно многочисленные. Митрополит Евгений (Болховитинов) описывал это так: «Прислано было оного из разных городов и из Татар великое множество под предводительством Князя Данила Дмитриевича Холмского и многих Воевод и Бояр, в числе коих одних Князей насчитывалось 22». Дерптское епископство, как пограничное со Псковом, отправило послов. По настоянию Москвы в мирном договоре отдельная статья оговаривала выплату Дерптом так называемой «юрьевской дани», не выплаченной за восемь лет, что подчёркивало право великого князя на эту дань.

Проблема с данью

История уходит корнями в 1200-е годы. При Ярославе Всеволодовиче, в 1222 году, русские войска захватили немецкую крепость Дерпт (Юрьев), однако осенью 1224 года епископ Альбрехт смог отбить город. А вот дальше с новгородцами пришлось договариваться: на подходе уже было новое русское войско. Переговоры перемежались войнами и стычками, и в 1234 году с Орденом было заключено соглашение, по которому Юрьев отходил Ливонии, но за это Орден обязался платить Новгороду дань. К 1400-м годам значение дани трансформировалось: теперь считалось, что это часть налогов, собранная с русских купцов, живущих в Ливонии, и выплачивается она Новгороду для поддержания русских церквей в Дерпте.

И вот в 1550 году Москва подняла вопрос об очередном продлении договора, но с определёнными изменениями. Причиной послужила политика Ливонской конфедерации, препятствовавшая доступу в Московское царство иностранных специалистов и технологий:

«…благоверный царь и великий князь Иван Васильевичь всея Руси положил был гнев на честнаго князя Вифленского, и на арцыбископа, и на всю их державу за порубежные дела, и за гостей новгородских и псковских бесчестья и за обиды, и за торговые неизправления, и что из Литвы и из заморья людей служилых, и всяких мастеров не пропущали, и за то не велел был наместником своих отчин Великого Новагорода и Пскова дати перемирья».

В ответ Москва потребовала выплаты «юрьевской дани» в полном объёме. Надо сказать, что ливонцы её никогда и не платили, хотя в договорах она присутствовала. Для России это был способ надавить на Конфедерацию и заставить её выполнять выгодные для Москвы соглашения.

Естественно, Ливония не стала платить никакой дани. В 1554 году переговоры продолжились, и царь напомнил о выплатах. На сбор средств Ливонии выделили три года — до 1557. Выплаты должны были составить 40 000 талеров: по русским расчётам, это был долг почти за 100 лет, с 1463 года. И опять тишина. Наконец, в 1557 году терпение Ивана лопнуло. Особо его раздражал тот факт, что не так давно Ливония выплатила Сигизмунду II Августу 60 000 талеров — а чем московский царь хуже?

Собственно, причинами начала Ливонской войны для России стали государственный рэкет и попытка компенсировать деньгами недружественное поведение прибалтов. Как видим, ни о какой морской торговле речи не шло.

Зачем царю Балтика

Отдельно стоит упомянуть об одном примечательном документе, характеризующем отношение России того времени к морской торговле и к активным действиям на море. В апреле 1557 года по указанию Ивана Грозного началось строительство города и гавани при устье реки Наровы, ниже Ивангорода, «для корабленого пристанища», то есть для стоянки кораблей. И вот интересный факт: царский указ запрещал русским купцам отправлять свои товары за границу и разрешал отныне торговать с иностранцами только на русской земле. То есть выход к морю Иван считал необходимым не для развития собственной морской торговли, а для устранения посредников между русским государством и теми державами, которые и были основными потребителями (а не перепродавцами) русских товаров.

Эта традиция, этот подход к пассивной морской торговле сохранялся и во времена Петра I, и в эпоху Екатерины II, и даже в XIX веке. Ведь настоящая заморская торговля начинается с сети торговых агентов за границей, то есть условных Джонов или Йоханов, готовых представлять интересы своих компаний на чужбине, имеющих склады в условных Амстердамах или Нью-Йорках, деньги, связи с местными деловыми и политическими кругами. Отличие русского пути в том, что Москва боролась за исчезновение посредников, жирующих на той же русско-английской или русско-голландской торговле, но занимала в этой коммерции пассивную позицию: мол, сами приплывут и сами купят.

Вывод очень прост: Россия на тот момент совершенно не готовилась к борьбе за мореплавание на Балтике. Весь её интерес в морской коммерции заключался только в одном — в беспрепятственном доступе иностранных купцов (желательно из Западной Европы, поскольку разница цен между Западной и Восточной Европой была на тот момент велика) на свои торговые площадки.

Успехи Москвы и позиция Швеции

Ну а далее началась Ливонская война. В январе 1558 года полки Ивана Грозного рекою хлынули в Ливонию. В мае пала Нарва, в июле русские вошли в Дерпт, а в сентябре того же года осадили и взяли крепость Ринген, где оставили небольшой отряд. Чуть позже магистр Кетлер подступил к Рингену и осадил его, однако русский гарнизон в 300–400 человек сопротивлялся до последнего, на месяц сковав войска Ливонской конфедерации. Раздражённый упорной обороной Кетлер приказал повесить уцелевших стрельцов и детей боярских, однако темп наступления был потерян, и ливонцы отошли к Риге.

В свою очередь, разгневанный участью гарнизона Рингена Иван Грозный в январе 1559 года вступил на территорию Ливонии с огромной армией. У Тризена он просто размазал войско Ливонского ордена: там погибли 400 рыцарей, в том числе и их командующий Фридрих фон Фелькерзам, более 500 человек было взято в плен.

Успехи Ивана Грозного стали для Дании и Швеции ушатом холодной воды. До сих пор они практически не учитывали Московию в своей политике на Балтике. И тут надо понять следующее. Как говорилось выше, для Ивана Грозного война с Ливонией была своего рода операцией по «принуждению к миру». Главные же свои цели русские видели на юге, в борьбе с Крымом. Начав войну в Прибалтике, Иван Грозный тем самым хотел уважить и ещё больше привязать к себе новгородскую и псковскую аристократию — ну и, конечно, получить от прибалтов «отступные». Как бы странно это ни прозвучало, поход в Ливонию не имел каких-то глобальных стратегических целей.

Однако другие балтийские страны, прежде всего Швеция и Дания, увидели в этом русском блицкриге появление новой державы в регионе, которая, обладая многочисленным и неплохо вооружённым войском, вполне может в будущем побороться и за господство на море. Все последующие действия датчан и шведов выстраивались по логике именно этого подхода. То есть они перенесли своё мышление, своё видение ситуации на все русские действия и препятствовали Московии именно исходя из своих оценок происходящего.

Шведы мечтали обо всём восточном и южном побережье Балтийского моря, планируя изгнать оттуда и русских, и поляков, и датчан. Король Эрик XIV писал: «Для шведского государства ни в каком отношении не хорошо, если они (Россия или Польша) будут иметь такую прекрасную гавань вблизи границ Финляндии». Если Швеция, как думал Эрик, завоюет господство в Финском заливе, она сумеет, пользуясь здешними гаванями, в первую очередь Выборгом, занять доминирующее положение в торговле с Россией, а значит, и получить большие таможенные доходы от этой торговли — такие же, как те, которые, например, имела Дания от торговли через Зунд. Для этого Эрику непременно надо было установить хорошие отношения с Россией. Но — опять проблема! — русский царь не считал Эрика ровней себе и особо в союзники не стремился. Поэтому король решил договориться с Польшей и Литвой. Однако конфликт Эрика с его братом Юханом разрушил этот договор. В Ливонии Швеция сталкивалась и с соперничеством Литвы, оказывавшей давление с юга. Поэтому Швеция всё-таки избрала курс на осторожное сближение с Иваном Грозным как с более сильным и перспективным игроком.

В 1561 году Эрик XIV склонил Ревель вместе с примыкающими областями Эстляндии (по своей территории она почти целиком соответствовала нынешней Эстонии) подчиниться Швеции, то есть перевёл датский лен под свою юрисдикцию, тем самым ослабив соперника. Но это вовлекло Швецию в конфликт с Любеком — конкурентом Ревеля в торговле с Россией. Любек с беспокойством следил за тем, как Швеция стремилась захватить важнейшие пути на восток.

Судостроительный аспект

Таким образом, со стороны России война за Ливонское наследство начиналась не как борьба за выход к морю, не как прорубание окна в Европу, а как преследование местечковых интересов, напрямую ни с морем, ни с морской торговлей не связанные. Успехи же русских войск напугали как раз те страны, которые уже имели свои морские интересы на Балтике, и они, противодействуя Москве, исходили как раз из своего видения ситуации.

Но посмотрим на вопрос с другой стороны. XVI и XVII века — это начало судостроительной революции. Если до 1400-х годов законодательницей мод в известной степени была Германия (точнее, Ганза), то начиная с середины XV столетия в Голландии и Англии становится заметным испанское и средиземноморское влияние в судостроении. С 1440-х годов клинкерная обшивка — наложение обшивочных досок друг на друга — повсеместно заменяется карвельной, то есть обшивкой вгладь, увеличивается количество мачт на кораблях — сначала до двух, потом до трёх и даже до четырёх. С 1556 года на верфях Англии в качестве консультанта работал небезызвестный Бернандо де Мендоса — капитан-генерал галер Испании, герой высадок в Алжире и руководитель взятия Махдии в 1550 году. С 1554 по 1557 годы было заложено четыре королевских корабля по испанским проектам и перестроено пять кораблей (один из них, «Лайон», с перестройками прослужил аж до конца XVII века). Причём четвёрка в точности повторяла по конструкции испанские галеоны с обшивкой вгладь и имела два дека, то есть две закрытые артиллерийские палубы. Пять других кораблей были перестроены из бесполезных галеасов в galeonsetes (мелкие галеоны). Английские мастера смогли познакомиться с принципами и особенностями испанского кораблестроения.

В 1570-х годах одновременно в Англии и Франции находит новое развитие идея «быстрого галеона», у которого убирались «замки» — высокие надстройки для лучников — в носу и корме судна, а главный упор делался на артиллерию. Естественно, и Дания, и Швеция, и Ганза эти нововведения заметили и следовали последней тенденции.

В этом смысле русские ладьи и карабасы с клинкерной обшивкой, не имевшие закрытых палуб, с малой прочностью корпуса, одной мачтой и парусом, несшие 1–2 пушки малого калибра, оказались просто устаревшими и не выдержали бы столкновения даже с небольшими судами европейского типа. Иными словами, в гипотетической борьбе за Балтику Ивану Грозному пришлось бы с нуля решать и вопросы кораблестроения, ибо Россия уже тогда сильно отстала от других держав. Но, как известно, у любого государства бюджет является конечной величиной. Развитие флота было делом второстепенным, так как основные усилия — как это в России, стране сухопутной, и заведено — были направлены на переоснащение и реформу армии.