Захват школы в Беслане: трагедия и домыслы

Прижатые к стенке

К 2004 году чеченские боевики подошли в очень скверном состоянии. Российские войска мучительно, часто терпя тактические неудачи, но неотвратимо перемалывали крупные отряды террористов. Большинство известных военных вождей уже погибли или попали в плен. К тому же подполье размывали амнистии и медленное, но явное восстановление Чечни после военных потрясений.

Более того, как выяснилось, «классические» теракты тоже не работают. После взрывов смертниц и самодельных бомб страна исправно ужасалась. Только это скорее был ужас перед жестокостью террористов и желание раздавить гадину, а не парализующие волю позывы к капитуляции.

Теракт в театре на Дубровке осенью 2002 года, казалось, был беспроигрышным вариантом. В 1995 году в Будённовске массовый захват заложников заставил российские власти сдаться и затеять многомесячные бесплодные переговоры. В случае с Дубровкой погибших было примерно столько же, однако — нонеча не то, что давеча, — террористы в итоге поехали не в родные горы, а в морг. Банда, захватившая зрителей мюзикла, погибла целиком. Да, погибли и многие заложники, но для боевиков ситуация не стала ни лучше, ни легче.

Однако выводы, которые сделали лидеры подполья по итогам «Норд-Оста», состояли вовсе не в том, что массовые захваты заложников теперь не работают. Командиры боевиков — в первую очередь Шамиль Басаев, который теперь (после гибели большинства соратников) стал безальтернативным лидером подполья — пришли к мысли, что коль скоро обычные теракты не работают, нужно совершить нечто потрясающее.

Какой-то теракт, который заткнёт за пояс и Будённовск, и Кизляр, и Дубровку.

Все эти раздумья происходили на фоне нескольких важных процессов.

Чеченская война плавно выходила за пределы собственно Чечни. В 1994–1996 годах почти все события происходили внутри республики, однако за 90-е годы и начало нулевых в стане «ичкерийцев» произошли перемены.

Место чеченского национализма помаленьку заняла религиозная повестка, причём под лозунгами радикального ислама подполье получало всё больше рекрутов из Ингушетии, Дагестана, Кабардино-Балкарии… В террор шло даже некоторое количество этнически русских неофитов. Ислам здесь играл роль своего рода религии революции: агитаторы боевиков тыкали в совершенно реальные проблемы — от бедности и безработицы до коррупции и некомпетентности местных светских властей. Новые веяния автоматически делали боевиков врагами местных традиционных мусульманских священнослужителей, но зато давали много очков в глазах «чегевар» из горных аулов — нищих, неустроенных и необразованных.

Где-то к 2006 году Чечня вообще станет вторым фронтом войны на Кавказе, а то и третьим — после Дагестана и Ингушетии, но и в 2004-м террористические ячейки за пределами республики вовсю функционировали и были довольно мощными.

К слову, даже дома́ в Москве и Волгодонске в 1999 году взорвали не чеченские боевики в узком смысле. Ачемез Гочияев, Адам Деккушев, Юсуф Крымшамхалов — это карачаевцы, действовавшие под руководством Хаттаба, который сам — из Саудовской Аравии.
Вторая чеченская с самого начала была куда разнообразнее в смысле состава участников и зон боевых действий, чем первая.

При этом на Кавказе никуда не девались застарелые обиды и конфликты. Отношения между разными кавказскими народами при всём желании не назовёшь простыми. Для нашей истории значение имеет конфликт между осетинами и ингушами. Корни противостояния, если не уходить совсем уж в глубину веков, лежали в событиях ещё 40-х годов ХХ века, когда чеченцев и ингушей депортировали в глубину Советского Союза, — и истории их последующего возвращения. Часть территорий, на которых прежде жили ингуши, теперь была заселена соседями-осетинами. В период распада СССР трения вылились в короткий, но свирепый пограничный конфликт с сотнями убитых. Учитывая, что оба народа сами по себе немногочисленны и по кавказской традиции трепетно относятся к родственным связям, людские потери оказались для обеих сторон очень болезненными. А для проигравших ингушей травма усилилась унижением от неудачи. Про эту больную мозоль Басаев, разумеется, отлично знал и был намерен использовать её по полной программе.

Наконец, экспозиция будет неполной без упоминания ещё одного человека. Басаев был сильнейшим из полевых командиров, но «лицом» подполья, обращённым к западным странам и российской интеллигенции, был не он. Аслан Масхадов начал свою карьеру среди боевиков как «военспец» при Дудаеве. В отличие от большинства полевых командиров, он был бывшим кадровым офицером советской армии и действительно неплохо разбирался в военном деле. Но главным было то, что Масхадов не принимал явного участия в непосредственной подготовке и совершении конкретных громких терактов, а после гибели Дудаева, поражения России в 1996 году и вывода войск из Чечни он стал президентом республики при каком-никаком соблюдении демократических процедур. Так что он считался этаким человеческим лицом подполья. Учитывая, что все остальные полевые командиры первого ряда были совсем уж откровенными мясниками, Масхадов делался в этом пандемониуме просто незаменимым.

Трясти перед камерой отрезанной головой и выкрикивать религиозные лозунги мог более-менее кто угодно, а вот изображать самостоятельную сторону на переговорах и прорываться в легальную политику кроме него толком не мог никто.

На этой птице-двойке телега «Республики Ичкерия» мчалась к своему тёмному будущему несколько лет. До самой гибели её лидеров.

Лавина две тысячи четвёртого

Собственно, вариантов у Басаева к 2004 году было мало. Требовался какой-то кунштюк, который резко изменит положение дел. Партизанить как раньше, даже в компании новых товарищей из Дагестана и Ингушетии, — это всё было, очевидно, просто оттягиванием конца. Так что в 2004 году боевики старались показать нечто уникальное — и мобилизовали для этого буквально все силы.

До конца лета 2004 года теракты сыпались на Россию, как град. Акция в московском метро в феврале; девятого мая подорвали президента Чечни Ахмата Кадырова; в ночь на 22 июня маленькая армия боевиков совершила грандиозное нападение на Ингушетию (погибло множество силовиков разного уровня, включая офицеров «Вымпела», а боевикам достался огромный арсенал трофеев); был совершён крупный набег на Грозный; отряд басаевцев на короткое время захватил большое густонаселённое село Автуры под Шали; в августе смертницы подорвали в воздухе два пассажирских самолёта и снова взорвали станцию метро…

Но это всё была, так сказать, прелюдия к главному событию года.

Поскольку требовался не просто теракт с захватом заложников, а нечто чудовищное, стандартные объекты типа больницы или самолёта не годились. Напасть на химзавод или АЭС было бы соблазнительно, но такие объекты охраняются, контролировать их сложно, да и разрушить, скажем, ядерный реактор — это не самая простая задача. Надо ещё знать, куда мину ставить, — к тому же это будет заведомым самоубийством для террористов, если всё-таки получится. А вот школа тут была, как ни безумно это прозвучит, самым рациональным выбором.

Моральный эффект от захвата в заложники детей колоссален. Спасать их будут любой ценой.

Защитить каждую школу в стране от крупной, хорошо организованной и вооружённой банды — задача принципиально нерешаемая. В общем, логика не вполне человеческая, но очень чёткая.

Конкретно Беслан здесь также был совершенно естественным выбором по комплексу соображений. Он находится поблизости от театра боевых действий: до Бамута 50 км по прямой, а Ингушетия просто рядышком. Захватывать детей в самой Чечне не вариант по очевидным соображениям, да и в Ингушетии или Дагестане не хотелось бы — всё-таки там ещё новых рекрутов в подполье вербовать. А Северная Осетия — республика немусульманская, и симпатии осетин Басаева, соответственно, не интересовали. Но ехать, например, во Владикавказ и захватывать школу там — это значит больше войск, больше милиции, к тому же более настороженной. И больше возможных проблем и шансов, что что-то пойдёт не так.

Банду собирали в лагере около села Пседах в Ингушетии, до Беслана оттуда — километров тридцать. К тому же в этом месте имеется приличный лесной массив — не тайга, но до урочного момента есть где укрыться.

Командовал отрядом Руслан Хучбаров. Он сам ингуш, и кроме него Басаев включил в группу ещё несколько представителей этого народа. Что, разумеется, делалось целенаправленно: всплеск «народного» насилия на Кавказе между осетинами и ингушами был одной из ключевых задач всей, так сказать, экспедиции.

Хучбаров во время войны не был широко известен, но вот в милиции и ФСБ о нём, разумеется, знали. Этот персонаж попал в подполье в 1998-м, когда его начали ловить за обычное общеуголовное убийство на бандитской разборке в Орле. В Чечне он какое-то время служил с Арби Бараевым, который ухитрился обрести репутацию отмороженного душегуба даже на фоне всех остальных «экспертов» на этой войне. Потом Бараева убили, но наш герой не потерялся и к моменту нападения на Беслан имел изрядный послужной список — и в качестве диверсанта, и по части именно террористических актов.

Его банда состояла из людей очень разнообразного происхождения и часто запутанных биографий. Многие находились в розыске или уже имели судимости за какие-то преступления. Один из террористов раньше задерживался в Ингушетии, но на суде был оправдан за недостатком доказательств. Двое других в 90-е были арестованы и даже получили приговор за захват заложника, но их выменяли на людей, похищенных ранее в Чечне.

Вообще, что бросается в глаза при рассмотрении биографий боевиков из «бесланской» банды, так это огромное количество обычной уголовщины, даже не связанной напрямую с террором на Кавказе.

Самый, пожалуй, экзотический набор фактов биографии имелся в анамнезе у Владимира Ходова. Родился в Бердянске у женщины из-под Воронежа, отец неизвестен, отчим — осетин; не особо счастливое детство, затем — розыск по делу об изнасиловании… Увлечение радикальными идеями и, как венец всего, участие в подполье, где он организовал несколько акций с человеческими жертвами. Ходов, кроме того, что был опытным террористом, владел осетинским, что, вероятно, было доводом в пользу включения его в банду. Он же какое-то время учился в бесланском интернате, расположенном неподалёку от школы № 1, и вполне мог быть тем, кто предоставил план здания для планирования теракта.

В общей сложности на захват собралось 32 боевика, в том числе две женщины-смертницы. Часть террористов вообще не была в курсе, какова цель налёта, — некоторых участников в отряд включили довольно поздно: «для мяса», чтобы выполнять простейшие функции типа несения караулов.

Кроме того, Басаев озаботился планом «Б». На случай, если провалится основная группа, была подготовлена запасная, под командой Асланбека Хатуева. Она должна была в случае чего захватить школу в станице Нестеровской в Ингушетии. Как известно, она в итоге ничего так и не стала захватывать, а её участников перебили и переловили в ближайшие годы. Ну а основная группа — группа Хучбарова — поутру первого сентября выехала в Беслан.

В качестве транспорта использовали «Шишигу» — ГАЗ-66, в который набились на пределе плотности. Машина шла с ощутимым перегрузом, но жалеть её, понятно, смысла не было. Маршрут выбрали так, чтобы проделать путь через заброшенные сады, просёлки — в общем, по возможности не выходить на дороги с оживлённым движением. По пути встретили милиционера, которого захватили, — его легковушка позволила чуть-чуть разгрузить «ГАЗ».

Этот милиционер, майор Гуражев, выжил. Он убежал во время захвата школы.

Среди «острых вопросов» по поводу Беслана позднее фигурировал якобы спокойный проход боевиков «через все посты». В действительности, «все посты» как раз и составлял один печальный милиционер.

Некие смутные данные о том, что в сентябре готовится теракт, у властей имелись. Но ничего конкретного они не содержали. В прессе мелькали слухи о том, что (слово «якобы» тут должно быть вписано огромными буквами) утром первого сентября в Шали был задержан некий Арсамиков, будто бы сообщивший, что захватывать будут именно школу в Беслане. Проблема в том, что неизвестно, когда именно его допрашивали и когда именно он начал говорить. Возможно, задержанный (если он вообще реально существовал) что-то и сообщил, только счёт уже шёл на минуты, и, скорее всего, к моменту, когда из пленного боевика выудили слово «Беслан», цена этим данным была как прошлогоднему снегу. Времени не было. Ни у кого.

В девять часов утра первого сентября 2004 года, когда во дворе школы № 1 как раз начиналась линейка, машины с боевиками подъехали к зданию.

День 1

«Все стоят, разговаривают в ожидании начала линейки. Мы с Кристиной и Дзерой обсуждаем Дзерину кофточку… Тут наш разговор обрывается. Где-то совсем близко раздались выстрелы. Я повернула голову и увидела трёх мальчиков, бегущих к выходу, а за ними человека в камуфляже и с чёрной густой бородой. Он бежал за мальчиками и стрелял в воздух. Я подумала: „Кто-то плохо шутит, наверное, розыгрыш или опять какая-то проверка“», — рассказывала потом Агунда Ватаева.

Другой заложник, Георгий Ильин, вспоминал, что ему показалось, будто кругом лопается множество воздушных шариков.

Но это были не шутки и не шарики. На линейку собралось более тысячи человек. Многие пришли семьями — включая совсем маленьких детей. «Охрана» состояла из одной женщины-милиционера, которая не смогла оказать никакого сопротивления — у неё не было оружия. Входов на площадку два, и боевики зашли с обоих — не убежишь. Людей начали загонять в здание, паля в воздух. Одного из мужчин, Руслана Фраева, убили сразу же.

Местный отдел внутренних дел находился буквально метрах в ста от школы. Прибежавшие оттуда милиционеры начали стрелять и даже успели убить одного террориста, кого-то ещё ранили. Но помешать захвату они не могли: 1128 человек, в основном дети, были заперты в школе.

Как ни странно, довольно многие — по оценкам, до 150 человек — смогли убежать в самые первые минуты, когда бандиты только ворвались во двор. Удрать удалось некоторым старшеклассникам — подростки прыгали через забор в соседний двор. Кроме того, 17 человек спрятал в котельной пожилой машинист Иван Карлов. Они спаслись днём, разломав непрочную стену котельной за пределами видимости бандитов. Старик попал в заложники и погиб в тот же день.

Террористы с самого начала вели себя демонстративно зверски. Любое неповиновение — удар прикладом или пуля.

От людей сразу потребовали разговаривать только по-русски. Один из мужчин, Руслан Бетрозов, попытался успокоить паникующую толпу, говоря по-осетински. Ему дали закончить — и тут же расстреляли на глазах его детей.

Двор был завален вещами — портфели, букеты, обрывки одежды — и залит свежей кровью.

Террористы быстро заминировали спортзал. Они привезли с собой целый набор взрывных устройств. Сапёром был некий боевик-иностранец, один из шести бандитов, кого в итоге чётко опознать не удалось (по крайней мере широкой публике о его личности не сообщали). Минировали с выдумкой: самодельные бомбы на основе противопехотных мин составили в приготовленную под размеры зала цепь, которая активировалась с замыкателей. Если с замыкателя пропадал груз (грузом были боевики, посменно стоящие на кнопках) — с аккумулятора подавался ток и бомбы взрывались. Кроме того, цепь шла за пределы зала — чтобы можно было подорвать извне.

На практике это означало, что штурм без подрыва цепи невозможен.

В это время другие вскрывали полы. Захватчики изучили опыт предыдущих акций, в частности «Норд-Оста», где путь для спецназа прокладывали через подвалы. Наконец, у всех отобрали телефоны. Заложникам пообещали, что расстреляют двадцать человек, если услышат хоть один звонок. Над свежими трупами эта угроза звучала очень убедительно. Среди прочей техники отобрали видеокамеру, которую принёс кто-то из родителей. Бандиты использовали её для съёмок внутри школы, оставив старое название записи, — «Время веселья».

Пожилая женщина с двухлетней внучкой умоляла отпустить её и ребёнка. В ответ: «Тебя пристрелить?»

С одной из заложниц, Ларисой Мамитовой, преступники передали наружу записку (Орфография и пунктуация оригинала сохранены. — Прим.ред.): «Мы требуем на переговоры президента Респ. Дзасохова, Зязикова презид. Ингушетии Рашайло дет. врача.

Если убьют любого из нас, растреляем 50 человек, если ранят любого из нас убьём 20 чел, если убьют из нас 5 человек мы всё взорвём. Если отключат свет, связь на минуту, мы расстреляем 10 человек».

«Врач Рашайло» — это результат неправильной записи. Террористы не очень чётко изъяснялись по-русски, а непосредственно писала записку как раз Мамитова — под диктовку боевика. Имелся в виду Владимир Рушайло — высокопоставленный чиновник, бывший министр внутренних дел. Заложница услышала «Рошаль» и приписала «детский врач». Доктор приехал, но в школу террористы его, разумеется, не пустили. Дзасохов и Зязиков — это президенты Северной Осетии и Ингушетии соответственно.

Пока Лариса Мамитова ходила с запиской, её сын-семиклассник сидел под прицелом на случай, если мать убежит.

Тем временем в Беслан отовсюду съезжались военные. Городок вскоре оказался набит войсками, но силовикам приходилось держаться подальше от школы — любое шевеление изнутри крыли огнём. Среди прочих в город явился армейский медсанбат. Улицы бурлили, в городе был хаос, местные мужчины толпами ходили по улицам, никем не управляемые, не зная, что делать. У многих уже было оружие…

Утром сформировали оперштаб. Сначала им руководил президент Осетии Дзасохов, но фактически его быстро заменил начальник осетинского отделения ФСБ генерал Валерий Андреев.

Хучбаров тем временем вёл «фортификационные» работы. Мужчины под прицелом баррикадировали выходы. Окна завалили мебелью. Когда работа была закончена, мужчин по очереди собрали на втором этаже в кабинете литературы…

Первым, что увидел Аслан Кудзаев, войдя в комнату, были трупы. Восемь человек уже расстреляли. Кудзаеву и ещё одному заложнику велели выбросить мёртвые тела из окна. Убийца тем часом стал перезаряжать автомат — и в этот момент Аслан бросился к подоконнику и вышел в окно. Солдаты из оцепления не могли вести огонь и сделали то единственное, что могли, — принялись метать дымовые шашки. Кудзаев сумел добраться до укрытия. Кудзаевы вообще оказались везучими — жена и дочка Аслана в итоге тоже остались живы.

«Заменил» его Руслан Гаппоев. В здании остались его жена и дочь, и он пытался прорваться к родным людям. Гаппоев был застрелен у школы, его дочь погибла два дня спустя…

На этом смерти первого сентября не закончились. У Хучбарова возникли проблемы с шахидками. Одна из смертниц, Марьям Табурова, начала возмущаться по поводу захвата школы — она думала, что нападать едут на отдел милиции. Дискуссия кончилась подрывом — то ли она совершила самоубийство, то ли потерявшую над собой контроль женщину подорвал Хучбаров. Взрыв убил вторую шахидку, смертельно ранил ещё одного боевика — и заодно перебил и ранил нескольких заложников. Как раз тогда погиб Иван Карлов. Заложникам сказали, что по школе выстрелили из танка.

Террористы снова отправили заложницу наружу — на этот раз она передала номер телефона, по которому можно связаться со школой. Наладилась какая ни есть коммуникация. Кровавый первый день теракта в Беслане заканчивался. Террористы уже убили более 20 человек.

День 2

В городе начали составлять список заложников. В первый день работу вели на эмоциях и вписывали туда всех подряд. Кого-то вписали трижды, в заложники записывали людей, которые не находились в школе… «Панический список» в итоге распух до нереальных трёх тысяч человек и через несколько часов стало ясно: проще составить новый, чем скорректировать старый. Этим и занялись.

Рано поутру представитель президента Северной Осетии Лев Дзугаев объявил по ТВ, что списки заложников ещё не готовы, они составляются, и в настоящий момент в них 354 человека. Именно тогда родился предельно глупый, но чрезвычайно живучий миф Беслана: «власти», дескать, объявили, что 354 человека — это как раз столько, сколько находится в заложниках. В реальности Дзугаев изначально не говорил, что это окончательная цифра. Более того, чиновник явно осознавал, что его могут понять неверно, и специально выделил голосом слова «на данный момент».

Однако вскоре его слова были переданы прессой без уточнения деталей — и пошли гулять по миру. В итоге тезис «официальные данные — в заложниках 354 человека» прочно прописался в «легендариуме» Беслана, а об исходном выступлении никто уже не вспоминал.

Террористы тем временем сделали кое-что похуже — они отказали заложникам в воде и перестали отпускать в туалет. Жара, а пленники сидят, набившись в спортзале с наглухо закрытыми окнами. Многие от отчаяния пили мочу, ею же промывали раны.

Принимать медикаменты и еду боевики тоже отказались.

Вообще, переговоры шли тяжело. Но всё-таки к четырём пополудни удалось несколько сдвинуть лёд — в школу допустили бывшего президента Ингушетии Руслана Аушева. Его террористы изначально не звали, и Аушев попал туда по просьбе ФСБ, но тех, кого бандиты запрашивали, в школу не привели.

Действующего президента Осетии штаб в школу не пустил — там резонно опасались, что его просто убьют, — идея «разжечь войну по всему Кавказу» никуда не делась. Вероятно, по той же причине в Беслане так и не появился президент Ингушетии Зязиков, о котором вообще не было слышно ничего все эти дни.

Аушев получил новую записку с политическими требованиями от Басаева — признание независимости Ичкерии, вывод войск и трескучая риторика про свободу и Аллаха. И выговорил одну серьёзную уступку — Хучбаров отпустил матерей с грудными детьми. С его позиции это было разумным шагом: груднички не понимали угроз и всё время плакали и кричали. Всего удалось освободить 26 человек.

В этот момент была сделана самая известная и, наверное, самая трогательная фотография Беслана. Офицер милиции Эльбрус Гогичаев несёт на руках шестимесячную Алёну Цкаеву. Мать девочки осталась в школе с двумя другими детьми. Она погибла вместе с сестрой Алёны третьего сентября. Гогичаев и уцелевшие Цкаевы дружат до сих пор.

Кроме того, в разговоре с Аушевым прозвучала фамилия Масхадова. Хучбаров предложил сидящего в горах лидера боевиков в качестве партнёра по переговорам. Но попытки с ним связаться ни к чему толком не привели. В Лондоне находился представитель Масхадова Ахмед Закаев. С Масхадовым через Закаева ещё до визита Аушева в школу пытались связаться такие разные люди, как президент Северной Осетии Дзасохов и журналистка Анна Политковская. Но реакции от Масхадова не было.

О чём думал лидер «умеренных террористов», знал только он сам.

Басаев поставил Масхадова в откровенно сложное положение.

С одной стороны, вроде бы он теперь мог войти в политику в амплуа спасителя детей.

Но этакого подарка Масхадов не ждал и не желал. Будут ли вообще с ним разговаривать террористы, он не знал и знать не мог, тем более Хучбаров требовал связываться с Масхадовым не по поводу освобождения заложников, а по поводу вывода войск. Предложить террористам Масхадов не мог ничего, надавить не мог никак. Риски перед ним стояли многочисленные и разнообразные. Поэтому Масхадов никак себя не проявлял. Историю о благородном президенте Ичкерии, который был готов прийти к школе и спасти детей, придумали уже постфактум. Этот режим красноречивого молчания взбесил даже очень комплиментарно настроенную по отношении к Масхадову Политковскую, которая через несколько дней публично назвала его трусом. Помочь эти речи, конечно, уже никому не могли…

Многие заложники запомнили второе сентября как самый длинный день: событий было мало и, кроме физических страданий, мучило бесконечное ожидание.

Террористов одолевали перепады настроения. Лариса Сидакова вспоминала:

«Один из террористов, высокий такой, без маски, которого мальчишки меж собой называли Али, стал вдруг искать розетку, чтобы дать нам послушать какую-то свою музыку! Правда, потом то ли передумал, то ли розетку не нашёл. Театр абсурда, в общем. Мы уже в догадках терялись, чего от них ожидать: пристрелят или концертом по заявкам порадуют?»

Какой-то бандит даже морализаторствовал по поводу мальчиков, которые «разлеглись» так, что пожилой заложнице неудобно. Впрочем, хватало и просто битья и издевательств. Террористы, например, развлекались «игрой в зайчики», заставляя заложников подолгу сидеть с руками на голове.

Всё второе сентября — это сползание ситуации от плохого к худшему. Лишение заложников воды — это смерть в самое что ни на есть обозримое время. Тем более спортзал теперь ещё и наполнялся нечистотами. Стоны и мольбы встречали только ударами прикладов.

Один из хучбаровцев всё-таки отпустил некоторых детей в душевую, где была вода. Ходов, заметивший это, наорал на «гуманиста» и избил одиннадцатилетнего мальчика, но хотя бы никого не расстрелял.

Снаружи ситуация тоже, мягко говоря, — не очень здоровая. Со всей Осетии (в том числе из Южной — формально принадлежавшей Грузии) съезжались толпы людей. В республике было полно оружия со времён конфликта с Ингушетией, и на руках у этих мужиков — огромное количество стволов: от антикварных берданок до ручных пулемётов. Пока они просто слонялись по улицам, не имея, чем себя занять. Штаб не регулировал их активность никак. С террористами пытались вести переговоры, предлагали деньги, коридор — что угодно. Тщетно. Раскрутить Хучбарова и его команду на какие бы то ни было послабления не удавалось.

К вечеру второго сентября 2004 года Россия стояла перед богатым выбором из разных вариантов катастрофы.

Штурмовать — это значило пойти на заведомые чудовищные жертвы. Не штурмовать — и дети начнут умирать в ближайшие сутки сами: от обезвоживания, антисанитарии и общего истощения.

День 3

В течение третьего сентября что-то в любом случае должно было произойти. Террористы и заложники находились на пике нервного напряжения, а пленники уже и балансировали на краю человеческих возможностей. Жара, спёртый воздух в зале, испражнения, гло́тки, горящие без воды… Заложники начали впадать в апатию или, наоборот — становиться неуправляемыми. Ситуация как-то должна была разрешиться. Штурм, капитуляция, катастрофа…

С террористами сумели договориться об эвакуации тел. Вокруг школы лежало больше двадцати трупов — погибшие в первый день. На жаре они быстро разлагались и ужасающе пахли. Четверо спасателей МЧС во главе с Валерием Замараевым отправились к школе.

В это время террористы перемещали заложников по залу. Самых ослабевших перевели в тренажёрный зал, смежный со спортивным, — там было попрохладнее. С утра по этому случаю начали перемонтировать подрывную цепь.

В это время снаружи группы «Альфа» и «Вымпел» готовили штурм — его отрабатывали на полигоне неподалёку от Беслана. Журналисты делали свою работу: на одном из телеканалов как раз начинали прямое включение с корреспондентом на месте. В общем, как ни ужасно было положение всех участников этой драмы, прямо сию секунду не должно было произойти ничего сверхординарного.

Эмчеэсовцы работали во дворе: двое, собственно, таскали тела, а ещё двое с поднятыми руками стояли под прицелом. Таскать трупы вдвоём долго, тяжело и муторно — Замараеву разрешили подойти и помочь товарищам. Был час пополудни.

В этот момент в спортзале сработала часть подрывной цепи.

Установить конкретную причину первого взрыва — просто за рамками человеческих возможностей: все, кто находился непосредственно у бомбы, были убиты наповал. Догадаться, впрочем, немудрено: множество самодельных мин, психически и физически измотанный сапёр неизвестной квалификации, который со всем этим добром работает…

В общем, сдетонировала здоровенная кустарная мина на стуле около входа в зал. Килограмм пять в тротиловом эквиваленте. А через 23 секунды разом грохнули сразу полдюжины бомб — тяжёлая армейская противопехотная мина, мина-лягушка, висящая на баскетбольном щите и несколько кустарных бомб разного размера.

Дальше то, что можно адекватно описать словами, заканчивается.

Все, способные ходить, бросились вон из зала. По бегущим террористы начали гвоздить из всего, что стреляет.

Физрук Иван Каниди бросился на боевика, пытаясь отобрать автомат, — тот упустил оружие, выхватил пистолет и всадил в старика полную обойму. Перед школой были застрелены два спасателя. В спортзал ворвался Ходов с бандитами и стал гнать тех, кого нашёл, в столовую, где боевики устроили последний опорный пункт.

Ирина Гуриева пошла в столовую с матерью. Её брат был уже смертельно ранен, сестра — убита. В каком состоянии были эти люди? Попав в столовую, девочка первым делом бросилась пить растаявшую воду из чана для разморозки мороженых куриц.

Часть подразделений «Альфы» и «Вымпела» находилась на полигоне за пределами Беслана, и сейчас они неслись назад.

А по школе начали изо всей мочи садить осетинские ополченцы.

Альфовские офицеры носились между своими постами и ополченцами и орали, чтобы те прекратили огонь. Прицельно по террористам били только снайперы. Выбегающих подхватывали и несли к полевому госпиталю, развёрнутому неподалёку.

Для тех, кому было страшно бежать, не хватало сил или помешали ранения, ещё ничего не заканчивалось. Некоторые спрятались в тренажёрке. Через какое-то время солдаты снесли решётки и внутрь стали пролезать первые спасатели — сапёры.

По спортзалу террористы вели свирепый непрерывный огонь из параллельного флигеля. Подавить его не было никакой возможности: обзор снайперам закрывал сам спортзал, а высунуться из окон спортзала — напроситься на пулю. Двое спецназовцев были тут же ранены при попытке отвечать огнём из окна. Однако сапёры — полковники Набиев и Гаглоев — всё-таки завязались узлом и обезвредили часть мин в спортзале.

Те, кто могли хотя бы ползти с посторонней помощью, ползли в тренажёрку, а оттуда их уже выносили наружу. Одна девочка, Аида Сидакова, контуженная, вылезла из спортзала… и на глазах у всех зашла обратно. Она, кстати, осталась жива.

Где-то около 14:45 в зале начался пожар.

Опять же, точная причина начала пожара неизвестна, но много гадать не приходится. Среди вооружения террористов были противотанковые гранатомёты. Гранатомётчики ещё были живы к этому моменту и вовсю вели огонь. Вероятнее всего, именно реактивная граната, попавшая в деревянные перекрытия спортзала, и вызвала пожар.

Поначалу пожар не выглядел таким уж ужасным, но потушить-то его было невозможно — из флигеля гвоздили без передыху. Потолок разгорался. Зал горел вместе с теми, кто так и не сумел выбраться, — на пол падали прогоревшие доски чердака, куски потолочных плит…

После первых взрывов штаб попытался связаться с захватчиками, убедить их в том, что происходящее — не штурм, и упросить прекратить огонь. Ответ — выразительнее некуда: «Мы пришли сюда умереть, нам ничего не надо. Аллах акбар».

И всё же с боевиками безнадёжно пытались снова наладить контакт ещё долго. Последняя попытка связаться была предпринята аж через час после первого взрыва. Без толку — у преступников уже окончательно сорвало резьбу.

Кстати, всё это происходило в течение довольно долгого времени. Спецназовцы получили приказ не палить попусту по противнику, которого нет возможности достать, но хучбаровцы стреляли по спортзалу, а снаружи беспорядочно лупили ополченцы и местные милиционеры. Поэтому перестрелка, то чуть приутихая, то возобновляясь, шла буквально часами.

В это время из школы, пытаясь смешаться с заложниками, выбрался единственный уцелевший террорист — Нурпаши Кулаев. Его, дрожащего и бормочущего: «Жить хочу, хочу жить», быстро опознали и скрутили.

Предполагаемых сообщников боевиков, захвативших школу, хватали вообще по всему городу, но в итоге всё-таки единственным «трофеем» оказался именно Кулаев.

В три пополудни начался общий штурм.

«Альфа» и «Вымпел» ворвались в школу через дверь на стыке пристройки спортзала и основного здания, окно библиотеки на торце и со стороны флигеля мастерских.

Проникнуть внутрь с самого начала было чрезвычайно тяжело — на пути баррикады и мины.

Ещё живые заложники собраны в столовой, но огневые точки боевиков рассыпаны по школе, поэтому перед наступлением спецназа весь этот «периметр» обстреливали из реактивных пехотных огнемётов «Шмель».

На теме РПО мы остановимся отдельно, а пока подчеркнём — речь именно об общем штурме в три часа дня и именно об огневых точках, а не о помещениях с заложниками. И, кстати, не о спортзале, где уже минут двадцать шёл пожар.

Тяжелее всего обстояли дела группы у флигеля мастерских. За ним — столовая, где были заложники, но там же у террористов основной опорный пункт. Отряду в библиотеке чуть проще: там была лестница на второй этаж в обход коридора, который простреливался боевиками насквозь. А вот с подразделением, которое пробиралось через окна и двери на «внутреннем углу» у спортзала, к школе подошло даже множество гражданских. Там можно было хотя бы приблизиться к зданию и начать выносить оттуда людей — много народу ещё оставалось в душевых.

Сюда пришло и много журналистов, так что эту группу штурмовиков — центральную — фотографировали больше прочих. Её довольно легко узнать по БТР, который пригнали для прикрытия.

В этом месте многие корреспонденты просто побросали камеры и пошли таскать детей.

Фотограф Дмитрий Беляков говорил потом о том, что было в спортзале: «Я это видел, я и сейчас это вижу, но я не сделал ни одного снимка. Потому что это нельзя никому видеть».

Примерно в полчетвёртого проломили стену тренажёрки и пожарные начали закачивать внутрь воду. В это время в столовой разворачивалась «кульминация кульминации».

Захватчики выгнали людей на окна и, не жалея патронов, молотили во все стороны. «Альфа» и «Вымпел» не могли полноценно вести встречный огонь — на линии стрельбы постоянно кто-то находился. Из классов, из учительской вытаскивали одиночек и маленькие группы заложников.

Штурмовики должны были проделывать довольно затейливые манёвры внутри школы. Так, отряд, пробивающийся от торца флигеля мастерских, по лестнице влез на второй этаж, там прорвался до актового зала и спустился на первый этаж к столовой. Длинный коридор на первом этаже насквозь простреливался из пулемётного гнезда в столовой (в начале штурма огнём оттуда был убит офицер «Вымпела»), так что приходилось искать обходные пути. Вдобавок палящие во все стороны ополченцы никуда не делись — альфовцы позднее вспоминали, как пришлось даже вывешивать импровизированный белый флаг, чтобы унять «дружественный» огонь снаружи.

Боевики были не только в столовой, но и в актовом зале на втором этаже — над ней. Оттуда стреляли и бросали гранаты на улицу.

В конце концов, когда удалось задавить огневые точки в актовом зале и на чердаке, к окну столовой подошёл БТР. Им зацепили и вырвали решётку — и спецназ ворвался в столовую и кухню.

Надежда Бадоева, школьница:

«Наши (дети. — Прим.ред.) кричали, мол не стреляйте, здесь заложники. Альфовцы в ответ: мол, мы знаем. И потом они залезли, пробили решётку. Первый, кто запрыгнул, пробил решётку и на печку прыгнул. И вот этот Ибрагим выбежал и кинул гранату, он ещё кричал: „Аллах Акбар!“ Он умер, этот альфовец, возле меня ещё сидели дети, и он к нам прыгнул, накрыл нас собой. Потом вот кто там поблизости сидел, они их всех вытащили и кричат нам: „Ползите, что вы ещё сидите“. Я ещё ногу не видела, только почувствовала горячее. Но попало что-то, и кровь вот по лицу у меня течёт горячая. А так я ещё не видела. И как-то вот этого альфовца, мы его скинули. И дети побежали, они нормальные были, они побежали. Я тоже встала, сейчас, думаю, пойду, и у меня нога ушла под себя. Я вообще не могла, как-то доползла. А передо мной выносили девочку или я не знаю кого, и в неё попали. И альфовец кричит: „Смотрите, прикрывайте, чтоб в неё тоже не попало“. И так меня вытащили, вынесли. И всё».

«Альфовец, который умер», закрывая детей от гранаты, — это Андрей Туркин из «Вымпела», а «Ибрагим» — это Ибрагим Дзортов, боевик, до этого убивший физрука. Бросок гранаты был последним, что он успел сделать в жизни, — его застрелили.

Вообще, что спецназ в буквальном смысле ложился костьми, лишь бы прикрыть всех, кого можно прикрыть, — это то, с чем согласны буквально все, кто в этот день был в школе.

Сам по себе уровень потерь — десять убитых и полсотни раненых офицеров — это нечто беспрецедентное. В обычном бою, где кругом нет гражданских, никакие боевики таких потерь не могли бы причинить спецподразделениям ни при каких условиях. Но вокруг были дети, — а это были люди, реально готовые ради заложников лечь на гранату…

В столовой лежали живой на мёртвом и мёртвый на живом — бой в упор. Дрались в густом облаке пыли.

У террористов шансов, конечно, не было. Хучбарова и нескольких его подручных убили в столовой. Там же был убит минёр, ставивший бомбы в спортзале. В актовом зале застрелили Ходова.

Из школы шёл поток раненых. Среди прочих вышел Максим Разумовский из «Вымпела». Его старший брат Дмитрий был первым спецназовцем, погибшим во время штурма, — его застрелил снайпер во дворе школы. Максим был ранен. Его фотография — изодранного, в каменном крошеве и крови — обошла мир.

Где-то к пяти часам из помещений школы вывели последних заложников. Несколько боевиков внутри ещё оставались, но класть людей в контактном бою, чтобы уничтожить их, смысла не было. Оставшиеся позиции террористов разносили «шмелями».

Под конец к зданию подогнали танк и просто забили уцелевших бандитов фугасными снарядами. Последние выстрелы прозвучали уже к темноте.

Погибли с первого по третье сентября или умерли позднее от полученных в эти дни ранений и травм 333 человека. 186 из них — дети. Были убиты два сотрудника МЧС, трое офицеров «Альфы» и семеро — «Вымпела».

По следам Беслана

Теракт в Беслане даже для привыкшей к ужасам и катастрофам России был чем-то из ряда вон. Эта трагедия надолго стала темой № 1 и породила множество вопросов.

Кроме официального расследования быстро затеяли несколько неофициальных. Масла в огонь добавляли профессиональные пропагандисты, всегда имеющие готовые ответы на любой вопрос бытия (и речь далеко не только и даже, пожалуй, не столько о российских официальных лицах). Споры по поводу обстоятельств трагедии, виновных, ошибок, которые привели к такой катастрофе, начались сразу же. Они не закончились и по сей день.

Беслан стал одним из самых жестоких терактов в человеческой истории, быть может, самым жестоким. И одним из самых бессмысленных.

Захватившие школу боевики поставили на кон очень многое — и в итоге не получили ничего. Война шла своим чередом.

Восьмого марта 2005 года в бункере в селе Толстой-юрт на северо-востоке от Грозного был убит Аслан Масхадов. Президент, контролировавший в республике, на которую претендовал, только тот подвал, где находился сам, попал в окружение и велел телохранителю убить себя.

Шамиль Басаев постарался выжать из теракта в Беслане максимальный пропагандистский эффект. Ряд запущенных или поддержанных им уток по поводу трагедии гуляет до сих пор. Но ни для кавказского подполья, ни персонально для него это не имело уже никакого значения. Басаев стоял у истоков республики Ичкерия и кавказского террора, теперь он присутствовал при их закате. Он ещё успел провести последнюю реформу подполья, разбив его на сеть маленьких ячеек, и эти небольшие отряды ещё очень долго вели войну — но по нисходящей. Угасания и окончательного распада своего движения Басаев уже не увидел — в ночь на десятое июля 2006 года он вместе с ещё полудесятком боевиков погиб на окраине села Экажево в Ингушетии при взрыве грузовика с боеприпасами. Детали этого события достоверно не известны до сих пор.

Нурпаши Кулаев — единственный выживший террорист — предстал перед судом. При всех разглагольствованиях бандитов о готовности к смерти он пытался выкрутиться не только в школе, но и уже на скамье подсудимых. Фанатики среди захватчиков школы были, но не стоит думать, что они все «пришли умирать». Свою защиту Кулаев строил на уверениях, что в банду он попал случайно, а во время теракта ничего дурного не делал. Однако были заложники, опознавшие в подсудимом человека, который их бил.

Кулаев был признан виновным в целом букете разнообразных преступлений, в том числе терроризме, посягательстве на жизнь сотрудника правоохранительных органов и убийстве при более чем половине всех отягчающих обстоятельств, какие только знает УК. В настоящий момент он отбывает пожизненный срок в Заполярье.

А в Беслане хоронили и оплакивали мёртвых и пытались понять, как жить дальше. Во многих семьях жизнь превратилась в бесконечный реквием по умершим. Где-то остались круглые сироты. Где-то дети погибли вместе с родителями. Боль, ужас, гнев, попытки осознать, что тогда произошло.

Через год после теракта журналист «Би-Би-Си» взял интервью у одного из учеников, Чермена Бугулова. Во время беседы мальчик девяти лет выдал совершенно не детский афоризм: «Бога нет. Есть вооружённые силы. Я верю в Россию и наши вооружённые силы».

На кладбище кроме цветов оставляют бутылки с водой.

Жизнь берёт своё. Например, Георгий Ильин — тот мальчик, который первого сентября подумал, что это лопаются шарики, — после теракта воспринял случившееся как некий знак. Сейчас он уже взрослый мужчина, учится в медакадемии и работает в ковидном отделении медбратом. Тамерлан Тогузов, которого обещали расстрелять, если его мать попробует убежать, служит в Росгвардии. Аида Сидакова — девочка, забравшаяся обратно в рушащийся спортзал, — учится на стоматолога.

И всё-таки Беслан сто́ит не только скорби и памяти о жертвах, но и обсуждения связанных с ним острых вопросов.

Этот «Шмель» не летит, он исполняет «Полёт „Шмеля“»…

Бесланская трагедия породила целую сопутствующую мифологию. Мы вовсе не считаем, что задавать вопросы — значит предавать Родину. Теракт в Беслане — это сложное явление: события происходили с высокой плотностью, хаотично, и вдобавок разговор о произошедшем требует некоторых знаний, которыми человек с улицы не обладает. Когда речь идёт о таких вещах, сохранять голову на плечах чрезвычайно трудно и эмоции захлёстывают любого нормального человека.

Однако всё же следует отделять агнцев от козлищ, мух от котлет, а реалистичную картину произошедшего — от ошибочной.

После теракта стартовали официальное и несколько неофициальных расследований.

Классическая версия событий была сформулирована в документе, неофициально называемом «Доклад Торшина», — по имени председателя парламентской комиссии Александра Торшина. Это официальная «консервативная» версия событий, и (вероятно, тут кому-то хотелось бы вписать слово «однако») она представляет собой достаточно цельное описание теракта.

Значительно более жёсткая и даже скандальная версия изложена в докладе Юрия Савельева. Савельев фактически обвинил военных и службы безопасности в сознательном убийстве заложников. В рамках этой концепции первый взрыв, вызвавший массовую гибель людей и последующий штурм, произошёл в результате выстрела «федералов» снаружи из гранатомёта или реактивного огнемёта. А последующий штурм сопровождался массовым использованием тяжёлого оружия, включая танки и ударные вертолёты, против помещений с заложниками — что и привело к массовым жертвам. Если совсем просто — «всех убили военные». Кроме того, филиппики в адрес оперативного штаба включают обвинения в нежелании идти на переговоры с террористами и неиспользовании реальных возможностей спасти заложников «дипломатическим» путём. Вне зависимости от того, считаем ли мы эти обвинения абсурдными или соглашаемся с ними, они получили достаточно широкое распространение. Поэтому их стоит обсудить по существу.

Скажем сразу: абсолютно точный ответ на вопрос «почему взорвались первые бомбы?» неизвестен, и, скорее всего, не станет известен никогда. Тем не менее вывод взрывотехников ФГУП «Базальт» и ЦНИИ им. Карбышева — то есть лучших специалистов в этой области, какие в России вообще есть, — однозначен: первый взрыв — это именно бомба внутри, а не снаряд (чего бы то ни было), влетевший в спортзал.

Если не углубляться в заведомо непонятные большинству людей расчёты, то у версии с выстрелом извне есть несколько более очевидных слабых мест.

Для начала, на записях с места события слышно, что взрыв один. Между тем выстрел из «Шмеля» или гранатомёта гремит дуплетом: собственно звук выстрела, а затем — звук взрыва при попадании. Снаряды — чем бы там ни стреляли — достигают цели не мгновенно.

В Беслане, к слову, действительно использовали тяжёлое оружие. Вот только на записях отчётливо слышны как раз дуплеты — «бум-бум», с коротким, но отлично различимым зазором.

На 0:21–0:22 чётко слышно грохот выстрела из гранатомёта или РПО. Звуковой фон просто неимоверный. За полминуты — минимум два гранатомётных выстрела, а автоматическое оружие долбит просто без передыху

При этом школу, включая спортзал, во время штурма постоянно снимали снаружи. На скате крыши, куда, по версии Савельева, попал «Шмель», шифер сохранился нетронутым — выстрел РПО должен был его просто снести, и в тех местах, куда в три часа действительно стреляли «шмелями», по фото отлично видно, как это происходит. Следы взрывов в зале версии об ударе РПО тоже не соответствуют.

Кроме того, версия о преднамеренном начале штурма совершенно не сочетается с фактическим поведением штурмующих. К моменту взрыва часть штурмовых групп находилась за пределами Беслана — с этим более-менее согласны все, причём проезд по городу аврально возвращающихся бронетранспортёров со спецназом на броне засняли со всех ракурсов, каких только можно.

Согласимся: какими бы безжалостными ни были в нашем представлении штабисты, они бы, пожалуй, погодили стрелять «Шмелём» хотя бы до сбора штурмовых отрядов.

Зато перед школой находились спасатели МЧС. Посылать их к зданию в момент, когда с минуты на минуту ожидается провокация со штурмом, — тоже, мягко говоря, странная идея. Как мы знаем, в конечном счёте общая организованная спасательная операция состоялась через два часа после первых взрывов. Объяснить этот зазор в рамках версии о спланированном ударе, насколько мы можем судить, никто даже не пытался.

К слову, конкретно версия Савельева менялась со временем. На старте она включала снайпера, который застрелил боевика; но поскольку снайперы заведомо не имели возможности увидеть кнопочника, в истории появились РПО — и не просто «шмели» — согласно смелой теории, по школе выстрелили «Шмелём» с вертолёта:

«Данный удар термобарической гранатой мог быть нанесён только с одного из боевых вертолётов Центра специального назначения ФСБ, которые появились над школой сразу же после прозвучавших первых взрывов.

Использование боевых вертолётов для нанесения ударов по плоскостным сооружениям школы, а также по корпусам зданий школы во многом меняет взгляд на события, связанные со штурмом СОШ № 1».

Этот вариант делал теорию о «шмелях» слишком явно карикатурной. Но Савельев не остановился и предложил новое объяснение, согласно которому «шмели» или гранатомёты были закреплены на внешней подвеске вертолёта, а время предполагаемого запуска сместилось к трём часам.

Этот тезис совсем уж переводил версию Савельева в ведомство фильмов о Рэмбо, и к настоящему моменту про вертолёты обычно всё же не вспоминают.

Пожар в спортзале, безусловно, начался уже в ходе боя, причём сильно не сразу. Полковник Гаглоев — деактивировавший мины в зале сапёр — находился там в полтретьего вместе с солдатами, пожара ещё не наблюдал. И тут с ним остаётся только согласиться — начнись пожар в час дня, он бы просто не смог войти в спортзал. Более того, на знаменитом фото, где маленькая Аида Сидакова стоит у стены спортзала, чётко видно, что пожара внутри нет. А фотография сделана в 14 часов. С момента первых взрывов прошёл почти час.

Также существует вопрос о применении в Беслане танков. В городе они действительно находились, одна из машин вечером третьего сентября сделала семь выстрелов по оставшимся в школе боевикам. Согласно — назовём это так — «оппозиционной» точке зрения, танки начали стрелять ещё днём. Очевидное возражение состоит в том, что днём вокруг школы стояла очень плотная толпа, включающая орды корреспондентов всех на свете СМИ, а стрельба из танка сопровождается такими визуальными и звуковыми эффектами, что пропустить её было бы нереально.

Но на сей раз бронированные машины, видимо, ухитрились стрелять с каким-то поразительным «стелс»-эффектом.

Отдельный класс претензий касается ведения переговоров. Огромных успехов здесь, мягко говоря, действительно не достигли, но банда Хучбарова и не стремилась к дебатам. То, что в принципе можно было у неё выторговать, в целом выторговали — младенцев выпустили, трупы убрать разрешили (правда, как раз во время уборки тел и произошёл взрыв). Лишение воды детей не было спонтанным — Басаев позднее сообщил, что воду начали бы давать после объявления о выводе войск из Чечни. Лишение детей воды увязывалось именно с этим вопросом. Политические требования боевиков в принципе были невыполнимыми, что они, разумеется, понимали и сами.

Что касается вопроса о роли Масхадова. Положение виртуального президента несуществующего государства было двусмысленным даже на старте. Существовало очевидное противоречие: если Масхадов может отдавать приказы террористам, то он, стало быть, сам террорист. Тем более террористические методы подполье использовало регулярно, а в 2004 году — просто непрерывно. Если же приказы им он отдавать не мог, то в чём толк от его посредничества на переговорах?

Однако в реальном сентябре 2004 года Россия была настолько плотно прижата к стенке, что, если бы это помогло смягчить ситуацию, к переговорам привлекли бы хоть сатану. Лишь бы тот согласился посредничать.

Предположение, что силовики спровоцировали штурм, чтобы не дать приехать Масхадову и всех спасти, звучит вообще довольно безумно. Тот факт, что штурм гораздо проще вести, когда у террористов в руках нет тысячи заложников, обмотанных цепью бомб, это просто очевидно. Как раз приезд Масхадова, переговоры, колонна автобусов и т. д. — всё это создавало бы отличные условия именно для силовой операции. Вытащить основную массу детей, радикально уменьшить количество тротила вокруг оставшихся заложников и взять автобусы штурмом. А на десерт, кстати, при удаче прихватить Масхадова — вот это был бы отличный номер, и от такого подарка в штабе бы вряд ли отказались. Но фактически версия о том, что «он было собрался, но Москва добро не дала», возникла уже после всех событий. Если какие-то договорённости с Масхадовым и были достигнуты, до часу дня третьего сентября они не были реализованы, а после — уже значения не имели.

Стоит, кстати, понимать одну вещь. Штурм ли, переговоры ли с прямым участием Масхадова, Закаева, хоть чёрта лысого, — всё требовалось проделать в течение дня третьего сентября; край — ночи на четвёртое. С учётом вводных (отсутствие воды, спёртый воздух в маленьком отравленном миазмами помещении, жара) массовая гибель заложников от обезвоживания и истощения — это уже был вопрос не дней, а часов. Не позднее ночи на четвёртое сентября в любом случае начался бы либо реальный штурм, либо прорыв боевиков из школы — иначе люди уже умирали бы толпами без всякой стрельбы.

В действительности российское государство, мягко говоря, неидеально действовало и во время теракта, и в особенности — до него. Но проблемы искали совершенно не там, где они были на самом деле.

Проблема в том, что вопрос типа: «Почему ФСБ и МВД медленно обмениваются разведданными?» — не тот, который соберёт много лайков. А на требование общественности в духе «А отчитайтесь-ка о том, есть ли у вас вообще агентура в рядах противника и чем она, чёрт возьми, занималась всё это время» спецслужбы вообще у виска покрутят. И, если честно, правильно сделают. Нарратив о властях, которые расстреляли школу «шмелями» из танка, сброшенного с вертолёта, имеет одну слишком привлекательную черту — он хорошо понятен и ведёт к простым, однозначно трактуемым выводам. Чем и пользуются авторы ярких и неверных концепций.

***

С 2004 года начало сентября — это навсегда Беслан. Это история трагедии, история жестокости, некомпетентности, ненависти и безумия — но не только.

Беслан — это хаос и потеря управления. И это спецназовцы, ложащиеся на гранаты, чтобы спасти людей. Это зверства, достойные царя Ирода, — и это люди, идущие на пулемётный огонь выносить раненых. Это журналисты, рассказывающие безумные истории о расстреле школы из танков и вертолётов, — и репортёры, побросавшие камеры и пошедшие к зданию вытаскивать ещё живых. Это сапёры, под огнём ползающие по спортзалу, чтобы снять оставшиеся бомбы. Это переговорщики, идущие разговаривать с психически нездоровыми детоубийцами, это спасатели, делающие свою работу, невзирая на реальный риск схватить пулю. Это учителя, показавшие море мужества и заботы о своих подопечных и во время, и после теракта

И это дети Беслана, которые выжили и выросли. Которые не дали себя сломать. Которые стали студентами, врачами, солдатами, журналистами… и родителями. Прошло 16 лет, старшеклассникам Беслана 2004 года сейчас за 30.

И уже их дети идут в школы.