Русские большевики в рядах французского Иностранного легиона

В августе 1914 года многие россияне, постоянно или временно проживавшие во Франции и сопредельных странах, решили внести свой вклад в борьбу против Германии. Для кого-то из них путь в русскую армию был закрыт, другие просто не желали служить в царской армии по политическим соображениям. Чуть ли не единственным выходом для таких людей оставалась запись добровольцами во французский Иностранный легион. Подобным образом поступили, впрочем, не только российские эмигранты, но и вполне легально жившие во Франции граждане нейтральных на тот момент Греции, Италии, США, Швейцарии и Испании.

Надо заметить, что до Первой мировой войны русский контингент в легионе был, мягко говоря, немногочисленным. Так, философ Николай Лосский, которого по молодости судьба занесла в Алжир, в 1889 году записался в Иностранный легион и встретил в гарнизонном городке среди бельгийцев, немцев и французов только одного соотечественника. Им оказался некий «молодой человек, открывший по секрету, что его настоящее имя князь Голицын, но что служит он под другим, вымышленным, именем».

В 1914 году, на волне всеобщего энтузиазма, в легион устремились тысячи мужчин-эмигрантов из России, и к концу года в частях легиона оказалось 3393 россиянина самого разного возраста, вероисповедания и этнического происхождения. Среди них были и довольно заметные, из-за своих связей в кругах интеллигенции, фигуры вроде Зиновия Пешкова, старшего брата Якова Свердлова и крестника Максима Горького.

К сожалению, не так много осталось опубликованных письменных свидетельств (дневников, воспоминаний, художественных произведений), принадлежащих перу тех, кто оказался тогда в Иностранном легионе. В отличие от военнослужащих четырёх бригад т.н. Русского экспедиционного корпуса 1916 года и образованного на его основе в 1917 году Русского легиона чести, легионеры-добровольцы 1914 года оказались практически забыты.

В Советском Союзе самым популярным и часто переиздававшимся текстом о приключениях русского легионера-волонтёра оказался «Иностранный легион: роман в 13 новеллах» Виктора Григорьевича Финка. Написанный в середине 1930-х гг. текст живописал, вполне в духе того времени, бесчеловечность империалистической войны, рост революционного самосознания солдат и борьбу одного из главных героев против военной системы. Несмотря на такие идеологические реверансы, Финк, служивший в легионе в годы Первой мировой войны и отобразивший во многом собственный опыт, сумел очень живо и с юмором передать подробности жизни солдат на фронте.

Документальными свидетельствами о добровольцах стали статьи эсера Владимира Лебедева, служившего в легионе и посылавшего оттуда журналистские очерки в российские газеты, а в 1916 году издавшего эти материалы отдельной книгой «Из рядов французской армии: Русские волонтёры во Франции. Очерки французского фронта и тыла. В Македонии». Кроме того, супруга одного из волонтёров, Лидия Крестовская, в 1919 году сочинила довольно сумбурную, но ценную из-за свидетельств современников книгу «Из истории русского волонтёрского движения во Франции». Упоминаются русские легионеры и в газетных заметках, которые посылали из Франции Борис Савинков и Илья Эренбург.

К этим книгам можно прибавить ещё одну публикацию, об авторе которой и пойдёт речь. Это книга «Цветы под огнём: рассказы 1915 года», создателем которой является человек с интересной судьбой – волонтёр Иностранного легиона, поэт-большевик, уроженец Самарской губернии Михаил Прокофьевич Герасимов.

Михаил Герасимов родился в 1889 году в семье железнодорожного рабочего, получил образование в сельскохозяйственной школе и начал учёбу в железнодорожном училище в Самаре. Будучи ещё очень молодым человеком, он окунулся в революционную борьбу, примкнув к партии большевиков. В 1907 году из-за участия в незаконной политической деятельности Михаил Герасимов был вынужден бежать из России. Позднее, в «Автобиографическом письме» 1925 года, он так описывал свою эмигрантскую жизнь:

«Во Франции – город Нанси, поступил на доменные печи, разгружал руду марганцевую и магнитного железняка, красные куски, похожие на мясо. Потом перебрался в Бельгию, в шахты около Льежа (Соренг), катал вагонетки, долбил забойщиком больше года. Здесь же работал на паровозостроительном и пушечном заводе (Джон Кокриль)… Работал шахтером около Монса, также на рельсопрокатном и котельном заводе, где видел сгоревшего рабочего… Научившись понимать по-французски, с чёрной работы перешёл на слесарную. В Париже сначала мыл окна в ресторанах, затем работал на автомобильном заводе у Рено слесарем. Работал электромонтёром по инсталляции и починке электрического освещения в квартирах и магазинах (Мэзон Фай и Репар). Париж был прекрасной академией; его дни и ночи, заводы и Лувр, притоны Монмартра и центральных рынков, Люксембургский музей – всё это накладывало глубокую печать на меня…»

Герасимову не сиделось на одном месте, и он совершил множество рейсов на пароходах «в качестве кочегара, масленщика, угольщика», а также пешком прошёл множество европейских стран. Не во всех ему удавалось ладить с законом: «кроме России, сидел в тюрьмах, недолго – во Франции, в Бельгии, в Италии…».

«…С начала европейской войны служил волонтёром во французской армии, во 2-м иностранном легионе. Участвовал в боях на Марне, в Шампани, Аргонне. Был контужен около Реймса (форт Сент-Тьери). Осенью 1915 года вместе с другими волонтёрами был выслан в Россию за неподчинение властям и пропаганду против войны. Весной 1916 года арестовали: сидел на гауптвахте в Самаре, а потом отдан под надзор в 4-й запасный сапёрный батальон. С 1917 года занимал ряд ответственных постов: председателя совета военных депутатов, зампредгубисполкома, губвоенкома, командующего фронтом, члена ВЦИК 1-го созыва от межрайонцев, председателя самарского пролеткульта и др.»

С начала 1920-х гг. все силы Герасимова занимает литература. Он был одним из основателей объединения пролетарских писателей и поэтов «Кузница», просуществовавшего до 1932 года. Сам Герасимов продолжал заниматься творческой деятельностью вплоть до своего ареста в 1937 году, сразу после которого его, видимо, и расстреляли (хотя существуют сведения, что он умер от болезни во время заключения в 1939 году). Рассказы сборника «Цветы под огнём» составляют большую часть прозаического наследия поэта. Все они, за исключением одного рассказа из второго издания сборника, посвящены военному опыту Герасимова.

Однако в заглавии сказано о братьях Герасимовых. Действительно, известно, что брат Михаила, Пётр, тоже был большевиком, тоже нелегально эмигрировал из России и тоже участвовал в Первой мировой войне. Судя по официальным донесениям, Пётр, как и его брат, показал себя довольно деятельным борцом с режимом, активно участвовал в экспроприациях по заданию партийного комитета и совершил дерзкий побег из-под конвоя прямо перед началом суда.

Сестра Михаила и Петра, Елена Колесникова, вспоминала через полстолетия после 1914–1918 гг., что «…в первую империалистическую войну Михаил и Пётр добровольно вступили во французскую армию и вели агитацию против империалистической войны, против тех, кто наживался на нищете и горе миллионов безработных. За активную революционную пропаганду в 1915 г. Михаил был выслан из-за границы на Родину – в Самару. А Петру не суждено было вернуться… в одном из боёв он пал смертью храбрых». Видно, что Колесникова, по сути, пересказывает автобиографические сведения Михаила, прибавляя лишь информацию о гибели Петра на фронте.

Казалось бы, всё ясно: Михаил оставил после себя рассказы, из которых можно почерпнуть сведения о его службе в Иностранном легионе, а обстоятельства жизни Петра, хорошо освещённой до его отъезда за границу полицейскими рапортами и воспоминаниями родственников, на фронте во Франции останутся навсегда непрояснёнными. Но в дело вмешался случай, который часто помогает историку. В дневнике одного из русских эмигрантов во Франции внезапно обнаружилось походя брошенное упоминание о том, что брат поэта Герасимова проживал в Париже по фальшивым документам на имя Марка Волохова. Подтверждение этому нашлось и в одном из самарских архивов, в письме Петра Герасимова своим родителям в Россию, но исследователи никогда прежде на эти сведения не обращали внимания.

Итак, два брата оказались в одно и то же время на французской военной службе, в Иностранном легионе. Однако их пути в легион и карьера на фронте отличались друг от друга. Михаил, как и многие другие эмигранты, прошёл официальный отбор военной комиссии. В одном из рассказов он вспоминает, как «толпы волонтёров различных национальностей, вплоть до чёрных абиссинцев, стекались на обширный двор Дворца Инвалидов», в котором расположилась отборочная комиссия. При этом Михаил проявил странное нежелание объединиться с теми из эмигрантов, кто желал образовать сплочённую русскую группу внутри легиона. В рассказе это отразилось следующим образом:

«Подходит ко мне один товарищ и спрашивает строго:

– Странно, но почему вы не записались в нашу русскую, волонтёрско-республиканскую группу?

– У вас там… опять идеи, цели, дисциплина внутренняя, а я хочу пойти свободно… – сражаться и умереть так просто, без всего, как миллионы тех рабочих и крестьян.

Как скотина на бойне, хотелось добавить. Не военный дух, просто порыв… Да кроме всего прочего… хочется увидеть войну, а то изъездил и видел весь свет, испытал многое, а войну не видал никогда. А это должно быть интересно. Необычайно любопытно, когда оптом убивают людей, давят, как в гигантской давильне виноград».

После положительного решения комиссии Михаил в звании рядового был направлен в Руан, а затем в Тулузу, где прошёл курс интенсивной военной подготовки. Несколько недель подряд новобранцы «…навьючивали на себя шинели, одеяла, ранцы, сумки, винтовки; обливаясь потом под южным солнцем, совершали сорокакилометровые переходы, выбивая о кремни шоссе искры окованными башмаками. Иногда брали приступом взгорья, селения и хутора. Топот, крики, холостые выстрелы нарушали молчание полей… За малейшую оплошность… легионское начальство заставляло… бежать без отдыха целый километр, в наказание».

После Тулузы Герасимов попал в лагерь Майи в Шампани, и оттуда, в составе 2-го маршевого полка (2e Régiment de Marche du 2e Etranger), на передовую. Ещё в лагере он увидел свидетельства прошедших боёв: «Поля исковерканы гранатами; покинутые окопы тут и там – глубокие морщины страдальческого лица. На вершине холма… простенький крест, под которым торчит нога в красной штанине, должно быть, вымытая осенним дождём».

К сожалению, от Петра не осталось такого подробного отчёта о том, что сподвигло его вступить на французскую службу. Судя по всему, в фальшивых документах на имя Марка Юльевича Волохова, которые он использовал, было указано, что он является прапорщиком запаса, хотя в реальности ни Пётр, ни его брат никогда в армии не служили и военной подготовки не проходили. Однако эти документы позволили Петру, или Марку, как его теперь звали, подать прошение на вступление в легион, куда он и был зачислен в чине су-лейтенанта (sous-lieutenant – младший лейтенант). Прошение это, судя по всему, вызвало определённые подозрения у французов, потому что в ноябре 1914 года помощник русского военного атташе во Франции А. А. Игнатьева, полковник Д. И. Ознобишин, написал письмо по поводу Герасимова-Волохова во французский Генеральный штаб. Ознобишин специально удостоверил, что Марк Волохов действительно проходил службу в пехотном полку, но не указал в каком. Судя по тому, что генерал Игнатьев пишет в своих известных мемуарах «Пятьдесят лет в строю» об Ознобишине, это был то ли слишком доверчивый, то ли рассеянный, то ли корыстный человек, который мог по разным причинам поклясться в чём угодно. Как бы то ни было, в декабре 1914 года вышел приказ о зачислении Марка Волохова в 3-й маршевый полк Иностранного легиона (3e Régiment de Marche du 1er Etranger).

Дальнейшая карьера братьев зависела от того, в каких частях они оказались. Полк Михаила Герасимова дислоцировался на Западном фронте и воевал близ Реймса, о чём в рассказах осталось множество свидетельств.

Служба проходила в тяжёлых условиях. На Рождество «солдатам не сиделось в сырых пещерах землянок, где в горько-дымном воздухе звенели капли, возились крысы, а осклизлые стены были покрыты зеленоватым мхом и лишаями, точно лягушиными шкурками». А устроенный солдатами пикник в лесочке «только начал разгораться, как прибежал часовой из секрета и тревожно сообщил, что в овраге, справа за перелеском, пробирается вражеский патруль». Солдаты немедленно «оставили нарядную ёлку и сразу пошли за ним в мёртвое пространство, где каждый кустик на серебряном пепле пугал жутким силуэтом».

В своих зарисовках Михаил Герасимов, несмотря на экспрессию и цветистый стиль, оставался довольно точным в деталях. Названия городков, позиций, речек легко позволяют восстановить путь его части. Так, указание в рассказе «Тосканская царевна» на городок Краон, Понтийскую (от названия речки Понтуа) мельницу и Понтийские окопы говорят о том, что он вместе с товарищами оборонял позиции возле знаменитой Шмен-де-Дам (буквально «Дорога дам»), которые стоили французам много крови. Сделанные Герасимовым описания свидетельствуют, что там действительно было жарко.

«Гудение, клёкот и рёв орудий сливался в сплошные раскаты огненного урагана. Весь мир – громокипящий кубок. Лица солдат то и дело освещались короткими, нервными вспышками выстрелов и ракет; вереницы этих лиц шевелились в чёрных линиях траншей, и они казались змеями. Наш взвод занял Понтийские окопы. Мельница чернела справа большой распухшей головой, а светлое лезвие речушки поблескивало острым жалом.

Солдаты нервно курили, приспособляя к поясу ручные гранаты, в ожидании сигнала горниста «в атаку!» Когда чёрные колонны, бесшумно пройдя свои заграждения, проходили к вражеским заставам, заиграли клероны [рожки – прим. авт.], и на наших подступающих линиях вспыхнуло несколько прожекторов. Они вырвали из мрака ночи разорванные стальные сети и хищные спины валов. Пулемёты разбрызнули веера горячего металла, пули хлестали огненными бичами по нашим натянутым нервам».

По своему настроению рассказы Герасимова напоминают военную прозу англичан наподобие воспоминаний Эдмунда Бландена или Роберта Грейвза. Война в рассказах «Цветы под огнём» предстаёт в первую очередь как акт какого-то невероятного эстетического переживания, не поддающийся никакой этической оценке. При этом Герасимов нигде не сбивается на политическую риторику и не осуждает войну, как это было во многих произведениях отечественных или иностранных авторов.

Даже антивоенная пропаганда среди солдат легиона, упомянутая в автобиографии Михаила Герасимова и воспоминаниях сестры, никак в рассказах не отражена. Это заставляет думать, что причины отъезда Михаила Герасимова на родину были какими-то иными. Возможно, что после переформирования нескольких полков и отбытия множества иностранцев в армии своих стран он тоже решил последовать их примеру. Здесь могли, правда, сыграть свою роль и соображения политического толка.

Место действия его последнего рассказа – уже Россия. И действительно, на рубеже 1915–1916 гг. Михаил Герасимов оказывается в Самаре. После Февраля 1917 года он становится деятельным участником революции, далее его ждала работа на фронтах Гражданской войны.

Пётр Герасимов, он же Марк Волохов, остался на фронте и, судя по всему, просто отказался от своего прошлого в России. Во время расформирования и перегруппировки маршевых полков Иностранного легиона летом 1915 года су-лейтенант Волохов был переведён в колониальные войска, 1-й маршевый африканский полк (1er Régiment de Marche d'Afrique).

В составе этого полка Волохов участвовал в операции союзников на полуострове Галлиполи, а также в боях на Салоникском фронте. Именно на последнем его впервые отметили в приказе по армии 24 ноября 1915 года как офицера, подавшего «пример энергии, храбрости и отваги». И хотя причина не указана, судя по всему, имеются в виду действия во время т.н. «боя за одинокую возвышенность» («Combat du Massif Isolé») 16 ноября, как он назван в полковой истории, когда Волохов заменил своего погибшего командира и принял командование ротой, отразив контратаку болгарских подразделений.

Дальнейшие успехи Волохова можно проследить по приказам. В августе 1916 года он стал лейтенантом, а в феврале 1918 года вновь присоединился к основным силам Иностранного легиона на Западном фронте. Приказ по армии от 20 июля 1918 года аттестовал его как «прекрасного офицера, продемонстрировавшего выдающуюся удаль» во время боя, в котором Волохов спас двух авиаторов, чей самолёт упал в опасной близости от окопов противника неподалёку от городка Домьер, «невзирая на огонь немецких пулемётов с расстояния в 100 метров», и «раненный, продолжал исполнять свои приказы. Офицер очень энергичный, настоящий командир». За этот подвиг лейтенант Волохов стал кавалером ордена Почётного легиона.

Уже после Великой войны Марк Волохов был удостоен Военного креста иностранных театров военных действий с пальмовой ветвью, а в 1925 году стал офицером ордена Почётного легиона. В приказе о награждении отмечаются его «выдающиеся заслуги» – 11 лет службы, девять кампаний, одно ранение, четыре упоминания в приказах. После Первой мировой войны он, как и Зиновий Пешков, не покинул ряды французской армии и продолжал служить уже лётчиком в Марокко в чине капитана, пройдя соответствующую переподготовку.

На его долю в Северной Африке выпало воевать против восставших берберских племён в Рифской войне 1921–1926 гг. Во время этого конфликта Волохов был дважды ранен, в том числе пулемётным огнём при операции по деблокированию населённого пункта Айн-Маатуф, а также удостоился похвалы за бомбардировку с бреющего полёта городка Эль-Бибан.

Ещё в 1922 году Волохов получил французское гражданство, а в 1930 году вышел в отставку. Однако в 1939 году, с началом Второй мировой, снова был призван на военную службу для подготовки лётчиков и упоминается в 1940 году уже в чине майора среди пленных офицеров, которые были репатриированы обратно во Францию по причине ранения или болезни. Известно, что Волохов участвовал в Сопротивлении, был арестован в 1943 году, но сумел выжить и спокойно прожил до 1979 года.

Для братьев Герасимовых война не закончилась ни Брестским миром для Михаила, ни Компьенским перемирием для Петра. Самым пронзительным и странным в истории двух братьев оказывается то, что ни Михаил, ни Пётр никак не упоминают друг друга в каких-либо бумагах. Михаил Герасимов в «Цветах под огнём» и «Автобиографическом письме» обходит молчанием тот факт, что жил во Франции вместе с братом. Сестра Елена уверенно заявляет о гибели Петра. А Пётр Герасимов, или, как его уже привычнее называть, Марк Волохов, сообщая в официальной анкете сведения для получения французского гражданства, указывает Самару как место проживания своих родственников и указывает верно лишь одно имя – своей сестры Елены Колесниковой. Судя по всему, в 1920-х гг. иметь брата-большевика для офицера французской армии было крайне нежелательно, равно как для семьи Герасимовых числить среди своей родни бравого легионера, прошедшего окопы Первой мировой и летавшего в небе над Марокко.

Эта семейная история, таящая в себе ещё немало загадок и недомолвок, служит прекрасным примером того, как влияют войны и революции на людскую память и как легко герои войны по обе стороны границы отказываются от собственного прошлого и своих родственников. Чем больше таких историй будет открыто, тем менее «забытой» окажется для нас Великая война 1914–1918 гг.

Продолжение следует: