Русско-литовская война (1534—1537): осада

Через две недели после триумфального отбытия императора Карла V из Туниса в Неаполь — и через два месяца после разгрома Мюнстерской коммуны — на другом краю Европы завершается осада Стародуба, центральное событие войны Великих княжеств Литовского (далее ВКЛ) и Московского (далее ВКМ, или МГ– Московское государство), называемой также Стародубской войной (1534–1537). Как и в других «русско-литовских» войнах за русское наследие, «литовскую» сторону в существенной доле представляют русские же люди (Западная и Юго-Западная Русь), а основную боеспособную силу на стороне ВКЛ составляют отряды Польского королевства. Кроме того, сначала на стороне МГ, а затем на стороне ВКЛ и Польши выступает крымский хан.

Эта война сравнительно мало освещена в истории, «не знаменита»; она не ознаменована судьбоносными сражениями и не стала одним из ключевых этапов развития военного дела. И всё же кое в чём эта война и примечательна, и поучительна.

Кампания 1534 года

Война начинается в 1534 году вторжением феодального ополчения ВКЛ («рушенья») в Северскую землю и, далее, в Смоленщину. Военные действия сводятся к боям и стычкам, главный итог осени 1534 года — опустошения в западных землях МГ и вывод поло́на (плена) «в Литву». Поздней осенью уже войско МГ ходит в опустошительный поход в восточные земли ВКЛ (современная восточная Беларусь); крымский хан Ислам-гирей, на тот момент ещё союзник Москвы, опустошает Подолию и Волынь, выводит 15 тысяч пленных. Зимой 1534–1535 годов в земли ВКЛ вторгается уже большое московское войско («тмочисленные люди»). Несколькими корпусами оно проделывает то же самое на белорусских землях, приближаясь на северном направлении к Вильне (Вильнюсу) — столице ВКЛ — на 40 верст (а «легкие» воеводы — на 15–20 верст), а на южном — «почти до самого «Новагородка Литовского» (ныне Новогрудок). Цитируя за Кромом слова Карамзина, отметим, что лишь «государственная слабость Литвы объясняет для нас возможность таких истребительных воинских прогулок».

Летом 1535 года король Сигизмунд (он же и великий князь литовский) вновь собирает феодальное ополчение под общим командованием великого гетмана литовского Юрия Радзивила. На этот раз в войско собираются включить 8-тысячный наёмный контингент, набранный в Польше на средства литовской казны (по недостатку денег собирают лишь 5 тысяч). Командование наёмниками — и общее командование де-факто — король поручает («уговаривает и горячо просит») Яну Тарновскому, блестящему победителю в войне за Покутье (1530–1531). Тот соглашается, как полагают, после обещания ему крупных политических дивидендов — краковского воеводства. В тот момент Тарновский не занимает должности великого гетмана коронного: будучи в ссоре с двором королевы Боны, он сложил с себя полномочия в марте 1533 года. Однако он получает существовавший тогда патент «гетмана наёмников» (hetman zaciężny).

Серьёзным успехом дипломатии короля Сигизмунда становится подкуп крымского хана Ислам-Гирея, который, оставаясь внешне московским союзником, готовится к выступлению против Москвы.

Кампания 1535 года

В начале июля 1535 года литовское войско сосредотачивается в Речице (общая численность до 15–20 тысяч, в их числе — наиболее ценный контингент — 7 тысяч наёмного войска из Польши). Согласно польским историям, сигналом для выступления становятся вести о походе крымского хана, который в конце июня 1535 года неожиданно вторгается в земли МГ, подходя к Москве на 200 верст. Впрочем, по Крому, татары нападают на Рязань лишь 18 августа.

В июле 1535 года передовой корпус польско-литовского войска с лучшей артиллерией (командуют Радзивилл и Тарновский; польский контингент включен в состав корпуса полностью) вступает в Северскую землю.

Московские воеводы, ожидавшие удара на Смоленск, на северском («южном») направлении подготовлены плохо. Новгородская рать на «северном» направлении, хотя и выходит в поход ещё 20 июня для нанесения упреждающего удара, преследует лишь ограниченные цели. Впрочем, делает это вполне успешно — рать (корпус) Бутурлина за 29 июня – 20 июля ставит на озере Себеж крепостцу Ивангород (в дальнейшем Себеж); возводятся земляные укрепления, завозятся артиллерия и припасы; работами руководит «мастер… городовой Петр Малой Фрязин архитектон».

Смоленская же рать («центральное» направление), очевидно, ещё месяц дожидается удара «литовцев» на Смоленск. Кром пишет, что упреждающий поход начат 20 июня на двух направлениях, новгородском и смоленском, но не делает этой очевидной оговорки.

13–14 июля польско-литовское войско подходит к Гомелю; к вечеру 14 июля подвозят орудия и начинают обстрел. Как цитирует Кром:

«А так в середу [14 июля] весь день з дел… [орудий] на замок стрельба была. А потом с середы на четверг всю ночь и в четверг мало не весь день з наших дел стрельбу чинили».

Не выдержав обстрела (или, как всегда предполагают в таких случаях, из-за нажима гомельских бояр), наместник князь Дмитрий Щепин-Оболенский сдаёт город и уходит с частью 5-тысячного гарнизона («детьми боярскими и пищальниками»; цифра, возможно, завышена). Их пропускают, ограбив, а некоторых захватывают в плен. Гомельские же бояре присягают королю Сигизмунду, и Гомель «с волостью» после 30 лет пребывания под властью Москвы снова возвращается под власть великого князя литовского. Основные поздравления за Гомель получает Юрий Радзивилл. При этом упоминаются несогласия между ним и Тарновским. Князя же Щепина великая княгиня Елена, мать Ивана Васильевича, объявляет изменником и заточает в Свиблову стрельню (башню).

Лишь около 20 июля, когда становится понятно, что удара на Смоленск не будет, смоленская рать под началом князя Шуйского выходит в поход и берёт в осаду Мстиславль (примерно неделя в течение конца июля – начала августа). Пригороды («посады») и окру́га разграблены и выжжены, город взят под артиллерийский обстрел; московским «нарядом» командует «Дмитрий Данилов сын Иванова». Успех, однако, невелик: лишь «вежу над вороты и неколко городен з дел збили», и пушечным выстрелом убит мстиславский пушкарь.

Примечательно, что, не считая передового корпуса, прочие части войска ВКЛ размещаются вдоль границы ВКЛ и МГ и не двигаются с места, даже чтобы подать помощь осаждённому Мстиславлю. Горожане, однако, не выказывают желания сдаться, и через неделю московская рать снимает осаду и уходит, двигаясь далее по полукругу Кричев–Радомль–Могилёв–Княжичи–Шклов–Копысь–Орша–Дубровно. Земли войско МГ грабит и разоряет, людей — пленит, а в 20-х числах августа, получив вести о татарском нападении, возвращается в московские пределы.

На Северщине польско-литовское войско 30 июля подходит к Стародубу.

Стародуб

Численность войск обеих сторон, а также населения, как жившего в Стародубе, так и укрывшегося в нём, до сих пор не выяснена. Цифры в десятки тысяч, конечно, преувеличение. Кром снижает оценки для обеих армий до «по 15–20 тысяч», но и это выглядит сильно завышенным. Население Стародуба оценивается в «13 тысяч» и даже в «24 тысячи». Однако город в пограничной, оспариваемой области с плохой дорожной сетью мог иметь хорошие укрепления и артиллерию, но вряд ли обладал столь многочисленным населением. Около 30–50 тысяч, хотя и после чумы, в 1529 насчитывает многолюдная Флоренция в 1529 году. Население Гродно — «второго по значению города ВКЛ» — в XVI веке устойчиво насчитывает около 4 тысяч жителей. Смоленский Торопец в 1540–1541 годах — «средних размеров и не выделяющийся процветанием торга» — населяют 2,4 тысячи человек. Нет или почти нет примеров такой многочисленности войск и населения и в «обычных» осадах тогдашней более густонаселенной Западной Европы.

Наконец, направление было якобы плохо подготовлено к кампании. Отсюда следует вопрос: откуда взялось бы многочисленное войско? Как увидим далее, польско-литовской стороне могло быть выгодно завысить численность московской стороны сразу по нескольким причинам.

Вид Стародубской крепости в 1535 году неизвестен (гравюра по рисунку немецкого художника в одном из изданий «Хроники» Бельского — чистая выдумка). Некоторое представление о стародубских укреплениях можно получить по аналогии с другими пограничными крепостями Московского государства. Крепость, как правило, ставилась на возвышении и обводилась рвом, что позволяло дополнительно «поднять» укрепления. В XVI веке, при новой артиллерии, такое построение оказалось в целом проигрышным, но всё ещё давало и определенный выигрыш — в отношении подкопов, которые требовалось проводить глубже.

Дерево-земляные укрепления состояли из башен, «раскатов» (видимо, подобие полубашни или ронделя) и собственно преград — в Стародубе это были или городни (срубы в одну или несколько стен, укреплённые земляной засыпкой; в старорусских источниках также называются «изби́цы»; соединялись стенами) или тара́сы (конструкция та же, но вытянутая в длину и сама собой образующая стену). Судя по тому, что в описаниях осады речь идёт то о 4-х пряслах стены, то о 4 городнях, стены, по крайней мере на описанном участке (вероятно, и полностью), состояли из тарасов. Вероятная площадь обвода крепости 1–2 гектара (квадрат от 100×100 м до 150×150 м).

Стародубская осада

Итак, 30 июля начинается самая известная осада Стародубской войны. Крепость под началом князя Овчины-Оболенского упорно защищается; в ней имеется «стрелба великая», т. е. сильная артиллерия (кажется, у Крома это место переведено неправильно, как «стрельба»). Атаки осаждающих отбиваются, дух осаждённых стоек. Однако московская подмога, направленная было в Гомель и Стародуб, возвращена из-за нападения татар на «рязанские украйны» (это ещё раз подтверждает, что татарский набег начался задолго до 18 августа). Набег же молдавского князя Петра (московского союзника) на Покутье в августе 1535 года, хотя и опустошителен, по влиянию на ход войны в сравнение с татарским не идёт.

Тем не менее, осада длится более четырёх недель:

«пять недель (pięć niedziel; точнее — четыре недели с тремя днями – прим. автора) Ян Тарновский замок тот добывал со старанием великим и хитростями, до того ни в Литве, ни в Москве небывалыми».

Польско-литовские военачальники проводят военный совет, на котором отвергается штурм — «для великости людей, которые суть на замъку», но «о примет и о копанье призволили».

Здесь возникает любопытное противоречие. Тарновский не даёт людей для устройства подкопа (и Радзивилл жалуется на него королю); собирать людей для этой задачи приходится Радзивиллу, и собираются — из якобы «15–20‑тысячного» войска — «несколько десятков человек» (из челяди Радзивилла), а «иншыи княжата и панове ку копанью дали о триста чоловеков».

Притом именно Тарновский славен в польской военной истории как чуть ли не единственный из польских воевод XVI века, который не пренебрегал и не брезговал инженерной войной и людьми, способными её вести. Действительно, минными работами руководит Андрей Гербурт («Эрбурд») из Фульштина (видимо, из Гербуртов — немецкого рыцарского рода из Моравии, родовой замок Фюльштайн, он же Фульштин). Делает это он с помощью некоего Николая Тарлы, который «и компас держал, и единое время поджигать порох и идти на штурм указывал» (т е. согласовывал время взрыва мины и начало атаки). Эти люди, конечно, пришли с Тарновским, и вся слава за успешный (!) подкоп, конечно, достанется ему. Так не в том ли смысл заминки «кому копать», что успех минирования был далеко не очевиден, и следовало распределить возможный неуспех («литовские люди плохо выкопали»)?

Как бы то ни было, «гетман именем Торновскии… своими Прускими хитростми и Туретцкими под город под Стародуб подкопался». К 29 августа был сделан подкоп («подкопашася под стену 200 сажен», в другом месте: «за три поприща»). Затем «в яму под стеной заложили бочки с порохом, а защитники о том не знали; потом свечи (в других источниках «от устья норы» порох «зажгли кнотом», т. е. фитилём – прим. автора) подожгли, и как свечи до пороха догорели, на защитников ринулся гром ужасный с молнией, и к ужасу гарнизона развалена стена замковая на большой длине». Как указывается в знаменитом месте из летописи,

«а того лукавства подкопу под город не познал (воевода – прим. автора), что наперед того в наших странах не бывало подкопу под город».

Стародубская мина становится первым успешным опытом минирования, проделанным «польским военачальником и польским войском» (копатели не в счёт). Помимо воздействия на дух защитников, катастрофичны последствия взрыва и для дерево-земляных укреплений, старомодных в сравнении с каменными, но, как бывало и в прочей Европе, неожиданно стойких против лёгкой артиллерии. Обрушены «четыре городни» (так в польских историях и Евреиновской летописи; в псковских летописях указаны «4 прясла стены и стрельница (башня – прим. автора)»).

В городе начинается пожар. «Поляки и литовцы» бросаются в пролом на штурм «с воронами» — т. е. с какими-то устройствами или для перелаза завала, или для растаскивания обломков. Защитники упорно сопротивляются и дважды выбивают нападающих из города, однако во второй раз сам командующий Овчина-Оболенский оказывается отрезан от города и пленён («утесниша его к телегам к кошевым»). Сопротивление в горящем городе постепенно прекращается, остатки гарнизона и жители пленены.

Начинаются события, особо прославившие гетмана Тарновского.

Окончание следует: Русско-литовская война (1534—1537): «слава» Яна Тарновского и пушки.