Что, если бы Александр Македонский выступил против Рима?

Этим вопросом задаются не только современные любители альтернативной истории. Ещё в древности эта тема использовалась для школьных упражнений в риторике, а величайший римский историк Тит Ливий посвятил ей несколько страниц своего сочинения. В отличие от римского патриота Ливия, который прочил великому македонцу неминуемое поражение от гордых сынов Ромула, современные историки скорее склонны отдать пальму первенства Александру. Попробуем и мы представить, в чью сторону склонились бы чаши весов.

Предвосхищая Пирра

Если бы Александр задумал предпринять Западный поход и покорить Италию, Сицилию и Карфаген в Северной Африке, как он стал бы действовать, с чего бы начал? К счастью, у нас есть подсказка в виде истории, которую излагает Плутарх в биографии Пирра. Речь идёт о знаменитом разговоре между царём и его другом Кинеем, который пытался отговорить Пирра от задуманной им авантюры:

— Говорят, — произнёс Киней, — что римляне народ доблестный, и к тому же им подвластно много воинственных племен. Если бог пошлёт нам победу над ними, что даст она нам?

Пирр отвечал: Ты, Киней, спрашиваешь о вещах, которые сами собой понятны. Если мы победим римлян, то ни один варварский или греческий город в Италии не сможет нам сопротивляться, и мы быстро овладеем всей страной; а уж кому, как не тебе, знать, сколь она обширна, богата и сильна!

Выждав немного, Киней продолжал: А что мы будем делать, царь, когда завладеем Италией?

Пирр отвечал: Совсем рядом лежит Сицилия, цветущий и многолюдный остров, она простирает к нам руки, и взять её ничего не стоит: ведь теперь, после смерти Агафокла, там всё охвачено восстанием и в городах безначалие и буйство вожаков толпы.

— Что же, это справедливо, — продолжал Киней. — Значит, взяв Сицилию, мы закончим поход?

Но Пирр возразил: Если бог пошлёт нам успех и победу, это будет только приступом к великим делам. Как же нам не пойти на Африку, на Карфаген, если до них оттуда рукой подать?.. А если мы ими овладеем, никакой враг, ныне оскорбляющий нас, не в силах будет нам сопротивляться — не так ли?

Неизвестно, состоялся ли этот диалог между царём и его приближённым на самом деле или же его автором был какой-то философ-эпикуреец, призывавший сильных мира сего довольствоваться счастьем сегодняшнего дня. Важно, что в общих чертах он соответствует основным вехам италийской кампании Пирра в 280–275 годах до н.э. Как известно, его пригласили в Италию тарентинцы, опасавшиеся расширения могущества Рима. В 280 году до н.э. царь с 25-тысячной армией нанёс римлянам тяжёлое поражение при Гераклее, а в следующем году — при Аскуле. Обе победы стоили Пирру тяжёлых потерь, поэтому он попытался заключить с противником мир на выгодных условиях. В 278 году до н.э. полководец отправился из Италии на Сицилию, нанёс здесь поражение карфагенянам, подчинил себе почти весь остров и развернул обширную подготовку к африканской кампании, но в её разгар оказался вынужден возвращаться в Италию, где римляне вновь перешли в наступление.

Скорее всего, Александр, действуя на 40 лет раньше, предпринял бы то ж самое. После гибели Александра Эпирского в 331 году до н.э. по всей Южной Италии вновь обострились конфликты, разразилась война всех со всеми — вряд ли и в этой атмосфере ему пришлось бы долго дожидаться удобного повода для вмешательства. Имея за собой поддержку греческого населения Италии, владея удобными для высадки портами на морском побережье, обладая практически неисчерпаемыми людскими и финансовыми ресурсами, Александр мог вести военные действия самого широкого масштаба, не будучи стеснён при этом никакими ограничениями. В его распоряжении была бы сильнейшая армия того времени под командованием лучшего полководца всех времён и народов. Все его военачальники, а также многие офицеры и солдаты имели за плечами опыт Персидского похода. Базой для снабжения ему бы служили богатые сельскохозяйственные регионы юга полуострова. При необходимости продовольствие и другие ресурсы можно было бы подвести морем.

Сравнивая Александра с Пирром, Ливий пишет, что хватило бы всего одного поражения, чтобы все его начинания пошли прахом. Однако, скорее всего, его противникам просто не представилось бы такого шанса.

Выбор противника

Важное отличие состояло бы в том, что противником Александра в Италии стал бы не Рим, а луканы, япиги, мессапы и другие народы Апулии, которые в конце IV века до н.э. угрожали греческим городам побережья. Мессапы, япиги, певкеты и давнии были потомками иллирийцев, переселившихся в Италию с Балканского полуострова в конце II тысячелетия до н.э. Луканы представляли собой южную ветвь народов оскско-умбрской языковой группы, родственной жившим в центральной части Италии сабинам и самнитам. Они пришли сюда в VI–V веках до н.э. и стали беспокойным и опасным соседом греческих Тарента, Фурий, Метапонта, Гераклеи и других городов.

Для борьбы с ними греки в 343–338 годах до н.э. пригласили спартанского царя Архидама III, а после его смерти в 334 году до н.э. обратились за помощью к царю Александру Эпирскому (345–331 годы до н.э.). Последний был братом Олимпиады и, следовательно, приходился Александру Македонскому дядей по матери. Родственники ревниво относились к успехам друг друга. Получив известие о победах дяди над мессапами и луканами, Александр, только что разгромивший Дария III при Иссе, пренебрежительно назвал их «мышиной вознёй». Царь Эпира парировал тем, что ему, мол, приходится сражаться здесь с мужчинами, в то время как Александр в Персии воюет с женщинами. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы Александр Эпирский не угодил в засаду луканов у Пандосии и не погиб в 331 году до н.э.

Долгое время греки не знали о Риме и его военных успехах. Лишь победы над самнитами в ходе войн 326–304 и 298–290 годов до н.э. сделали римлян известными в Южной Италии, а также за её пределами. В 291 году до н.э. они вывели колонию Венузию, которая располагалась на границе Самния, Лукании и Апулии. Вскоре после этого греческие Фурии обратились к Риму за защитой от нападений луканов. Этот вопрос римляне пытались урегулировать вначале дипломатическим, а затем и военным путём. В 282 году до н.э. консул Гай Фабриций Лусцин разбил луканов в большом сражении, а затем расставил римские гарнизоны в Гераклее, Локрах и Регии. Его действия вызвали опасения Тарента, который в 280 году до н.э. обратился за помощью к Пирру.

Таким образом, та геополитическая реальность, с которой пришлось иметь дело высадившемуся в Италии Пирру, за 40 лет до того ещё не существовала. Более того, между 326 и 304 годами до н.э. Рим был вовлечён в войну против самнитов, являвшихся на тот момент ближайшими родственниками и друзьями луканов. Парадоксально, но в парадигме «враг моего врага», появись Александр в Италии в это время, у Рима было больше шансов оказаться среди его союзников, нежели стать его врагом. Не случайно первую попытку завязать переговоры с римлянами историки приписывали уже Александру Эпирскому. Однако ранняя смерть свела его достижения на нет.

Римский потенциал

Поскольку предмет нашего исследования совершенно фантастичен, давайте сбросим со счетов геополитическую реальность и рассмотрим военные возможности Рима между серединой IV века до н.э. и появлением Пирра в Италии в 280 году до н.э.

В результате непрерывных войн и захватов новых территорий римские владения увеличились с 1300 км2 в начале V века до н.э. до 10 000 км2 в середине IV столетия до н.э. Ядром этих владений были земли, составлявшие ближайшую округу города, чья площадь достигала 2700 км2 (ager Romanus). Также римлянам принадлежала почти половина сельскохозяйственных угодий Лация (Latium vetus), значительная часть земель в южной Этрурии (ager Veientanus), а также территории в Кампании, Самнии и Пицене, занятые римскими колонистами. На этих землях проживало весьма многочисленное население. Количество граждан самого Рима около 338 года до н.э. оценивается в 30 000 человек. Ещё 120 000 человек проживало в сельскохозяйственной округе города, 195 000 — в более отдалённых районах римских владений. Таким образом, общая численность граждан составляла 345 000 человек. Помимо собственных военнообязанных римляне также могли рассчитывать на 135 000 граждан союзников, по договору обязанных посылать в римскую армию вспомогательные контингенты. В результате присоединения новых земель и расширения прав к 304 году до н.э. численность римского гражданского населения увеличилась примерно на 20%, с 345 000 до 405 000 человек, а численность союзников выросла почти вчетверо, со 135 000 до 520 000 человек. Общий мобилизационный потенциал, которым Рим располагал в 304 году до н.э., достигал 925 000 человек.

Разумеется, численность гражданского населения не равняется численности выходивших на поле боя армий. По современным оценкам, 35% мужского населения в традиционном обществе слишком молоды для военной службы (0–14 лет), а около 13% слишком стары для неё (50+ лет). Отбросив эти доли, мы видим, что лишь 52% прошедших ценз граждан годятся для действенной военной службы. Этот процент также не является окончательным, поскольку от трети до половины оставшихся составляли пролетарии — беднейшие граждане VI имущественного разряда. Они призывались в армию лишь в момент величайшей опасности и обычно служили в качестве легковооружённых, солдатских слуг или гребцов на военных кораблях. Таким образом, из общей массы 405 000 граждан, зарегистрированных на 304 год до н.э., призыву в действительности подлежали 100 000 — 150 000 человек. Поскольку в IV веке до н.э. римлянам всё реже приходилось прибегать к всеобщей мобилизации, при обычных условиях в армию старались призывать неженатых молодых людей 17–25 лет, которые составляли по меньшей мере две трети солдат легиона. Оставшуюся треть составляли воины 25–30 лет и ветераны старшей возрастной группы. Таким образом, в демографическом плане римская военная система в значительной мере строилась на призывной молодёжи I–V имущественных разрядов.

Обычно в ходе войн второй половины IV века до н.э. римляне ежегодно набирали вначале два, а затем четыре легиона из числа граждан, которых сопровождали примерно равные им по численности контингенты союзников. В сражении при Гераклее против Пирра в 280 году до н.э. римская армия насчитывала четыре легиона численностью от 16 000 до 20 000 воинов и около 16 000 союзников. Сопоставимыми по численности были римские армии, сражавшиеся в 279 году до н.э. при Аускуле и в 275 году до н.э. при Беневенте. При чрезвычайных обстоятельствах римляне могли набирать армии вдвое большего размера, состоявшие из восьми легионов граждан и сопоставимого числа союзников — как, например, при галльском вторжении в 225 году до н.э. или для сражения с Ганнибалом при Каннах в 216 году до н.э. II Пуническая война показала высокие мобилизационные возможности Рима, когда на пике военных действий в 212 году до н.э. на различных фронтах одновременно было задействовано 25 легионов. В них несли службу порядка 35% взрослых мужчин-граждан в возрасте между 17 и 45 годами. Чтобы сломить эту военную мощь, Ганнибалу оказалось недостаточно повторить один только Каннский разгром — требовалось ещё два или три поражения такого же уровня, чтобы Рим запросил наконец пощады.

Если спроецировать эти пиковые значения на 304 год до н.э., то при сопоставимом уровне мобилизации мы получим армию из десяти легионов римских граждан, насчитывавших в своих рядах примерно 45 000 воинов, и равный по численности контингент союзников. Интересно, что к тем же цифрам приходит Ливий, когда определяет силы сторон и взвешивает их шансы на победу. Численность армии Александра он определяет в 30 000 македонских ветеранов и 4000 всадников. «Прибавив к ним персов, индийцев и другие народы, — пишет Ливий, — он вёл бы с собой скорее помеху, а не подмогу». Дополнительным преимуществом для римлян обернулась бы краткость коммуникаций:

«Добавь к этому, что у римлян пополнение было дома, под рукой, а у Александра, ведущего войну в чужой земле, войско стало бы постепенно редеть, как то случилось впоследствии с Ганнибалом (…) Достаточно было Александру потерпеть одно поражение, и он проиграл бы всю войну. Но какая битва могла бы сломить римлян, не сокрушённых ни Кавдием, ни Каннами?»

В своём пространном анализе сил сторон Ливий оперирует преимущественно риторическими доводами. С одной стороны, он недооценивает мобилизационные возможности Александра, которые кажутся безграничными. Достаточно вспомнить, что во время войн диадохов в битве при Ипсе в 301 году до н.э. совокупные силы обеих сторон на поле боя составляли 85 000 тяжёлых пехотинцев, 45 000 лёгких, 25 000 кавалеристов, 550 слонов и 100 колесниц.

С другой стороны, Ливий переоценивает способность римлян выдерживать постоянные удары сильного противника. Потеряв от 7000 до 15 000 своих воинов в сражении с Пирром при Гераклее, а затем ещё 6000 в следующем году при Аускуле, Рим благодаря имевшимся у него резервам относительно легко смог восстановить прежнюю численность армии и одержать победу при Беневенте. Но что произошло бы в случае, если бы победа в тот день досталась Пирру? Смогли бы римляне отправиться от нового разгромного поражения? А ведь Александр был военачальником, чьё военное мастерство признавали величайшие полководцы — Пирр, Ганнибал и другие. Как долго потребовалось бы Александру сражаться, чтобы нанести римлянам потери, которые они сочли бы для себя неприемлемыми?

Похоже, исход борьбы в этом случае предсказуем. Однако это была бы совсем другая история.